Ляле насыпали конфет и дали электронную игрушку. Чубайс ловко раздул мангал, и вскоре манящий запах жареного мяса заструился по станции. Света и Люда настругали салаты, разложили по одноразовым тарелочкам готовые магазинные закуски, накрыли стол прямо на берегу Иордана, и пиршество началось.

Шло хорошо. Да и как может плохо идти горячая, прямо с огня, баранина? Водка согрела сердца и развязала языки. Вечерний туман низко стелился над рекой. Хотелось говорить о чем-то важном, высоком и таинственном. И тут Дима вспомнил про спасенного мальчишку.

— Ты помнишь огольца, который навернулся с эвкалипта? — спросил он Чубайса, обтирая рот салфеткой. Дима так поступал после каждой выпитой рюмки, будто водка оставляла на губах жирный след.

— Еще бы не помнить, — отозвался Чубайс. — Ты за ним сиганул в реку, точно за родным сыном.

— А знаешь, кто его дедушка?

Чубайс равнодушно пожал плечами.

— Известный раввин и большой чудотворец. Слыхал про Рашуля из Явниэля?

— Никогда в жизни. Но одно чудо он точно совершил. Благодаря его внуку у нас появились лошадки.

Чубайс полюбил пони и много времени проводил возле их стойла. Чистил их шелковистые спинки, расчесывал гривы, подсыпал еды, а то просто гладил задумчивые мордочки с удивленными миндалевидными глазами.

— А я знаешь что думаю? — Дима опьянел и говорил с особенным чувством. — Я думаю, что никаких чудес на свете не бывает. Выдумки все это, вранье, бабушкины сказки.

— Я тоже так думал, — ответил Чубайс, закуривая сигарету, — пока сам с чертями не столкнулся.

— С кем не столкнулся?! — удивленно воскликнула Света.

— Да не слушай ты его, — рассмеялась Люда. — Ни с кем он не сталкивался. Как выпьет, так начинает эту байку травить.

— А ты не слушай, если надоел, — чуть обиженно бросил Чубайс. — Только вовсе это не байка. Я за каждое слово готов ответ держать.

— Где ж ты чертей откопал? — спросил Дима. — С перепою небось?

— Да уж, с перепою. Грамм во рту был, но весьма скудный, прямо скажу, убогий грамм. Вот как все получилось. — Чубайс разлил еще по одной, выпил, зажевал водку кусочком остывшей баранины и, уставившись в Иордан, начал рассказывать.

Он говорил, не глядя на собеседников, словно рассматривая картинку в темной воде:

— Давно это было. Еще в СССР, в Ровенской области. Калымил я тогда в деревне Голубна. Курятник строил с пятью ребятами. Каждый вечер на танцы ходили, семь километров до райцентра туда, семь обратно. Чего по молодости не отчебучишь. Уж не спрашивай, каково было утром вставать, но поднимался и пахал часов двенадцать в полную силу. И-эх, где вы, годы молодые?!

— Да ты еще вовсе не стар, — бросила Света. — Женишок хоть куда.

Чубайс, казалось, пропустил ее слова мимо ушей. Однако у них, как вскоре выяснится, оказалось весьма весомое продолжение, играющее немаловажную роль в нашей истории.

— Как-то раз поругался я на танцах с ребятами. Уж не помню, по какому поводу и с кем именно, скорее всего, просто так, алкоголь взыграл. В общем, обиделся я на приятелей и пошел домой один. Дорога знакомая, много раз хоженая, ночь лунная, да и не поздно еще было, музыка на танцплощадке гремела вовсю.

А в Голубну из райцентра две дороги вели, одна покороче, сельский такой шлях, обычная грунтовка, а вторая асфальтовая, но километров на десять длиннее. Мы всегда по короткой ходили, а тут уж не помню почему, но свернул я на длинную дорогу. И ведь не хмельной был, выпил-то чуть-чуть, так, портвешка пригубил для начала, а дальше не успел принять, засобачился и свалил.

Не знаю почему, но, как асфальт под ногами почувствовал, на часы глянул, машинально руку поднял и глянул. Как раз луна за тучкой скрылась, с трудом стрелки рассмотрел, поэтому время четко запомнил. Иду себе, иду, минут десять прошло, машины то и дело мимо пролетают, то сюда, то туда. Попутным я рукой машу, аж подпрыгиваю, да никто не подбирает. Почему, мне потом объяснили. Я еще подумал, какое крутое движение в этой глухомани. И чего они все в Голубну ночью прут, совершенно непонятно?!

Делать нечего, топаю себе и топаю и вдруг соображаю, что не по той дороге пошел. Или портвешок выветрился, или… не знаю что, только я аж остановился от удивления. Какая нелегкая, думаю, меня сюда занесла! Может, стоит вернуться, чем такого кругаля давать? Подумал и все-таки решил дальше пилить, вдруг-таки найдется добрая душа и подкинет. Да и оттопал уже прилично.

Асфальт на дороге паршивый. Колдобины, трещины, трава дикая вьется по этим трещинам. Я сперва внимания не обратил, а потом, уже утром, допер: если по трассе такое бурное движение, как трава на дороге расти может? Но в тот момент мне это странным не показалось.

Вдруг слышу в ночной тишине чью-то беседу. Двое сзади меня идут вдоль дороги и травят. О чем речь — непонятно, слов разобрать не могу. Ну, я обрадовался, попутчики, вместе приятнее топать. Остановился даже подождать. Тут как раз машина навстречу, фарами их осветила. Белесые такие фигуры, вроде из тумана, метрах в трехстах от меня. На фоне тополей, что вдоль дороги росли, их хорошо было видно. Выделялись они на фоне листвы, явственно так, четко выделялись. Листва черно-зеленая, а они белесые.

Ну, на белесость эту я внимания не обратил, ночь, свет от фар, мало ли что поблазнится. А вот рост их запомнил, по сравнению с высотой тополей. Запомнил, но тоже значения не придал. Я в тот момент точно пьяный стал. Даже хуже пьяного. Все вижу, все помню, все соображаю, а выводы делаю неправильные. Вот так, видимо, и на дорогу эту меня занесло.

Чубайс наполнил рюмки, одним глотком осушил свою, ухватил ломтик авокадо, обильно политый свежевыжатым соком лимона, и продолжил.

— Только не понравились мне попутчики. Почему, чем, объяснить не могу. Не понравились, и все. Расхотелось их дожидаться, и пошел я себе сам, только чуть быстрее, чем раньше. Иду, а они сзади переговариваются. Шуры-муры, хо-хо да хи-хи. Чуть звук голосов усиливается, то есть нагоняют они меня, так и я ходу набавляю. Прошло минут пять, как шаг мой почти бегом сменился. Спортивная ходьба, да и только!

Шурую, значит, на всю катушку, а внутри что-то шепчет: повернись, повернись еще разок. Ну и почему бы не повернуться, никто же не мешает. И вроде согласен я, и уже почти шею начинаю крутить, да что-то внутри не пускает, не дает, страшится непонятно чего. А шепот в полный голос переходит, повернись, говорит, да повернись же! Но я с четкостью необыкновенной понимаю — нельзя поворачиваться, лопни, задавись, а назад не смотри!

Тут по моей спине пот потек, ручейками натуральными, причем не от ходьбы, а от тоски какой-то необъяснимой. Холодный — точно зимой под душ залез. А внутри уже не голос, а приказ: поворачивайся немедленно, прямо сейчас.

Но я знай себе шурую, только пыль летит. Ничего перед собой не вижу, будто в туман угодил. Наворачиваю, как что есть! Вдруг по ушам криком ударило: «Стой! Руки за голову! Лицом сюда!»

Перешел я на бег и дернул что было сил. Метров сто успел отмахать, не больше, и вдруг прямо в столб влетел. А на нем знак указательный. Как прочитал я, что на знаке-то написано, так по спине вместо холодного сразу горячий пот покатился. В жар меня бросило, будто в печку залез.

— И что же ты прочитал на указателе? — не выдержал Дима, слушавший рассказ Чубайса с иронической улыбкой.

— Деревня Голубна, вот что! Я сразу часы к глазам — сколько времени прошло. Восемь минут! С момента, как на дорогу вышел, до указателя — восемь минут. Я глазам своим не поверил, думаю, указатель неправильный. Думать-то думаю, а внутри точно знаю — нет тут ошибки. Из-за этого и потом прошибло!

Пошел я дальше и скоро в деревне оказался. Вот тут меня дрожь начала бить. Не может человек за восемь минут семнадцать километров отмахать. Хоть пьяный, хоть трезвый, хоть в дурмане, хоть под наркозом. По-любому — не может.

Пришел я на квартиру еле живой от страха. И вроде ничего особенного не случилось, но заломало меня, повело, раскорячило. Хозяйка наша не ждала скорого возвращения и прибирала у нас в комнатах. Жили мы грязно, прямо скажем, так чтобы хоть какой-то порядок поддерживать, маленько башляли хозяйке, и она в наше отсутствие наводила порядок.