Я проигрываю?
Внезапно хочется истерично засмеяться. Я опережаю себя-не себя, разрезая своё лицо жутким оскалом-улыбкой. Оно теряется, торжество уходит из проклятых глаз.
- Авада. Кедавра. – с жестокостью и силой произношу, вкладывая в эти слова все свои копившиеся столько месяцев горе, злость и отчаяние.
Синяя кошмарная вспышка оплавляет тело проклятия, оно жутко визжит, стараясь ускользнуть из моих рук.
Оно рассыпается. Туман отступает, светлеет. И я вижу её. Вижу стену льда, покрытую столькими трещинами, что и сосчитать сложно.
Я бегу, бегу во весь опор, сжимая зудящие от ожогов пальцы в кулак. Обстановка вокруг трескается и начинает светлеть всё быстрее. Теперь её свет слепит. Но я уже тут. Кулак со всей доступной силой врезается в лёд. Прежде чем я окончательно теряю зрение в этом слепящем свете, я вижу, как рассыпается стена, осыпаясь странным ледяным пеплом.
Хорошо.
Комментарий к Часть 24 В которой замки открыты Ну короче тут всё ясно вроде, в следующей главе поясню что случилось.
И я уже думаю как закруглять всю эту волыну, чтобы случилось то самое “долго и счастливо”.
====== Часть 25. В которой грядёт битва ======
POV Теодор Нотт
После нетипично резкого для Лавгуд предложения мне самому подойти к Поттеру по поводу его невесты, я был достаточно взбешён, чтобы отстать от девчонки. В самом деле, её чертов незаинтересованный, нарочито бледный и равнодушный взор бесили почище кривых взглядов чистокровных с других факультетов.
О да, если бы недуг матери был единственной проблемой, которую после себя оставил отец, но нет. Он даже гния на нижних камерах Азкабана умудрялся отравлять мою жизнь через разномастные в спектре цветов, но такие одинаковые в человеческом презрении и недоверии взгляды студентов. Даже Блейз непривычно сторонился моего общества, будто боясь запачкаться. Малфой был мне друг, но он тонул в собственных проблемах и тягучем волнении за семью. До меня ему не было ровным счётом никакого дела.
А мне не было дела ни до кого кроме неё.
Я думал, что самым тяжелым временем для меня стало лето. Но матушка уже к началу октября почти поправилась, и я отослал их с Данброк в Италию, памятуя о нежных воспоминаниях Луны о Лимоне.
Лавгуд.
Наша с Поттером встреча разделила моё существование на “до” и “после” действительно страшного кошмара. Когда я направлялся к кромке Запретного леса, стискивая под мантией талмуд по ментальным техникам и темнейшим заклятиям, я был твёрдо намерен выменять его на информацию о том, что связывают Поттера с моей… с дорогим мне человеком.
Я не знал, что правда будет неожиданнее и больнее моих глупых, как бы сказал отец, надуманных волнений.
Поттер, чувствуя себя обязанным за информацию по “Извращённой сути”, выложил всё как на духу. Друзья, партнёры, идейные соратники в борьбе с играми Хогвартса – вот кем были Лавгуд и Поттер. Тот не лгал, поклялся мне даже, сразу видя моё глухое недоверие.
А потом я спросил не знает ли Геройский мальчик, отчего Лавгуд стремительно изменилась в характере. Я не ожидал, что гриф нахмурится, побледнеет и заметно осунется. Не ожидал, что хриплое “У неё отец летом умер” кувалдой огреет меня по затылку и сделает из моего лица чертову идеальную маску, которая на подкорку вшита отцовским воспитанием.
Гриф ещё что-то говорил, но я не слышал, вспоминал только: свой грубый шёпот “Прекрати выглядеть как человек, у которого кто-то умер” и больную, треснувшую на фарфоровом лице усмешку; туманный застывший взгляд на уровне морды чёртовых фестралов, которых она видела со второго курса и невесомое касание к невидимым для меня тёмным тварям.
Поттер даже не сопротивлялся, когда я сказал, что пойду до конца. Только посмотрел на меня по-слизерински внимательно и устало признался, что не в силах больше сам помочь близким людям. Я не стал говорить, что все мои действия стимулом теперь имеют попытку помочь Луне. Незачем. Он это понял.
