Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»

Виталий Горяев. Рисунок из графической серии «Пушкин».

© И.Ф. Смольников, текст, 2013

© А.А. Веселов, макет, 2013

Осень – любимое время года Пушкина. Осенью он написал немало прекрасных произведений в стихах и прозе. Пик каждой осени приходился на девятнадцатое октября. В этот день он особенно пристально воспринимал природу, размышлял о судьбе России, о своей собственной судьбе, возможно, подводил итоги года, вспоминал друзей и, прежде всего, однокашников-лицеистов. Если в этот день оказывался в Петербурге, непременно принимал участие в традиционном застолье лицеистов первого выпуска, которые вместе с ним поступили в Лицей в 1811 году.

О них он писал в стихотворении «19 октября» осенью 1825 года в михайловской ссылке, как будто предчувствуя горькую судьбу самых близких ему друзей – Ивана Пущина и Вильгельма Кюхельбекера, будущих декабристов.

Спустя одиннадцать лет, в день лицейской годовщины собралось всего одиннадцать человек. Первый биограф Пушкина П.В. Анненков писал о том, последнем для поэта застолье: Пушкин «развернул лист бумаги, помолчал немного и только начал, при всеобщей тишине, свою удивительную строфу:

как слёзы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошёл в угол комнаты, на диван…»[1]

Следующую годовщину, в 1837 году лицеисты отмечали без него…

Судьба распорядилась так, что дважды в день лицейской годовщины Пушкин оказывался в нижегородском имении отца Большое Болдино.

В 1830 году он заканчивал там последнюю, десятую главу романа «Евгений Онегин». Тогда же он её и сжёг: в ней речь шла о декабрьских событиях 1825 года.

Пушкин оставил потомкам зашифрованный текст этой, крамольной для его времени главы. Она сохранилась в отрывках. А расшифровали их лишь в начале следующего, двадцатого столетия.

Об этом дне 19 октября 1830 года и о том, как Пушкин зашифровывал и сжигал листы с текстом десятой главы, я в своё время написал новеллу. Она печаталась в моих книгах «Болдинская осень», «И с каждой осенью я расцветаю вновь…», «Годы и вёрсты Пушкина», а также в сборнике исторических повестей и рассказов «Опальный философ».

Осень 1830 года была первой Болдинской. Она и через 200 лет поражает небывалым взлётом творчества.

Значительную часть осени 1833 года Пушкин вновь проводит в Болдине.

Они конгениальны, эти две осени, по творческому вдохновению, по напряжённости размышлений о прошлом и настоящем России, по силе и страсти личных переживаний. Упомяну в этой связи письма к Наталье Николаевне, которая стала его женой (о них в нашей книге особый разговор).

Осенью тридцать третьего года он написал всего два стихотворения – «Когда б не смутное влеченье…» и «Осень». Первое имеет в черновике пометку – «1833, дорога, сентябрь». В черновике второго рядом с пятой строфой проставлена дата – «19 окт.».

Картинам природы и двум-трём эпизодам деревенской жизни посвящены первые девять строф этого стихотворения. И хотя эти строфы по-пушкински выразительны, не в них заключена суть поэтического замысла. Она в другом. В чём же? Об этом мы тоже поговорим позже, в последней главе нашего повествования.

А сейчас повторю: как это случалось уже не раз в октябрьские дни и особенно в день лицейской годовщины, давние и недавние события особенно остро занимали воображение Пушкина. «Минувшее проходит предо мною». Эти слова Пушкин вложил в уста своего персонажа, летописца Пимена, в трагедии «Борис Годунов».

«Давно ль оно неслось, событий полно, волнуяся, как море-окиян?» И это голос самого Пушкина.

Минувшее было неотвязным. Давнее и недавнее. То, что прошумело и в этом году, и год назад… И то, что будоражило совсем недавно, когда в сентябре он отправился в путешествие по местам пугачёвского бунта.

В памяти оживали важные встречи, лица, разговоры. Всё, во что окунулся он во время путешествия в первый осенний месяц тридцать третьего года и что должно было обрести новую, неистребимую временем жизнь под его пером.

Осень тридцать третьего года воистину была полна событий. О них и пойдёт разговор в этой книге.

Императорский дворец на Каменном острове. Литография. 1820-е гг.

24 февраля 1831 года, вскоре после свадьбы Пушкин писал своему другу и помощнику в издательских и литературных делах П.А. Плетнёву: «Я женат – и счастлив; одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился»[2].

Семейное счастье долго не изменяло поэту. Правда, с каждым годом прибавлялись хлопоты, но это были хлопоты семейного человека.

В мае 1832 года у Пушкиных родилась дочь Мария, в июле 1833 года сын Александр. Машка и Сашка – как называл их ласково и любовно Пушкин. Расходы на семью увеличивались.

Ещ ё в письмах из Царского Села в первые месяцы семейной жизни можно услышать отголоски этих, начавшихся и уже не прекращавшихся до конца его дней денежных забот.

Вот одно лишь место из письма П.В. Нащокину, ближайшему другу:

«Мне совестно быть не аккуратным, но я совершенно расстроился: женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро. В Москве говорят, что я получаю 10000 жалованья, но я покамест не вижу ни полушки; если буду получать и 4000, так и то слава Богу».

Жалованье, о котором он упоминает, связано было с определением его в Коллегию иностранных дел. Пушкин, однако, пошёл на это не только из-за денег, а из-за возможности получить доступ в государственные архивы. «…Царь взял меня на службу, – объяснял он Плетнёву, – но не в канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли?»

В пушкинских словах можно уловить иронию к самому себе – «чтоб я рылся там и ничего не делал». Но мы не имеем права обманываться. Первый основательный биограф Пушкина П.В. Анненков писал: «Он вообще любил закрывать себя и мысль свою шуткой или таким оборотом речи, который ещё оставляет возможность сомнения для слушателей: вот почему весьма мало знали Пушкина, что называется, лицом к лицу»¹.

Архивный труд был необходим Пушкину. Он знал, на что шёл, определяясь на службу. Знал и то, что просто так царь денег платить не станет.

У царя же на поэта были свои виды. Допуская его в архивы, Николай I рассчитывал на то, что из-под пера Пушкина появится труд, который послужит благу и просвещению отечества. Как «История государства Российского» Карамзина в царствование Александра.

Пётр I. Гравюра Я. Губракена с портрета К. Моора