И они разобрались. Из двери вырвался толстый расхристанный полицейский чин с красным лицом:

— Я не собираюсь их тут держать, Ричардс! Куда мне их сажать? Под стол к тебе? Камеры переполнены! — разорялся он, — В клетке их держать? А ну, как он на пол кучу наложит — глянь, какая образина! Признание они написали?

— Написали, — успевший вытянуться в струнку дежурный потянулся за бумагами.

Толстый офицер вперился в бумагу, прищурился, выпучил глаза, потом достал монокль, сунул его в глазницу и выгнул бровь. Он смотрел то на один лист, то на другой, а потом взорвался:

— Это что еще за чертовщина?! Что вы мне подсунули?! Как вы смеете!

— Не могу знать, сэр! Это они написали, сэр!

— Так... — офицер выпустил из легких воздух, надувая щеки, и подошел к решетке, постукивая себя по открытой ладони свернутыми в трубку листами, — Что это за каракули?

— Это не каракули, мистер, — сказал я, — Это по-имперски. Мой лаймиш не настолько хорош, чтобы излагать на нем внятно свои мысли в письменном виде. Но если вы найдете переводчика...

— Какого переводчика, черт бы вас побрал?! Где я возьму... — он тяжело дышал и отдувался, — А это что — тоже по-имперски? Этот абориген — тоже имперец?

Он потряс в руках листком, которые исписал вдоль и поперек Тесфайе.

— Нет, масса, я абиссинец. Это написано на нашем языке. На абугида.

— Какое еще абубубу? Что вы ерунду порете? Проклятье, только послушайте — письменность у аборигенов!

— Я абиссинец, масса, — Тес сложил руки на груди.

А я решил, что если не вмешаюсь, то, не дай Бог, офицера хватит удар, и потому сказал:

— Почему бы просто не поговорить с нами? И не выделить человека, который записал бы показания. А прочесть я сумею и подпись поставить — тоже. На это моих языковых навыков хватит.

— А что... Уф! Что — допроса не было? Вас не допрашивали?

— Никак нет.

— Р-р-р-р-р-ричардс!!! — взревел офицер и выбежал вон, изрыгая проклятья и грязно матерясь.

А мы у себя в Империи еще жаловались на бардак... Не допросить подозреваемых по горячим следам — это каково?

— Скажите, что я ваш слуга, масса. Что наняли меня в Лиссе. Так нам всем будет проще. Это глупые люди, они не понимают, в чем разница между кафром, каннибалом и абиссинцем, масса. Давайте я буду вашим ка-мер-ди-не-ром, масса. Белые господа любят заводить себе коричневых ка-мер-ди-не-ров.

Я с сомнением глянул на него:

— Из нас двоих богач — ты, Тес. И важная шишка, насколько я могу судить...Тут уж я должен быть твоим адъютантом...

— Это если вы будете в Абиссинии — тогда мы обсудим это, масса. Обязательно обсудим! Это будет забавно, весьма забавно, масса! — его улыбка сверкала ярче опала, которым он бросался во врагов, — Хо-хо, как вы меня повеселили! Но пока мы тут, масса, я — слуга. Так?

— Так.

Как оказалось позже, идея была действительно здравой.

Нами занялся Ричардс — лейтенант в круглых очках и с едва пробившимися волосинами под носом и на подбородке.

— Значит, говорите, в Зурбаган?

— Да-да, я специальный корреспондент, журнал "Подорожник", Имперское Географическое Общество. Пишу серию очерков про Южный материк. Шеба, Колония, Наталь... Следовал в Зурбаган на фестиваль со своим слугой. Во время привала подверглись нападению, отбивались, попали в плен... При первом же удобном случае попытались освободиться.

Ричардс задумчиво погрыз конец химического карандаша и принялся писать. После вопроса о фамилии, имени и отчестве он спросил про род занятий, кивнул сам себе, а потом принялся выспрашивать подробности. Несмотря на реденькую бородку и несерьезный вид, дело свое он знал туго. Дотошности его не было предела.

— Так говорите, где научились так стрелять?

— В пехоте... — ответил я.

— А камердинер ваш, вот это вот с топором...

— А он абиссинец, великий воин. Убил тридцать человек.

— Тридцать? — уточнил Ричардс.

