Это факт, и с ним необходимо считаться.

Неправы те, кто завидовал, кому не терпелось найти врага, кто уверовал в один-единственный рецепт на все времена, кто, отыскав его, кричал «эврика!», кто терзался от одной только мысли о близости с любимой женщиной, кто собственную немощь в этом святом деле сваливал на большевиков, плутократов, на арабов, лицом напоминавших «лакированных обезьян», на славянских недочеловеков, на развратных лягушатников.

У таких людей нет будущего – это говорит Вольф Мессинг.

Во время выступлений, весь погруженный в поиски спрятанных предметов, Вольф издали приглядывал за Ханной. Опасность он ощущал внезапно покалыванием в пальцах.

Смутно нарисовалась какая-то маленькая станция, через которую должна была проследовать Ханна. С какой стороны ей грозила беда, от кого она исходила, кто к ней подбирается – гнусный маньяк или грабитель, будет ли у него эмблема какой-нибудь добровольческой банды или красная звезда на фуражке – уловить не мог, только эту зловредную струю, истекающую из какой-то ментальной подворотни, Мессинг ощущал остро.

Затем, во время аплодисментов, ему привиделась ватага фрейкоровцев, шастающих по вагонам и целенаправленно кого-то выискивающих. Во время поклона обнаружил: бандиты ищут женщину-связную. Откуда выплыла эта мысль, сказать не мог – родилась и все тут! Мессинг помчался в гримерную, там закрылся. Гостям, рвавшимся к нему с визитами и поздравлениями, было сообщено, что он плохо себя чувствует, перенапрягся…

Устроившись на диване, вместо потолка смутно разглядел Ханну, якобы беременную, на последнем месяце. Пояс на животике был доверху набит какими-то резолюциями, решениями, постановлениями; черт их разберет, что они понапихали Ханне в животик! Вольфа прошиб ужас, какой он испытал только однажды, когда безбилетником добирался до Берлина. В следующее мгновение, силой своей мысли, подал Ханне сигнал об опасности. Она не услышала его – глядя в вагонное окно, мечтала о чем-то заветном (о чем, не различил). Следующий ментальный оклик она тоже пропустила мимо ушей. Между тем поезд подбирался к станции, где возле водонапорной вышки толпились с пяток одетых в солдатское фрейкоровцев. Курили… Наконец один из них, по-видимому, старший, отдал приказ, добровольцы затоптали окурки и двинулись в подходящему составу. Мессинг мысленно крикнул изо всех сил: «Берегись!»

Ханна даже не шевельнулась.

Фрейкоровцы вошли в первый со стороны паровоза вагон, двинулись по коридору. Особенно внимательно они присматривались к молодым беременным женщинам.

Внезапно Ханна, совсем как птичка, дернула головкой, глянула направо-налево, затем торопливо поднялась, вышла из купе и, поколебавшись, направилась к противоположному выходу. Все эти мгновения Вольф с нараставшим ужасом наблюдал за ней. Она опередила охотившихся за ней фрейкоровцев на какую-то долю секунды. Когда добровольцы вошли в вагон, она закрыла дверь в тамбур. Когда же Ханне удалось незамеченной спуститься на перрон и скрыться в толпе, Мессинг испытывал настолько могучий оргазм, что вынужден был переодеться.

Вообразите удивление, когда вернувшаяся из поездки Ханна уверила Вольфа, что никаких таинственных голосов не слышала, никакие предупреждающие оклики не долетали до нее, просто она замечталась, вспомнила о нем, о том, какой он глупый, что боится за нее.

Эта тайна до сих пор смущает Вольфа. Конечно, Ханни говорила искренне. Если она не слышала его предупреждения, какая сила подвигла ее внезапно покинуть вагон?

Хороший вопрос для Мессинга, не правда ли?

В любом случае, когда Вольф признался в постыдном грехе семяизвержения, она смеялась так, как может смеяться молодая здоровая женщина, которой удалось хоть в чем-то посрамить любимого мужчину.

Она смеялась беззаботно! Разве этот смех не есть повод для самого тщательного психологического расследования?

Или вот еще анекдотический случай.

