Короче говоря, понять основные правила, опираясь на отдельные наблюдения, – идея так себе, и наша интуиция в этом деле нам не помощник.

Проблема приобретает еще более серьезные масштабы, когда мы сталкиваемся с организмами, которые были открыты совсем недавно и больше не укладываются в «классические» определения живых существ. Само собой, больше всего спорят о вирусах, поскольку они не имеют клеток и представляют собой обрывки нитей ДНК или РНК, защищенные капсидом. Но есть и другие внутриклеточные организмы размером в несколько нанометров, которые также балансируют на грани общепринятого понятия жизни.

В 1950-х австралийские офицеры патрулировали Восточное нагорье Папуа (в те времена это была колония), когда они обнаружили, что племя форе поражено странной болезнью. У людей возникали проблемы с мышечной координацией, они едва держались на ногах, разражались неконтролируемым смехом, в итоге переставали двигаться и умирали.

Это страшное нейродегенеративное заболевание получило название куру. Его можно сравнить с болезнью Крейтцфельдта – Якоба: мозг поражает частица, которая называется прионом. Жившие в Папуа форе получали прионы через ритуальный каннибализм, поедая мозг умершего родственника. Этот обычай способствовал эффективному распространению вирусной частицы среди населения. Принятые властями санитарные меры постепенно искоренили болезнь.

Однако самое удивительное во всей этой истории – природа самой частицы, приона.

Подобно остальным вирусам, «живая» природа этого образования вызывает много споров, и сам его механизм еще очень плохо изучен. Известно, что это белок, который спирально складывается различными способами, и некоторые его патогенные конформации «загрязняют» другие белки, заставляя их складываться так же, как и он. Они в свою очередь тоже становятся патогенами и заставляют другие белки принимать ту же структуру и так далее. Этот весьма оригинальный процесс размножения не требует сложных клеточных механизмов. Поэтому прионы могут быстро распространяться без участия ДНК!

Споры вызывают и другие биологические объекты. Являются ли живыми сателлиты, плазмиды и транспозоны – обрывки ДНК или РНК, интересы которых могут расходиться с интересами их носителя? Но самый удивительный пример – это вироиды, свободные кольцевые нити РНК, которые используют клетки других организмов. Эти молекулы представляют собой последовательности всего из нескольких сотен нуклеотидов, которые размножаются, подобно паразитам. Здесь нет клеточного механизма, есть только строка молекулярного кода, который воспроизводится на протяжении тысяч, миллионов, миллиардов лет. Мы ничего не знаем ни о них самих, ни об их истории. Существовали ли они в этой форме с момента зарождения жизни или являются результатом предельного упрощения организма-предка? Пока никто не может ответить на эти вопросы.

В любом случае строить определения на примере самих себя – метод довольно бесполезный, когда нужно описать нечто совершенно на нас не похожее. То, что похоже на нас, входит в группу, но пытаться классифицировать то, что находится на периферии… ну, это уже посложнее.

На самом деле эта проблема напоминает трудности, с которыми столкнулись алхимики XVI века, пытаясь определить понятие «вода». В те времена еще не существовало молекулярной теории, которая позволяла бы классифицировать молекулы в соответствии с их атомным составом. Поэтому воду определяли не как «один атом кислорода и два водорода» – у нее было гораздо более размытое понятие, обернутое в прилагательные, которые описывают растворимость, цвет, плотность. А ученые пытались придумать чистое, идеальное определение, набор прилагательных, которые могли бы полностью охватить понятие «вода» – как мы сегодня пытаемся полностью охватить понятие «жизнь».

Таким образом, различали «крепкую воду» (aqua fortis), «королевскую воду» (aqua regia) и «живую воду» (aqua vitae). По иронии, ни одна из этих вод не состояла из молекулы H₂O: крепкая вода – это азотная кислота, королевская вода – смесь азотной и соляной кислот, а живая вода – это, само собой, крепкий алкоголь.

Биолог, который попытался бы определить жизнь так же, как алхимики в свое время пытались определить воду, называя ее самые очевидные свойства, был бы неправ. Невозможно сформулировать точное определение жизни без эквивалента молекулярной теории, которая в итоге позволила описать воду.

Вместо того чтобы классифицировать живых существ с помощью перечня минимальных свойств, мы можем опробовать другой подход и попытаться найти более рациональную теоретическую почву. Короче говоря, нам нужна общая теория биологических систем. Слишком расплывчато? Ничего страшного. Главная сложность в том, что сейчас нам известна только одна разновидность жизни. Если мы проследим родословную всех ныне живущих видов вплоть до их общего предка[17], мы обнаружим только объекты, наделенные общими характеристиками: общая наследственность (ДНК), схожие химические процессы и так далее. Мы никогда не сможем определить, что именно делает объект «живым», сравнивая эти виды и не связывая автоматически жизнь со свойствами этих видов.

Другими словами, чтобы создать общую теорию биологических систем, нужно опираться на те формы жизни, которые эволюционировали действительно независимым образом.

Существует множество направлений: например, некоторые исследователи рассматривают гипотезу мира РНК. Она предполагает, что до тех пор, когда наша биосфера стала состоять из клеток, первые формы жизни состояли из РНК. Эта молекула может содержать информацию, которая передается от поколения к поколению, и осуществлять метаболические процессы (как сегодня это делают протеины). Согласно этой гипотезе, мир был заполнен самовоспроизводящимися молекулами, которые развивались по дарвиновским принципам. Иначе говоря, это действительно отличная от нашей форма жизни!

Но есть и гораздо более экзотический путь: искать другие формы жизни… за пределами Земли! Через сорок пять лет после первых аппаратов «Викинг» метод по-прежнему заключается в поиске молекул, которые могут быть признаками жизни. Открытие фосфина в атмосфере Венеры наделало много шума, поскольку это вещество считалось свидетельством биологической активности[18], в то время как Марс привлек всеобщее внимание после обнаружения на нем метана. Эта молекула встречается только в определенных местах и в определенное время года – тоже признак возможной биологической активности. Для сравнения: проект Европейского космического агентства (ЕКА) «ЭкзоМарс» должен стартовать по направлению к Красной планете в 2022 году. По этому случаю на его поверхность будет спущен марсоход «Розалинд Франклин», перед которым поставят задачу искать в марсианской почве следы существования в настоящем или прошлом биологической жизни. Осуществляться она будет при помощи мощного бура длиной в два метра. Этот марсоход присоединится ко многим другим, уже присутствующим на планете, пока занятой только роботами и, как это ни парадоксально, являющейся лучшим местом для поисков альтернативных форм жизни.

Философам тоже хватит работы: даже если в будущем спускаемым аппаратам удастся обнаружить новые доказательства биологической жизни за пределами нашей планеты, ответить на вопрос о том, являются ли они формой жизни, параллельной по отношению к нашей, без философского подхода к проблеме просто не удастся. И как только они разберутся с этой загадкой, им придется перейти к связанным с ней этическим вопросам. Должны ли мы терраформировать их планету? Разрабатывать их среду обитания? Колонизировать их биосферу? Или защищать среду их обитания как зоопарк на карантине?