— Тридцать семь, масса. Но может, и больше — враги добивали своих раненых, их нельзя считать. Никак нельзя, масса.

Ричард дернул головой, и очки подпрыгнули на переносице.

— Кажется, вы страшные люди,— сказал он, — Но законом это не запрещено. Я отправлю запрос в имперское консульство в Сан-Риоль. Если там подтвердят вашу личность — мы даже дело заводить не будем. Очевидный случай самообороны. Но если нет — это будет повод задержать вас до выяснения обстоятельств. Капитан прав — держать вас в тюрьме нам не с руки — мест нет, давеча накрыли целый притон, все камеры полные... В общем — вот предписание явиться завтра в четыре часа пополудни в участок на Опен-стрит. Не явитесь — объявлю вас в розыск по всей Колонии... И вещи ваши не отдам.

— А деньги? Нужно же нам где-то переночевать...

— Черт с вами. Где там кошелек... Вещдок номер девять, да? Вот, возьмите сколько хотите, я просто закрою на это глаза. В конце концов, это ваши деньги.

Этот Ричардс оказался настоящим джентльменом — в хорошем смысле этого слова.

Дагон был странным городом — по меркам Колонии. Если бы он стоял где-нибудь в Западном угольном бассейне Протектората — эта странность была бы нормой. Кирпичные закопченные трубы, почерневшие от сажи громады заводских корпусов, рабочие бараки, газовые фонари на улицах, мутные окна с тусклым светом керосиновых ламп...

Никакой вольности Гертона или легкости Лисса тут не наблюдалось. Да и другие города Колонии, насколько я мог судить, выглядели иначе. Промышленный, загаженный, насквозь индустриально-функциональный Дагон вызывал желание поскорее сбежать отсюда.

На улице темнело — быстро, как всегда на Юге. Из загаженного нечистотами переулка вывалился какой-то джентльмен в котелке и, согнувшись в спазме, вывалил свой обильный ужин прямо на мостовую. На балконе одного из верхних этажей дородная женщина вешала белье и пахнущая хозяйственным мылом вода стекала с простынь и ночнушек обильными потоками — хозяйка не утруждала себя отжимом.

Из окон разносились запахи чесночной похлебки, свежего хлеба, тушеных овощей — жены ждали домой своих мужей со смены. Наконец раздались фабричные гудки, и толпы рабочих повалили из проходных заводов, расходясь по домам и питейным заведениям. Их голоса заполнили собой вечерний воздух, на улицах тут же стало тесно.

— Плохое место, масса. Хочется отсюда уйти.

Я мог понять абиссинца — он прожил жизнь на лоне природы, в небольших городках и селениях, привольно раскинувшихся по плоскогорьям и саваннам его родины. Столпотворение и гомон были Тесу не по душе — как и мне.

Именно поэтому я выбрал для жизни маленький приморский город, а не шумную столицу — хотя Тревельян и Вознесенский всячески уговаривали меня пристроиться в одном из тамошних учебных заведений, но мне было тошно — каждый день, когда приходилось выходить на улицу во время, названное новомодным термином "час пик". Только на набережной, в столичных парках или в ночные часы можно было найти покой и умиротворение.

Но эти — дагонцы — они явно были довольны. Шумные компании мужчин и женщин растекались ручейками по городу, из желтых окон и скрипучих дверей начинала звучать музыка, песни, приступы хохота и громкие голоса. Это был их личный выбор.

Дагон производил металл, всё что угодно — из металла. Дагонские угольные шахты, Дагонская магнитная аномалия — вот что давало жизнь этому городу. Город давал людям работу — и потому прирастал чудовищно быстро. Еще двадцать лет назад здесь проживало тридцать тысяч человек, теперь — около трёхсот. Говорили, что скоро Дагон перегонит по населению Зурбаган и уже давно обошел Гертон и Лисс, не говоря о Покете и Гель-Гью. Теснота и огромная скученность были вызваны географическим положением города — в узкой лощине меж двумя горными кряжами, чьи отроги заканчивались в океане. Горы дарили Дагону уголь и железо, океан — неограниченный рынок сбыта. Глубокая гавань давала приют десяткам кораблей — в основном многотрубным, гигантским пароходам, которые забирали грузы метизов, скобяных изделий, стальных болванок, проката, обогащенной руды и бункеровались тут же углем самого высокого качества.