Как тут настроению не упасть?

Еще и Татьяна Сергеевна подсела рядом и шептала, что заходила в гардеробную и обнаружила там вещи, сложенные не так, как она их складывала.

– Может, мне не приснилось вчера, и в доме действительно кто-то был?

– Я же вчера все просмотрела. Никого не было.

– Ужас, – сама себя настраивала на эту волну Татьяна Сергеевна. – А ты вещи в гардеробной перекладывала?

– Нет. Зачем мне их перекладывать?

– А может, у меня паранойя и маразм?

Насте надоело уговаривать ее в обратном и она раздраженно ответила:

– Если бы кто-то приходил, то ты бы обязательно его увидела, а он бы обязательно забрал бы ценности, тем более на комоде в комнате золото лежит. Зайти и ничего не взять – вот это почти маразм. А если так и дальше пойдет, у меня тоже начнется паранойя.

– Точно на пенсию пора, – устало ответила Татьяна Сергеевна и задумчиво поплелась в кухню.

Настя тоже устала, она грустно повздыхала и откинулась на спинку дивана. Уставилась невидящим взглядом в потолок.

***

Вечер Кирилл решил посвятить уборке салона автомобиля. Вот такие у него теперь обязанности.

Он не был специалистом в этой марке автомобилей, но расслышал, что двигатель тарахтел как-то по-особенному. Предчувствия терзали его весь вечер, поэтому перед уборкой автомобиля он несколько раз включал зажигание, чтобы прослушать, уловить вибрации и решил не затягивать с поездкой на станцию техобслуживания.

Он выключил пылесос и услышал звон бьющегося стекла. В доме что-то происходило. Никогда еще разбитое стекло не приходило вместе со счастьем.

Он в прыжке перескочил через пылесос и в два счета преодолел лестницу. Влетел в гостиную, увидел разбитый хрустальный фужер с золотым обрамлением, а потом увидел ее босые белые ноги, торчащие из-за стола. Красное пятно медленно растекалось по кафелю. Вино? Или кровь?

Сердце выскакивало из груди от ужасного предчувствия. Он быстро обошел стол и увидел ее.

Она сидела на полу и держала бутылку с вином, а так как бокал уже был разбит об стену, то пила она с горлышка.

Он подошел к ней, наклонился и потянул за руку.

– Не трогай, – вяло сказала она и положила бутылку на пол, вино потекло по кафелю, образуя красно-кровавую лужу. Он машинально поднял бутылку вертикально.

– Вставайте.

Она выдернула руку.

– Отстаньте.

– Не сидите на холодном.

– Наплевать, – спорила она.

– Простынете, – утверждал он.

– Наплевать, – она отхлебнула глоток.

– Это я уже понял, но за столом удобнее.

– Мне и тут хорошо.

– Насколько я знаю, женщинам нельзя сидеть на холодном. А вы на холодной плитке сидите.

– Плевать.

– Не замечал за вами такого многосторонне развитого лексикона и заковыристых слов. Толковый словарь не пополнится.

Она нахмурилась, пытаясь понять смысл слов. Поймать изображение и сфокусироваться на нем тоже не получилось.

– Не разговаривайте со мной так, – попыталась она показать себя хозяйкой этого дома и ситуации в целом. Попытка оказалась напрасной.

– Вставайте, – он опять потянул ее за руку и констатировал факт, – у вас уже руки ледяные.

– Нет, – она дернула руку.

Он знал, что она от злости и безвыходности швырнула бокал в стену. Догадывался, что такое нервное состояние с ней случалось крайне редко, а может быть, вообще не случалось, а сегодня что-то накатило. И он знал, откуда исходит мерзкий источник ее раздражения.

Он сходил за подушкой и кинул рядом с ней.

– Сядьте хоть на подушку.

Она взяла ее и обняла, он помотал головой и сказал:

– Простынете, попадете в больницу, а ваши дети будут жить с Ириной.

Он правильно рассчитал – это именно то, что ее задевает – мерзкий источник ее раздражения. Она зло глянула на него, потом изменилась в лице и разрыдалась, уткнувши подушку в лицо, приглушая свой голос.

– Они ее любят, – через пьяные слезы и всхлипы пыталась говорить она.

