Насчет билетов Вилли выразился в том смысле, что мы – «мы!» – познакомившись на вокзале, решили ехать низшим классом и сэкономить деньги на мороженое.

Август Вайскруфт хмуро выслушал его и завил:

– Мне плевать на мороженое! Что он умеет, господин Цельмейстер?

– О, этот мальчик – чудо природы, господин директор. В его способностях убедился профессор Абель…

– Мне плевать на профессора Абеля. Что он умеет?

– Все, господин директор. Например, лежать в гробу или отыскивать всякие спрятанные предметы.

– Отыскивать предметы нам не надо, у нас серьезное заведение. Публика сочтет такой фокус мошенничеством, а вот лежать в гробу…

Он задумался.

– Сколько?

– Что сколько?

– Как долго он может изображать умершего?

– Сколько угодно господину директору, – ответил импресарио.

– Я хочу, чтобы он ответил сам. Как долго ты можешь лежать в гробу? День, два, неделю?

В ту пору Вольф был глуп в практических вопросах, и обуявшая его неуместная гордыня толкнула на самый неразумный ответ в жизни. Вольф оказался склонен к похвальбе.

Мальчик вытаращил глаза и заявил, что может пролежать две недели.

– Это ты врешь, – рассудил директор паноптикума. – А вот неделя меня вполне бы устроила. Расчет за неделю.

Первым ловушку заметил импресарио.

– Господин директор шутит? – ласково спросил он. – Мальчику надо ходить в школу. Мальчик – уникум. Сам профессор Абель согласился заниматься с ним, на это тоже нужно время.

Сошлись на трех сутках: в пятницу вечером Вольф должен был ложиться в гроб и лежать там до утра понедельника. Так что неделя у него была свободна, и он, осознавший, что гордыня и глупая похвальба могут далеко завести человека, не пропускал занятий с профессором Абелем.

Скоро Вольф оброс товарищами: познакомился с кобылой в человеческом облике, ее звали Бэлла; с разбитными сестричками Шари и Вари, с безруким инвалидом Гюнтером Шуббелем.

С Вилли они тоже сошлись. Правда, их общение трудно было назвать дружбой, но ребята больше не пускали в ход кулаки, а порой даже вместе гуляли по городу. Вилли, каким бы гордецом он ни выставлял себя, все время пытался докопаться, каким образом Вольф впадает в смертельную спячку, почему не чувствует боли, как читает чужие мысли и отыскивает спрятанные предметы. Однажды он напросился с ним к профессору Абелю. Там, когда он попытался исполнить роль индуктора, Вольф впервые проник в его тайные помыслы.

Его мечтой была власть над миром.

Точнее, он хотел завоевать мир и положить его к ногам кайзера, портреты которого в стальном шлеме с игрушечным набалдашником были развешаны по всему Берлину. Кажется, его звали Вильгельм.

У Вилли была собственная дотошно продуманная программа, как добиться поставленной цели, в которой нашлось место и Мессингу. Ему отводилась роль индуктора, с помощью которого Вилли намеревался овладеть «тайным знанием» предков. От него первого Вольф услышал легенду об Одине, или Вотане[6], девять дней провисевшем на дереве и сумевшем проникнуть в тайну древних рун.

Это случилось в те времена, когда боги бродили по земле, покровительствовали героям, и каждый из героев, совершив подвиг, мог надеяться оказаться в Валгалле, куда их доставляли небесные девы – валькирии. В ту пору сила скапливалась не только в оружии, но и в таинственных знаках, называемых рунами. Тот, кто сумел проникнуть в их смысл, мог составить заклинание такой силы, которая сокрушила бы всякое зло и его порождения, неисчислимо выползавшие из подземного мира Хелль – от злобных великанов-ётунов до мертвецов, мерзких карликов и орков.

Однажды Вотан был ранен копьем, и его, беззащитного, без воды и питья на девять дней и ночей привязали к дереву Иггдрасиль. Ценою боли к Вотану пришло понимание рун, из которых он составил восемнадцать заклинаний, заключавших в себе тайну бессмертия, способность к врачеванию и самоизлечению, искусство побеждать врага в бою и власть над любовными страстями.

