— Что ты, князь пресветлый!… — испуганно залепетал настоятель, укусив себя за язык.

— Глянь на себя, раб божий! Жирный гусь ты, а не человек, — продолжал князь. — Сколько сала можно вытравить из твоего брюха, а? А что до узорочья — уйми тугу, еще себе нагребешь, ведь ваше святое племя похуже ушкуйников будет.

По знаку князя дружинник вытолкал настоятеля прочь из светёлки.

Те временем княжата под присмотром Данилы Заточника — книжника, пригретого Ярославам и поставленного над Александром и Фёдором для того, чтобы обучить их грамоте и прочим ученым премудростям, — заканчивали с едой в другом конце монастыря. Данила — тот самый косматый старик, что ехал на телеге — должен был проследить, чтобы княжата улеглись спать: в соседней келье уже были готовы для них мягкие лежанки. Фёдор то и дело ныл, жалуясь Заточнику на боль в спине и ногах. Не зная как себя унять, он начал скатывать шарики из лепешек и гонять их по столу. Александр, сидевший напротив, молча ел.

— Скукота здесь! — возмутился в конце концов старший из княжат. — И спать мне не охота, все кости трещат! Дай, Данила, я пойду к отцу — там он добро монастырское делит, а я на то и погляжу!

Старик-книжник воздел перст:

— Батюшка ваш не велел вам там быть, а значит, Феодор, прогневишь ты его, если ослушаешься. Раз кости у тебя трещат, то тут один ответ — привыкать тебе надо, должен ты возмужать.

Федор досадливо отмахнулся от Данилы и переключился на младшего брата, став подталкивать к нему хлебные шарики. Александр не обращал на него никакого внимания, что пуще злило Фёдора. Изловчившись, он пнул Александра под столом. Тот вздрогнул и вскинул глаза на Фёдора, который в ответ самодовольно улыбался.

Александр отложил ложку. В следующий миг скамью, на которой сидел Фёдор, сотряс удар, и она с грохотом опрокинулась, увлекая за собой мальчика. Фёдор ударился головой и взвыл от боли. Данила, всплеснув руками, кинулся к княжичу.

— А-а!… - голосил Фёдор.

В светёлку вдруг вбежал ошалевший настоятель — его необъятный живот колыхался, жирное лицо раскраснелось, а толстыми руками, напоминавшими бараньи окорока, он рвал свою бороду.

— Горе мне, горе! — вскричал настоятель. — Что же остается?! Одеть вретище? Обельным холопом стать?! Развязали мою мощну, распустили добро!… — и он выбежал прочь, сотрясая шагами хоромы.

Данила помог Фёдору подняться. Потирая затылок, тот ткнул в младшего брата пальцем:

— Этот непутёвый скинул меня!

Не успел Заточник начать нравоучать Александра, как княжич подбежал к Фёдору и всадил свой кулак в его рыхлый живот. Крякнув, Фёдор согнулся пополам.

— Я непутевый? — закричал Александр так яростно, что даже Данила перепугался. — Я покажу тебе, какой я непутёвый! Ты будешь просить меня!

Александр замахнулся на Фёдора. И тот, несмотря на то, что был крупнее Александра да и старше, струхнул — Фёдор с воплями начал убегать от брата вокруг стола.

— Стойте! Остановитесь! — восклицал Данила, пытаясь ухватить кого-нибудь из братьев.

Фёдор вылетел из светёлки и понёсся прочь, но Александр и не думал отставать. Они пробежали по кельям, выскочили на задний двор, где монахи хранили дрова, там-то Александр и настиг Фёдора. Кинувшись старшему брату на спину, Александр повалил его в грязь и заломил руку.

— Проси о пощаде! — торжествующе вскричал младший княжич.

— Пусти!

— Проси! — повторил Александр.

Где-то в вечерней мгле, окутавшей двор, послышалось хриплое рычание. Из дровницы вылез большой и грязный пёс — приоткрыв чёрную пасть, он посмотрел на княжат и на загривке его шерсть встала дыбом. Александр и Фёдор окаменели. Они и не знали, что злобный пёс, задравший немало воров, покушавшихся на монастырские сокровища, был загнан по прибытии Ярослава в этот двор. Двор этот был огорожен, и войти да выйти из него можно было только через ту дверь, через которую только что и выскочили княжата.

Они не успели отступить — огромный пес кинулся на них.