Как же тяжело было все эти месяцы наблюдать за ней издалека. Из Тайной комнаты я выползал опустошённым после очередных часов кропотливой, но абсолютно безрезультатной работы и запоротых рассчётов. А она сидела в глубоком кресле у камина, тонкая, хрупкая, стеклянная, с застывшим серым взглядом в огонь и мелькающим меж пальцев челноком фриволите.
И в эти минуты мне казалось, что всё бесполезно. Шинглтон, с которым мы в то время уже вышли на связь, говорил, что подвижки есть, но чертовски незаметные глазу. Я изучил её образ вдоль и поперёк. Он настолько отпечатался на сетчатке, что одним ранним утром я понял – её прежний облик стирается из моей памяти. Я перестаю помнить ту, другую Луну.
Поэтому в день, когда в Кабаньей голове она дала согласие на ритуал, а Поттер сбоку от меня облегчённо стёк по стулу, я мог только думать о том, что этот чёртов грязный тёмный бар с его драными столами и грубыми чашками совершенно не подходят ей. Он будто пачкал её тонкие запястья, осквернял мрамор седых прядей, марал прямой и чуток более живой, чем у мертвеца взгляд.
А она будто и не пыталась выкарабкаться. Ей было плевать на то, что ритуал в любой момент может пойти наперекосяк. Луна равнодушно очерчивала взглядом пентальфу, петухов, серебряный нож у своих босых ног. Она спокойно дышала намагиченным воздухом, твёрдой рукой рисовала на лбу Грейнджер руну. А потом они обе пропали в трансе.
Пока Поттер читал катрены и в качестве проводника стаскивал с невесты заклятие, нас трясло от мощи ритуала. Магия пригвождала к грубому полу ритуального зала, силы уходили бешеными темпами, даже Лорду Блэку и Мастеру Шинглтону было тяжко. А я не мог думать ни о чём, кроме того, чтобы она выдержала. Ожидая второй части ритуала, я запрещал себе даже думать о том, что будет, если она окажется не завершена.
Когда рябая тень заклятия проникла в Лавгуд, буря улеглась. А потом Луну подбросило в воздух и распяло над центром пентальфы. Глаза, которые должны были быть объяты белой дымкой, внезапно распахнулись, озаряя ритуальный зал ослепительным синеватым свечением.
Вот тогда всё рухнуло.
Грейнджер потеряла подпитку от центрального угла пентальфы, где стоял Поттер, и рухнула на пол. А сам гриф взвыл от боли, схватился за грудь и попытался вновь встать, но его глаза уже заволакивало тьмой. Случилось то, чего мы больше всего страшились – запустилась инициация некромага.
Рвя и сжигая свои магические каналы, я своей силой рванул его связь с Лавгуд на себя. Вовремя, ещё секунда промедления стоила бы Лу жизни. Всё это заняло едва ли пару секунд, а Блэк-хаус сотрясло от удара. Блэк всего мгновение прислушивался к дому, уже через секунду его лицо озарило облегчение, а в ритуальном зале появился взбешённый немкромаг-Наставник Поттера Владислав Березовский, который молча забрал стонущего гриффиндорца и исчез.
Теперь ритуал висел на мне, Шинглтоне и Сириусе. Я перенаправил основной вектор пентальфы на себя и сосредоточился на Лу. Дар Ноттов к ритуалистике не дал мне умереть и направлял меня, пока я до рези в глазах вглядывался в непонятно ведущую себя магию Лавгуд.
Она беззвучно кричала, борясь с “Извращённой сутью”. Кричала, выгибалась, из распахнутых светящихся очей текли слезы и впитывались в ворот робы. А через несколько томительных минут незримой борьбы, её волосы начали сереть, темнеть, иссыхать на концах. Заклятье непостижимым образом впитывалось, уходило в них. Когда почти половина длины белой гривы стала чёрной от магии ритуала, я интуитивно прислушался к Дару.
Подчиняясь велению рода, я взял в руки нож и одним движением отсёк “грязь”. Магия ритуала тут же сожгла пряди синим пламенем. Мерлин, сколько синего… Заклятье ушло. Остался блок.
Лицо у Лу умиротворённое, спокойное. Глаза больше не светятся, они закрыты. Её тело медленно оседает на пол зала. Пентальфа тухнет. Я крепко держу её, не даю упасть на холодные плиты. Это ещё не конец.
- Юноша! – кричит мне Гаспард, кидая что-то маленькое. Ловец.
Накидываю его на тонкую шею, крепко обхватываю её голову ладонями, давлю на виски. Ну же, я легилимент, Моргана бы всё побрала!