Вилли настаивал, чтобы Вольф, укладываясь в гроб, прислушивался к голосам, доносившимся до него из потустороннего мира. Во время трехсуточного сеанса его взаправду кто-то окликал, скорее всего, это были голоса посетителей, но он поверил Вилли. Его захватила игра образованных людей, ведь это было так увлекательно – поспособствовать раскрытию тайны древнего письма, о котором со слов Гидо фон Листа и Хаусхофера[7] с неподражаемой убежденностью рассказывал Вилли. Он убеждал Мессинга «отдаться голосу зовущего», тогда перед человечеством, точнее, перед «нордической расой» как его квинтэссенцией, откроется дорога к подлинной свободе, равенству, братству. Область, где осуществятся самые заветные мечты, он называл по-разному, но всякий раз непонятно – островами Блаженных, городом богов Асгардом[8], запретным Аваллоном[9], иногда Эдемом или райскими кущами. В ту пору Вилли еще не был склонен к презрению к «инородцам» и подчеркивал, что в кущах найдется место всякому, независимо от его «крови». Главное – готовность человека услыхать «зов предков», умение проникнуть в смысл древних заклинаний. Это было понятно, ведь, с одной стороны, образ мыслей Вилли отличался презрением к предрассудкам, навязанным прогрессом, с другой – его матерью была Мария Федоровна Толстоногова, урожденная дворянка из прибалтийских губерний, где она имела счастье познакомиться с цирковым дрессировщиком Августом Вайскруфтом. Какая причина толкнула госпожу Толстоногову выйти замуж за циркача, говорить не будем, Вилли старательно обходил эту тему.

Идеи сына господин Вайскруфт считал откровенной блажью и не раз при Вольфе заявлял, что не для того он «дал сыну образование», чтобы тот морочил себе голову «магией» и «чернокнижием» или «напялил» офицерский шлем и заодно промотал отцовское состояние. Он настоял, чтобы Вилли учился коммерции. Сын повиновался, однако закончить курс ему не удалось. Началась война, и в пятнадцатом году Вайскруфт-младший добровольцем ушел на фронт. Знание русского языка привело его на Восточный фронт, там он попал в плен. В Германию вернулся в восемнадцатом году, полный ненависти к большевикам, а также к тем, кто своим предательством довел родину до позорного поражения.

Но это случилось позже, а в ту пору противовесом сказкам Вайскруфта-младшего были весьма приземленные, порой циничные остроты безрукого Гюнтера Шуббеля. Он любил проехаться насчет господина Цельмейстера и «зажималы» Вайскруфта-старшего, которые любят сытно поесть за чужой счет. От него первого Вольф услыхал о «классах» и «эксплуататорах», о «пролетариате» и «его миссии». Гюнтер был родом из Вединга. Это был самый бунтарский район Берлина.

Нелепая или, если хотите, трагическая, случайность на заводе «Фанеренверк» закончилась для Гюнтера ампутацией обоих предплечий, и ему, мечтавшему о карьере художника, поневоле пришлось искать свой путь в жизни. Найти-то он нашел, только спокойствия ему это не прибавило. Зарабатывая в Паноптикуме на кусок хлеба, он пытался понять, почему кусок так мал. Шуббель первый предостерег Вольфа от свойственного беднякам пренебрежения к наукам, и за это он по сей день благодарен ему. Он свел Мессинга с его будущим и недолгим счастьем – со своей двоюродной сестрой Ханной, которая взяла над ним опеку. Он благодарен ей за то, что с ее помощью научился читать и писать по-немецки, а также за то, что Ханна сделала его мужчиной, причем не походя, а по взаимному чувству, память о котором до сих пор греет душу.

Вольф доверял Гюнтеру не только потому, что они были схожи – один существовал без рук, другой с бельмом в мозгу, – и трудности и невзгоды, которые ему пришлось претерпеть в жизни, были близки мальчику, но и потому, что разглядел в нем несгибаемое уважение к себе. Мессинг очень ценил в людях это свойство, так как, только имея подобную опору, можно добиться чего-то большего в жизни, чем сытное пропитание. Гюнтеру было за что уважать себя, ведь он замечательно владел ногами. Не было числа фокусам, которые он выделывал нижними конечностями. Один из них спас Вольфу жизнь, но об этом после…