— Я вовсе не смеюсь над тобой, Малфой, — она примирительно приподняла руки, продолжая как-то странно на него смотреть, словно боялась выпустить из виду хоть одну эмоцию на его сконфуженном лице. — Напротив, мне очень интересно послушать про эту сказку, мы же часто с тобой болтаем по вечерам, но ты никогда не рассказывал мне о детстве. Почему ты вдруг вспомнил об этом… Губебольбе?.. Чем мы с ним похожи?
— Гублибольбин, — машинально поправил он и тут же смолк, недовольно уставившись на Гермиону, что поглаживала Живоглота, пытающегося свернуться клубочком на ее ногах. Он буквально желал разбить молотком свою голову, как переполненную всяким мусором копилку, и вышвырнуть глупый мозг в окно. — Он тоже постоянно попадал во всякие неприятности. Точно как ты. А в одной главе Гублибольбин пожелал научиться летать, чтобы однажды коснуться кончика месяца, тогда он прыгнул со своей башни, надеясь, что его подхватит вихрь попутных снежинок, а после и крылья начнут работать, — Малфой зачесал платиновые волосы назад, стараясь понять, какое очередное неверное решение привело его к этому абсурдному разговору.
— У него получилось коснуться желаемого? — Гермиона подняла заинтересованный взгляд, в котором отражались золотые лампочки, развешанные над головой Драко. Кот на ее коленях недовольно заурчал, перестав ощущать ее ритмичные поглаживания между ушей.
Малфой ответил не сразу, погрузившись в свои мысли.
— Нет. У него не вышло, — он поджал тонкие губы, отсутствующе смотря на Грейнджер.
— Где же тогда сказочный сюжет? Разве сказки не должны давать надежду?
— Иногда через сказки детям нужно проливать свет на реальность, на то, как на самом деле устроен мир и что не всего на свете можно добиться, лишь захотев. Порой желания недостаточно, — на последней фразе его взгляд сконцентрировался на карих глазах Грейнджер, в которых отражался тусклый свет догорающих углей в камине.
Не прерывая зрительного контакта, она — так, словно боялась, что их могут услышать, словно ей был очень важен его ответ, словно он означал для нее нечто иное и они говорили вовсе не о детской сказке — тихо спросила:
— Тебе нравится эта история?
— Она моя любимая.
И в комнате вдруг повисла тишина, прерываемая ветром, что снежинками облизывал окно, да тихим сопением Живоглота, чей хвост изредка дергался во сне.
Впервые Малфою не хотелось видеть ее глаз, хотелось скрыться, ощущая свою беспомощность, от которой уже становилось противно. Он всегда знал, как найти подход к любому человеку, расположить его и добиться взаимности, но с Гермионой все его системы вышли из строя, и он запутался в себе. Перестал понимать ее, читать как открытую книгу, она сделалась для него самым большим знаком вопроса. Но хуже всего это страх — неведомое ему ранее чувство в призме человеческих отношений. Драко никогда не боялся того, как с ним себя поведет та или иная девушка, потому что реакция всегда оказывалась одна, и этого ему было достаточно, чтобы ощущать себя уверенным. Однако у Гермионы Грейнджер имелся целый калейдоскоп эмоций, даже радужки и зрачки меняли у нее цвет и оттенок в зависимости от настроения. Еще ужаснее, что она нравилась ему уже в любом расположении духа, будь то гнев на него за пропущенное патрулирование или безудержная радость и заливистый смех, когда она бежала от него по сугробам, стараясь увернуться от его снежков. И каждый раз он мучительно больно для своего нутра мечтал притянуть ее и поцеловать, удостовериться, что она продолжает пить шоколад по его рецепту — вместе с виски, — и узнать о том, какая на вкус ее гигиеническая помада, которую ей подарила Парвати. Но ему было страшно, и за эту слабость он себя проклинал, снова и снова убеждая, что на следующее утро все изменится.
— Забавно, — наверняка Грейнджер даже не осознала, что произнесла это вслух, так тихо звучал ее голос.
— Что именно?
— Я вспомнила детскую книгу, которую мне читал отец перед сном. Я даже не помню ее названия и о чем она…
— И правда забавно. Гермиона Грейнджер забыла, что читала, — оскалился Малфой, но она лишь отмахнулась.