Подушка приглушала голос, и Кириллу приходилось догадываться, что именно она провыла. Расшифровав ее всхлипы, он поспорил:

– Они вас любят.

– Она приехала за ними, а они бегут к ней. А я даже не могу запретить. Они ведь к своему отцу едут. Они же еще маленькие. Я им объяснить не могу. Она же их к папе везет. И она ведь хорошая.

– Вы лучше.

Настя к нему не прислушивалась, она была на волне завывания, слез и пьяных воплей.

– Они ее все любят. И Сеня. И Соня. И Коля. А я одна. Совсем одна.

Он смотрел на нее, сидящую на полу, и жалел. Она пыталась не казаться слабой и поэтому закрывала свои слезы.

– Вы не одна.

– Одна, – она откинула подушку и закрылась руками.

– Дети вернутся.

– Через два дня-а-а-а…

– Это не долго.

Она убрала руки от заплаканного лица и всхлипнула:

– Но дело-то не в этом.

– А в чем?

– На следующих выходных она опять приедет, и они с радостью поедут с ней. А я не могу им все сказать.

– Не говорите. Лучше пусть они с радостью едут к своему отцу, чем со слезами. Вы ведь не сможете запретить им видеться.

– Не смогу. Я и не собираюсь это делать.

– Вот. Тогда пусть едут к отцу с женщиной, которую они знают и любят, а не боятся и ненавидят.

Она внимательно на него посмотрела, пытаясь понять смысл его высказывания. Ну не такая уж она пьяная, чтоб не понять.

– Она была моей лучшей подругой. Мы учились в одном классе, дружили. А потом я взяла ее к себе няней для детей. Она училась в педа… педаго… педагогическом – трудное слово поддалось по слогам. – А она… Это так больно.

– Разве ж это боль? – негромко сказал он.

– Что вы говорите? – заплетающимся языком спросила она.

– Ничего. Вы встаете?

– Нет.

Он присел рядом, обхватил ее за талию и встал вместе с ней, легко пронес ее до дивана и мягко приземлил, вернее придиванил на подушки.

– Зачем вы меня носите? Оставьте меня одну.

– Это что женская логика? Вы только что жаловались на одиночество, а теперь просите оставить вас… – он не договорил.

Она простонала и промямлила.

– Мне плохо.

Он успел сбегать в ванную за тазиком, и, когда все закончилось, резюмировал.

– А вино пить-то вы не умеете.

– Не говорите мне о вине, – жалобно попросила она, – я еще за себя не ручаюсь.

Она прилегла на подушки и закрыла глаза.

– Я ведь не пью. Совсем. Вы не думайте, что я запойная.

– Я и не думаю, – он взял тазик и ушел в ванную.

Он вернулся в гостиную, поставил тазик возле нее, так, на всякий случай. Она уже заснула. Он сел напротив в кресло и недолго на нее смотрел. Несчастная, замученная, уставшая своей работой. Как же ей тяжело. Мало того, что так судьба повернулась к ней боком, так ей же еще приходится доказывать всем и вся, что у нее все благополучно и хорошо. А ведь это так тяжело. А для него было бы совсем непосильно.

Он смотрел на нее и ловил себя на мысли, что жалеет ее. Ее. Ему нельзя ее жалеть. Или уже можно? Конечно, можно. Пока он увидел в ней только положительные человеческие качества. Но доверять глазам он не торопился. Часто жизнь поворачивается и преподносит подвох, и получается так, что в самый неподходящий момент в человеке открывались отрицательные качества.

Настя ему нравилась, и он не хотел, чтоб вдруг, неожиданно открылись отрицательные качества.

Он убедился, что она заснула, но уходить не торопился.

Значит, Ирина была ее подругой. Учились вместе. Дружили. А когда у нее родились дети, Анастасия Андреевна взяла Ирину няней для них. Вот как получается. Дети с ней сдружились, а Ирина взяла и увела из семьи папашку. Да, ирония дружбы. Вот тебе и подвох – открылись отрицательные качества лучшей подруги и любимого мужчины.

Интересно, какой у нее муж? Николай. Звонил и отчитывал за то, что Анастасия Андреевна взяла водителем не того человека, которого он ей нашел, кажется, Лешка, который пришел на собеседование пьяным.