«Бывают странные сближения», – писал Пушкин по поводу своей поэмы «Граф Нулин», которая создавалась 13 и 14 декабря 1825 года. О «странных сближениях» невольно думается на берегах Большой Невки и Чёрной речки, на бывшей Строгановской улице (ныне улица академика Крылова), что соединяет два моста – через Чёрную речку и Большую Невку.

Именно здесь пролегала дорога, по которой Пушкин ехал в санях на дуэль и по которой, смертельно раненного, в карете увозили его с места дуэли. Этой же дорогой он ездил и ходил многократно – и один, и с женой, – когда жил здесь летом 1833 года.

Маршруты пушкинских прогулок… Последний, трагический маршрут поэта… О чём он думал тогда, что вспоминал, проезжая в карете по знакомым, занесённым снегом местам?..

Н.К. Загряжская. Акварель П. Соколова. 1820-е гг.

Е.И. Загряжская. Акварель А. Брюллова. 1830-е гг.

Пушкины снимали одну из дач Миллера⁶. Дачи располагались, по всей вероятности, перед Чёрной речкой. Так, по крайней мере, подсказывает старинная литография с их изображением. Мост на ней – это Строгановский мост (теперь – Ушаковский), а строение с башенкой, возможно, дача президента Академии художеств Строганова, построенная А.Н. Воронихиным, перестроенная до неузнаваемости в начале XX века, а ныне не существующая, поскольку на её месте в тридцатые годы возвели здание военно-морской академии.

Пушкины могли жить слева от Строгановского моста, где по соседству располагалась деревня, получившая название Новая. Участок с дачами это, видимо, тот, где в конце XIX – начале XX века был парк, а в нём увеселительные заведения «Аркадия», «Самарканд», «Вилла Роде»⁷, а затем – уже в послереволюционное время – сад под названием «Вулкан». Выйдя из метро на станции «Чёрная речка», мы попадаем в тот район, где Пушкин жил летом 1833 года.

Когда он отправлялся в архив, то переходил Большую Невку по Строгановскому мосту. Слева от него на Каменном острове стояла – да и сейчас стоит – стилизованная под готику, сложенная из красного кирпича церковь Иоанна Крестителя. В ней Пушкин крестил родившегося тем летом Александра.

Вид на Неву и корабли. Литография. 1820-е гг.

За церковью, в глубине парка виднеется Каменноостровский дворец. Его строили, как предполагают, по проекту знаменитого В.И. Баженова. Дворец любил Александр I. Осенью в начале наполеоновского нашествия он вообще поселился в нём…

Отправляясь работать в архив, Пушкин шёл по Каменноостровскому проспекту, потом мимо Петропавловской крепости, переходил по Петербургскому или, как его ещё называли, Троицкому мосту Неву и по набережной направлялся в сторону Зимнего дворца.

И августа 1833 года он стал свидетелем спуска на воду 84-пушечного корабля «Владимир». Это происходило рядом с Зимним дворцом, на Английской набережной при огромном стечении народа. Он даже написал стихи:

Главный штаб. Литография. 1820-е гг.

Пушкин любил такие картины. Они радовали глаз, веселили сердце, как и воинственная живость парадов, как весенний ледоход на Неве.

Стихотворения он так и не закончил, но через два месяца, в Болдине вспомнил его, когда писал вступление к новой поэме «Медный всадник». Там были – не вошедшие, правда, в окончательный текст – такие строки, воссоздающие праздничный образ северной столицы:

Стихи позволяют прикоснуться к тому безостановочному потоку впечатлений, которые получал Пушкин в то лето и которые сопрягались в его сознании с образами замышлявшихся произведений.

Главный же источник интересующих его в то лето сведений был в Государственном архиве. Он помещался в левом крыле возведённого недавно Карлом Росси здания Главного штаба.

Разрешение работать в этом архиве Пушкин получил ещё два года назад. Но то было разрешение на доступ к документам петровской эпохи. В 1833 году Пушкину потребовались бумаги о Пугачёве.

Министр иностранных дел К.В. Нессельроде после смерти Пушкина сообщал Бенкендорфу: «Покойный камер-юнкер Пушкин занимался в самом доме Министерства иностранных дел прочитыванием и деланием выписок из бумаг, касающихся до царствования императора Петра Великого, и из дел о бунтовщике Пугачёве, для чего отведена была ему особая комната. По мере прочитывания он возвращал даваемые ему бумаги»⁹.

Чиновничье, казённое по духу и языку (впрочем, иного стиля и не могло быть) свидетельство о допуске поэта к недоступным для большинства людей того времени архивным материалам… Да ведь и Пушкину не так просто далось разрешение заняться пугачёвским архивом. Вначале он вообще опасался раскрывать чиновникам свой интерес к Пугачёву. Тема была запретной.

Писать о Пугачёве можно было лишь как о бунтовщике и злодее, а о пугачёвском восстании – как о бунте.

В феврале 1833 года поэт обратился к военному министру А.И. Чернышёву с просьбой разрешить ему просмотреть документы, относящиеся к Суворову. Министр, зная о разрешении Пушкину работать в архиве, но, возможно, не зная, какими именно документами он интересовался всё это время, не заподозрил в его просьбе ничего странного. Он лишь поинтересовался, что именно Пушкину нужно. Тогда Пушкин ответил:

«Следующие документы, касающиеся истории графа Суворова, должны находиться в архиве Главного штаба:

1) Следственное дело о Пугачёве

2) Донесения графа Суворова во время кампании 1794 года

3) Донесения его 1799 года

4) Приказы его к войскам».

Понятно, что Пушкина интересует лишь пункт первый, а три остальных указаны для отвода глаз. Деятельность Суворова в 1794-м, а тем более в 1799 году не имела никакого отношения к Пугачёву, то есть к событиям середины 70-х годов. Равно как приказы его к войскам, ибо, прибыв к финалу пугачёвского восстания, когда сам Пугачёв был уже арестован, Суворов не мог отдавать «приказы» к войскам, воевавшим против восставших.

Министр просьбу удовлетворил. Пушкин ответил ему письмом с выражением благодарности. Но историю Суворова он писать не собирался.

Военный министр, в отличие от Пушкина, наверное, не слишком отчётливо представлял степень участия прославленного полководца в пугачёвских событиях. Министра нетрудно было убедить, что задуман труд именно о Суворове. Нов бумагах, полученных из ведомства Чернышёва, естественно, не оказалось большинства интересующих Пушкина документов. Ему нужны были «донесения» не 1794-го, а 1774 года!

Однако первый шаг в отношениях с Чернышёвым был сделан. Пушкин идёт на второй. В начале марта он пишет министру ещё раз, вновь прибегая к такому стилю выражения благодарности, которого, скорее всего, можно было бы избежать в иной, не столь «тонкой» ситуации: «Принося Вашему сиятельству глубочайшую мою благодарность, осмеливаюсь беспокоить Вас ещё одною просьбою; благосклонность и просвещённая снисходительность Вашего сиятельства совсем избаловали меня».