Все началось с неожиданной встречи с Вилли Вайскруфтом. Они столкнулись на Фридрихштрассе возле отеля, что неподалеку от вокзала. Вилли первым окликнул Мессинга:

– Вольфи? Ты ли это?..

Тот не сразу узнал его.

Вайскруфт выглядел отъявленным босяком: армейская бескозырка, студенческий форменный видавший виды сюртук. Заношенные до заплат солдатские штаны, не первой старости сапоги. На рукаве пиджака череп оленя в перекрестии лучей, красно-бело-черный шеврон углом вниз и буква «R». Это знакомая по наблюдениям за Ханной эмблема откровенно смутила Вольфа.

Перехватив его взгляд, Вилли усмехнулся.

– Пришлось записаться. Жить-то надо. Командир Россбах[17] платит по пять марок за каждую акцию. Лупим левых…

Затем Вилли признался, что не прочь чего-нибудь отведать. Сегодня ему было как-то недосуг заняться вторым завтраком[18]. Первым тоже… Мессинг предложил зайти в ближайшую бирштубе (пивную).

Заведение оказалось приличным, кельнер шустрым. Подбежав, шепнул: «Есть баварское!..» Вольф поспешил заказать пиво, омлет, сосиски. Угостил Вилли сигаретой.

В компании с важным господином в добротной кожаной куртке, щегольской шляпе, Вилли чувствовал себя неловко, однако, напомнив об их первой встрече – «зря я не отдубасил тебя на вокзале», – повел себя свободнее. Им было о чем поговорить. Скоро потертая армейская бескозырка одного и по-аргентински экзотичная, с низкой тульей и широкими полями шляпа другого перестали иметь значение. Вилли признался, что сидит на мели. Недоучившийся студент никому не нужен, а пребывание в революционной России и знание русского некоторые из его «камарадов» расценивают как отметину красных.

– Вот и верчусь.

– Как отец?

– Давно не видал и вряд ли когда увижу. Он едва не разорился, однако сумел вовремя спихнуть своих уродов какому-то провинциалу из Данцига и сбежал в Южную Америку.

Вилли вздохнул.

– В Аргентине, говорят, тишина и порядок. Жрут от пуза.

– Что же ты не поехал с отцом?

Вайскруфт усмехнулся.

– Отец?! Он выгнал меня, а в Америке меня никто не ждет. Здесь какая-никакая, а работа и, должен признаться, наметились перспективы… Вот тебя встретил. К тому же я какой-никакой, а все-таки немец и не хочу забывать об этом, а Аргентина… Это прекрасная страна, только там слишком много коров.

Он неожиданно оживился.

– Что касается уродов, после Данцига они вернулись в Берлин и осели где-то в предместье. Ездят по провинции, дают представления. Поют куплеты насчет какой-то Марлен, которая всегда держит юбчонку поверх колен. Или пупка, точно не помню.

Они еще танцуют. Вообрази, Бэлла трясет гривой, Марта бородой – цирк, одним словом. Революционерам нравится, мать их так… – последние слова он выговорил по-русски. – Вот сиамским сестрицам не повезло – говорят, какая-то красная сволочь зарезала их в борделе.

– Ты не любишь красных?

– А за что мне их любить? За то, что мутят воду и того и гляди накинут на шею немцам большевистскую удавку? Я как-то встретил Шуббеля, помнишь такого? Он играл на аккордеоне ногами.

Вольф молча кивнул.

– Говорят, он вроде прибился к коммунякам? Ты не слыхал?

Мессинг неопределенно пожал плечами.

– Видно, мечтает, чтобы ему еще и ноги оторвали, – засмеялся Вилли.

Он промолчал.

– Ханну помнишь, его сестричку?

Вольф кивнул.

– Встретил в Мюнхене, тоже какая-то красная сволочь.

Он внезапно замолчал. Съел омлет, сосиски, допил пиво. Мессингу стало ясно: пора прощаться. Все, что в ту пору обычно выяснял каждый немец, встретивший довоенного дружка, они выяснили.

Вилли, однако, прощаться не собирался.

– Что касается Ханны, эта тощая пролетарка не утратила дар человеколюбия. Ссудила меня на поездку в Берлин. Надо бы отдать, да нечем, так что закажи еще пиво.

После того, как кельнер поставил кружки, Вилли обратился к Мессингу: