В этом вырождении высшего сословия М. Меньшиков находил прямую аналогию с Францией, в которой «Великая революция родилась не из головы Руссо, а из инстинктов расы, почувствовавшей, что важный и необходимый орган народный – культурное сословие – атрофировался от праздности… Обленившиеся классы теперь ничего не могут возразить апостолам социализма, ибо праздное бездельничество есть грех со всякой точки зрения, и языческой, и христианской»[250].
К подобным выводам, в своей книге о России, приходил в 1916 г. и британский историк Ч. Саролеа: «Все революционные всплески, как и стихийные катастрофы, имеют некоторые общие черты, потому что человеческая природа в таких чрезвычайных ситуациях остается неизменной во все времена и во всех странах. Везде, будь то в Афинах, Риме или Лондоне, мы находим в действии одни и те же силы, одни и те же мотивы, замаскированные под различные принципы… Повсюду мы видим одну и ту же закономерность, разворачивающуюся одинаково: сначала изнеженный и коррумпированный деспотизм, а затем Анархия и Террор…»[251].
Последним шансом Николая II являлось назначение «сильного» премьера, который смог бы не только отстоять интересы самодержавия, но и повести министров за собой. Однако все попытки найти такого премьера закончились полным провалом:
– в конце января 1916 г. И. Горемыкина, сменил видный представитель правых административных кругов Б. Штюрмер. Отношение к нему Думы отражали слова В. Шульгина: «Этот «дед» не только не принес порядка России, а унес последний престиж власти… Штюрмер – жалкий, ничтожный человек…»[252]. Мнение правительства передавал министр иностранных дел Н. Покровский: «С виду совсем старый, еле говоривший, он производил впечатление ходячего склероза. Чем объяснялось поэтому назначение одной развалины вместо другой – мне было, да и до сих пор осталось, совершенно непонятным»[253].
Американский посол Фрэнсис смотрел на назначение Б. Штюрмера, как на «победу реакции»[254]; британского посла Бьюкенена больше всего беспокоило, что «как реакционер… Штюрмер никогда не смотрел благожелательно на идею союза с демократическими правительствами Запада, боясь, что будет создан канал, по которому либеральные идеи проникнут в Россию»[255]; французский посол Палеолог сообщал в Париж: «Штюрмеру 67 лет. Человек он ниже среднего уровня. Ума небольшого, мелочен, души низкой, честности подозрительной, никакого государственного опыта и никакого делового размаха…»[256].
«Вся Россия исстрадалась от того сумбура, какой идет сейчас у нас в тылу…, – писал в августе начальник ГАУ ген. А. Маниковский, – Ведь только видимость правительства заседает у – нас в Мариинском дворце и всем ясно, что как там ни называйте и какими полномочиями ни снабжайте г-н Штюрмера – все же из него так и не получить того «диктатора» в котором так нуждается Россия и без которого ей угрожает опасность прямо смертельная. И неужели там у вас, в Ставке, этого не понимают?»[257]
Настроения в оппозиционных кругах того времени передавали воспоминания В. Шульгина: «Интеллигенция кричит устами Думы: вы нас губите… Вы проигрываете войну… Ваши министры – или бездарности, или изменники… Страна вам не верит… Армия вам не верит… пустите нас… Мы попробуем… Допустим, что все это неправда, за исключением одного: немцы нас бьют – этого ведь нельзя отрицать… А если так, то этого совершенно достаточно, чтобы дать России вразумительный ответ… Нельзя же, в самом деле, требовать от страны бесконечных жертв и в то же время ни на грош с ней не считаться… Можно не считаться, когда побеждаешь: победителей не судят… Но побеждаемых судят, и судят не только строго, а в высшей степени несправедливо… За поражения надо платить. Чем?.. Той валютой, которая принимается в уплату: надо расплачиваться уступкой власти… хотя бы кажущейся, хотя бы временной…
Можно поступить разно:
1. Позвать Прогрессивный блок, т. е., другими словами, кадетов, и предоставить им составить кабинет: пробуйте, управляйте. Что из этого вышло бы – бог его знает. Разумеется, кадеты чуда бы не сделали, но, вероятно, они все же выиграли бы время. Пока разобрались бы в том, что кадеты не чудотворцы, прошло бы несколько месяцев, – а там весна и наступление, которое все равно решит дело: при удаче выплывем, при неудаче все равно потонем.
2. Если же не уступать власти, то надо найти Столыпина-второго… Надо найти человека, который блеснул бы перед страной умом и волей… Надо сказать второе «не запугаете», эффектно разогнать Думу и править самим – не на словах, а на самом деле – самодержавно…
3. Если кадетов не призывать, Столыпина-второго не находить, остается одно: кончать войну.
Вне этих трех комбинаций нет пути, т. е. разумного пути. Что же делают вместо этого? Кадетов не зовут, Думы не гонят, Столыпина не ищут. Мира не заключают, а делают – что?.. Назначают «заместо Столыпина» – Штюрмера, о котором Петербург выражается так: абсолютно беспринципный человек и полное ничтожество…»[258].
– в ноябре 1916 г. Николай II был вынужден сменить Б. Штюрмера на А. Трепова, который стремительно эволюционировал влево: «это, – характеризовал его председатель Государственной Думы М. Родзянко, – человек большой воли, большого ума, человек, способный на компромисс, во имя пользы. У нас уже были отношения налажены, и через него, может быть, мы получили бы ответственное министерство»[259]. Стремительное полевение Трепова привело к тому, что уже к середине декабря 1916 г. Николай II полностью разочаровался в нем: «Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь»[260].
– в конце декабря Николай II, по настоянию Александры Федоровны, назначил председателем Совета министров кн. Н. Голицына. Это был «человек уже далеко не молодой, в возрасте почти семидесяти лет…, обладал добрым, в высшей степени мягким характером и самым приятным обращением, но, – отмечал Н. Покровский, – твердости в нем не было решительно никакой и справиться с министрами он не был в состоянии, да едва ли и хотел»[261]. «Мрак усиливался, – приветствовал назначение нового премьера член императорской фамилии вл. кн. Александр Михайлович, – Князь Голицын… просто олицетворял собой то, что по-французски называется «ramolli», а по-русски – старческое слабоумие. Он ничего не понимал, ничего не знал, и только Ники или Аликс могли бы объяснить, чем их прельстил этот придворный старец без всякого административного опыта»[262].
Основная причина Кризиса власти, кроется вовсе не в персоналиях, указывал в конце 1916 г. на Совещании лидеров прогрессивного блока лидер кадетов: «Какое угодно „твердое» лицо, если пойдет в кабинет без программы и без общественной поддержки, ничего сделать не сможет. Положение слишком серьезно, чтобы справляться с ним путем личных перемен. Нужна не перемена лиц, а перемена системы. Родзянко: – В последних словах Пав. Ник. (Милюкова) заключается глубокая истина. Я совершенно согласен с тем, что нужна перемена режима, и могу вас уверить…, что то, что вы здесь выслушали, составляет общее мнение всех присутствующих членов Думы, без исключения, и ни в ком не вызовет возражений. Нет никого здесь, кто бы думал иначе»[263].