— Не перебивай. — Драко показательно поднял руки в знак примирения, но так и не стер ухмылку с бледного лица. — Там был разворот с огромным количеством разных смешных животных, все они, завидев в темноте ночи луну, подумали, что это сыр и захотели достать его и разделить на дольки.
— Прослеживается характерная разница между магловской литературой для детей и волшебной…
— Да заткнешься ты наконец или нет? — вымученно закатила глаза Гермиона. — Я хочу тебе рассказать про свою любимую иллюстрацию.
— Настолько любимую, что даже не помнишь, откуда она? — не переставал нападать Драко, внутренне смеясь над разгневанными вихрями в ее глазах.
— Я сейчас встану и ударю тебя.
— Неужели и тушу эту мохнатую с себя скинешь? Не боишься, что Живоглот тебя разлюбит?
Гермиона шумно втянула носом воздух, многозначительно глядя на Малфоя, стоящего в расслабленной позе у подоконника под золотой гирляндой.
— Животные принесли огромную лестницу, настолько длинную, что та коснулась края луны, и стали по ней забираться.
— Очень поучительно, Грейнджер, — Малфой показательно похлопал и вновь засунул руки в карманы черных брюк.
Грейнджер щелкнула пальцами, изображая захлопывающийся рот, и продолжила:
— Суть даже не совсем в этом. После той картинки я правда долгое время верила, что луна — это большой сыр, до которого можно добраться, просто необходимо найти длинную лестницу. Вот только не смеяться! Я вижу, как дрожат твои губы, сколько бы ты ни прикрывал их кулаком.
Драко характерно кашлянул, стараясь вернуть лицу безразличное выражение, и взмахом руки дал ей знак продолжать. Гермиона на мгновение отвернулась, пытаясь спрятать улыбку в плече, но от Малфоя не укрылась эта мимолетная реакция на него, и ему захотелось растянуть губы в ответ.
— Отец сказал мне оставить поиски, потому что в действительности луна — это объект человеческих желаний, что-то, что только на первый взгляд кажется недосягаемым, просто, чтобы дотянуться до этого, следует приложить усилия. Он говорил, что ступеней на деле намного меньше, чем изображено в книге. Их всего пять.
— Пять? И только? Значит, на Астрономии нам врут? И до луны каких-то несколько метров? — Малфой склонил голову, и Гермиона различила издевку в его голосе.
Она наградила его тяжелым взглядом, откидываясь на спинку дивана, так что одна из веток пышной ели коснулась ее макушки, а несколько шариков зазвенели, ударяясь друг о друга.
— Смотри глубже. Луна — это что-то, чего отчаянно желает человек, для каждого оно имеет свою форму. Первая ступень — это осознание того, что, только достигнув этого чего-то невозможного, ты начнешь чувствовать себя полноценным; вторая ступень — борьба с самим с собой, со своим страхом, с мыслью, что недостоин. Например, после войны я считала себя недостойной всех почестей и наград, места в Аврорате после восьмого курса, просто потому что стала якобы героиней, хотя я грезила об этом вместе с Гарри с четвертного курса. Но я не смогла спасти всех, потому что беспомощна перед смертью. Сколько раз я смотрела на то, как зрачки моего товарища мутнели, а я продолжала дышать? Но потом я приняла это, ведь я не Мерлин и не могу никого вырвать из объятий смерти, когда та уже коснулась его губ. Некоторые вещи происходят, и я не в силах на них повлиять. Вот что означает вторая ступень, понимаешь?
Гермиона замолчала, тревожно оглядывая Малфоя. Казалось, он был испуган ее открытостью, однако сама она ощущала облегчение, словно сорвала с себя еще одну мантию, за которой пряталась настоящая она, и теперь он видел ее душу обнаженной.
Драко медленно сглотнул пристально вглядываясь в ее веснушчатое лицо, обрамленное волнистыми каштановыми волосами. Он знал, что Гермиона тяжело переживала каждую потерю во время войны, как улыбалась сквозь ком в горле, говоря, что все в порядке. Но никогда бы не подумал, что она так открыто с ним этим поделится.