— Помогите! Спасите! Погибаю! — закричал Фёдор, укушенный в плечо. Пес вцепился в Александра, и, клацкая зубами, начал трепать его, словно соломенную куклу. Александр тщетно пытался ухватить пса за шею, чтобы переломить ему хребет, как учил тому кормилец, а озверевшее животное опрокидывало его на землю. Пёс хотел добраться до живота мальчика, чтобы прогрызть его и вырвать внутренности, как он обычно поступал с ворами, попавшимися ему. Запах молодой крови, сочащейся из укусов на теле Александра, заставлял пса всё яростнее и яростнее атаковать.

Данила Заточник выбежал на крики во двор, но его охватил такой страх, что он не решился прийти на помощь Александру. Увидев Федора, Заточник схватил его за руки и поволок в дом, голося, что есть мочи.

Быстрая тень промелькнула над забором, ограждающим двор. Крепкие руки оторвали пса от израненного Александра, а затем хрустнул собачий хребет. Отбросив мертвого пса в сторону, спаситель склонился над мальчиком. Княжич, хоть и истекал кровью, но был в сознании и шепотом спросил:

— Кто тут?

— Это ж я, Мусуд, слуга княжий! Али не признал? — ответил татарин и поднял с земли княжича, бережно прижимая к груди. Он заспешил вернуться в стены монастыря, а навстречу уже бежали люди, привлеченные шумом и криками.

Князь Ярослав, которому доложили о том, что княжичей едва не загрыз сторожевой пес, впал в неописуемый гнев. Крепко досталось и Даниле Заточнику — за то, что не углядел за вверенными ему Александром и Федором; и настоятелю с монахами, не предупредивших о псе-людоеде и не заперевших как следует двери; а так же и кормильцу Федору Данилычу, не прибегшему борзо на крики о помощи. Все трепетали перед разъяренным князем, метавшим гром и молнии, и сорвавшимся на крик, походивший на рык медведя-сыроядца. Расправа была совершена немедля: Федор Данилыч получил оплеуху лично от князя и лишился при этом зуба, настоятеля высекли на дворе, Даниле Заточнику надавали тумаков и обрезали лелеемую им бороду.

Поздней ночью Ярослав пришел в келью, где лежал Александр — вокруг него суетился одетый в рванье дед-знахарь, которого приволокли из ближайшего селеньица. Александр весь горел и метался в жару. Дедок, скрипя костями, обтирал раны целебным настоем из коры и трав, и всё что-то бормотал себе под длинный горбатый нос.

— Прости меня, батюшка, — сказал Александр с натугой. — Моя вина.

Ярослав окинул сына пристальным взглядом: он видел, что, несмотря на боль и лихорадку, Александр крепится и не желает, чтобы суровый отец видел его слабость.

— Потрепали твою шкуру, — сказал князь Ярослав ровно. Помолчав, он обратился к деду: — Как отрок?

— Выправится, ничего с ним не станется. Денёк полежит, хворь сойдет, а через седьмицу и поминать не будет!

Александр встрепенулся:

— Батюшка, не хочу лежать в постели! Завтра поеду рядом с тобой и о хвори не упомяну!

Князь Ярослав покачал головой:

— Как же так? А если на лошади не удержишься, из седла выпадешь да под копыта упадешь? Пока хворый — не сидеть тебе в седле, а только на обозах позади ехать вместе с бабами.

— Усижу в седле! — ответил Александр запальчиво.

— Ты и на мягком месте сейчас не усидишь, после того как тебя псина расцеловала.

— Завтра докажу, что усижу!

— А если поплохеет? — князь нахмурил густые брови и отрезал: — Нет, не ехать тебе завтра со мною. Останешься здесь, Олекса, а дедок этот за тобой ходить будет. Оставлю я при тебе того удальца, что спас тебя, — теперь он приглядывать за тобой будет вместе с кормильцем, — да еще двух воев для пущей охраны. А как поправишься, то вослед мне с ними и отправишься.

Александр понурился и, смирившись с его волей, проговорил:

— Как скажешь, так и будет, отец.

Ярослав будто хотел еще что-то прибавить, но промолчал. Отвернувшись, он вышел прочь из кельи. Наутро князь вместе с дружиной покинул монастырь.

Оставленный в монастыре Александр бесконечно досадовал; мысль о том, что Фёдор едет с отцом в Новугород, где их будет хлебом-солью встречать вольный народ, жгла его сильнее, чем раны и лихорадка. Мусуд, проводивший время у изголовья Александрова, догадывался, что гневит княжича: Александр считал, что Фёдор повинен в напасти, случившейся с ним — и именно Фёдор должен лежать лёжнем и кусать локти от злости и бессилия!