Итак, с чего было начать выяснение, не пропал ли кто? Впрочем, ничего стоящего в голову не лезло. Всё затмевала рожа шерифа Джека Кингмэна. Я чувствовал, что единственной проблемой было произошедшее между им и мной, и для меня это было важнее всех убийств, когда-либо совершённых здесь с тех пор как индейцы первый раз сняли скальп с белого поселенца. И дело между мной и шерифом Кингмэном следовало утрясти до моего убытия из Тремонта, даже если придётся ради этого — то есть, ради того, чтобы задержаться в Тремонте, — распроститься с работой у Старлока; ведь покинь я город, не утряся этого дела, в Чикаго вернётся только одна часть меня. Другая моя часть так и останется лежать на полу в коридоре перед дверью шерифа. И мне это не нравилось.

Подойдя к окну, я взглянул вниз. Никакого решения проблемы Молли Кингмэн и шерифа Кингмэна из окна я не усмотрел. Я вообще мало что увидел помимо зданий, выстроившихся вдоль улицы. И того факта, что завтра будет чертовски суетливый и тяжёлый день, и жаль что тут нет дядюшки Эма, который бы ухмыльнулся и велел мне вынуть палец из носу.

Я всё глядел из окна на здания по другую сторону улицы и видел прелестное личико Молли Кингмэн, молочно-белое под чёрными-пречёрными волосами, подстриженными «под пажа», её широко расставленные глаза и то, как они мило опёрлась грудью о край стола в пароксизме смеха, когда я рассмешил её. Как вообще она ухитрилась вырасти столь милой у такого папаши!

Я подумал о Стивене Эмори: не обернётся ли дело в конце концов тем, что он окажется чокнутым? Ох, как я надеялся, что нет! Ведь он показался мне таким славным малым, забавным живчиком, но отнюдь не с приветом. И потом, он же заверил меня, что не считает этот сигнал пришедшим с Марса…

Тут я понял, что оказался столь же узколобым, как и всякий другой, замешанный в этой бестолковщине. Да с какой стати мне считать Стивена Эмори чокнутым, даже если тот будет утверждать, что этот сигнал пришёл с Марса! Марс, весьма вероятно, обитаем; оттуда тоже могут придти сигналы. Если так, то кто-нибудь в один прекрасный день обязательно поймает их своим детектором; и что же — считать этого человека сумасшедшим, пока он не окажется прав? На минуту-другую мной овладело нешуточное возбуждение от такой возможности — от одной только мысли, что этот сигнал действительно имеет внеземное происхождение.

Затем я вновь вспомнил о Кингмэне и о Молли, о трупе на дороге и о той твари, что рычала в темноте — и мысли мои побежали такими кругами, что я счёл за лучшее вообще покончить с умствованием. Я спустился вниз и забрал у дежурного свою книгу по радиотехнике. Тут же, в гостиничном холле, я погрузился в чтение и читал до тех пор, покуда, с наступлением полуночи, в дверях не показалась Жюстина Хаберман.

Из её ли собственного магазина это платье, подумалось мне. Оно было настолько простым, что должно было стоить очень дорого. И в нём она выглядела на миллион долларов, вовсе даже не на каких-нибудь несколько сот тысяч, которыми, вероятно, в действительности располагала.

На секунду она замерла в дверном проёме, ожидая, чтобы я встал и направился к ней. Улыбнувшись мне, она произнесла:

— Привет. Выпьем за разговором? Я два часа вела машину; в горле пересохло.

Я не возражал; вновь я оставил книгу дежурному на сохранность, и мы вышли на улицу. Припаркованный у входа автомобиль был «кадиллаком-купе» — длинным, низким и ухарским. Мы забрались внутрь, и она повела на юг от городской черты, остановившись у придорожной закусочной под вывеской «Синяя мельница».

Мы заказали мартини и сидели с минуту, слушая трио на подиуме — фортепиано, гитару и кларнета, — которое создавало приятный, если не сказать — проникновенный — звуковой фон.

Затем я спохватился — от меня ведь ждали доклада — и сказал:

— Прошу меня извинить, но, боюсь, не могу сообщить вам ничего особенного. Я повидал сегодня Стивена Эмори, но не смог с ним поговорить. Кое-что тут произошло. Я пойду к нему вновь завтра утром.

Она пристально всмотрелась в меня.

— Эд, ты выглядишь как-то не так. Со вчерашнего вечера ты словно стал на три года старше.

— Вполне возможно.

— Ты подрался? У тебя на лице с одной стороны вроде как припухлость — или мне только кажется?

— Я упал. Ничего серьёзного. Это никак не связано с тем делом, по которому я на вас работаю.

— Ты что, Эд, влюбился?

— Это тоже, — рассмеялся я, — не относится к тому делу. А если серьёзно, то не знаю.

Подали мартини.

— Расскажи о себе, Эд, — попросила она.

— Тут много не расскажешь. Я родился в Гэри, что в Индиане. Моя мать умерла, когда я был совсем маленьким. Отец мой был печатником; он взял меня в Чикаго, когда мне было тринадцать. Сам он умер несколько лет назад, и с тех пор я остался с дядей, Эмброзом Хантером. Ныне он работает у Старлока, — оперативником. Попросил Бена Старлока испытать и меня. Помнишь его?

— Твоего дядю? Нет, а мы встречались?

— Может, и нет. Он сказал, что один раз видел тебя, всего минуту, в кабинете Старлока. Он такой невысокий, пять футов семь дюймов, полный, но не то чтобы жирный. У него ещё такие тёмные всклокоченные усы, и носит он непрезентабельную фетровую шляпу, чёрную.

— Кажется, я его помню. Но без шляпы — ведь он же снимает её в конторе?

— Я бы удивился, поступи он так. Впрочем, всё это только видимость. Внутри он умнейший — и надёжнейший — человек из всех, что я знаю.

— Так вы с ним очень близки?

Я кивнул.

— Он много где побывал и много чего переделал. В основном, подвизался на ярмарках. Восемь месяцев назад мы прибыли в Чикаго, и его приняли в агентство; раньше он уже как-то работал частным детективом. Мне кажется, это на него я повлиял, чтобы он вернулся к этой профессии.

— Потому что тебе и самому захотелось себя в ней попробовать?

— Скорее всего, — согласился я.

— Значит, теперь ты стал сыщиком; и как тебе это нравится?

Я хмыкнул.

— Старлок бы этого не одобрил, но я скажу: не так уж долго я проработал сыщиком, чтобы определиться. Если быть точным, то всего лишь три дня. И первые два дня были не очень успешны. Сегодня у меня третий день. Правда, я ещё не поджёг мир.

— А сколько тебе, Эд?

— Двадцать один. И я действительно прожил на несколько лет больше этого числа.

— Я бы дала тебе двадцать четыре или двадцать пять, — согласилась она, — судя по твоему виду. Беседы с тобой меня озадачивают, что в прошлый раз, что сегодня. Я имею в виду, что иногда мне кажется, будто тебе восемнадцать, а иногда — что и все тридцать. Твоя сильнейшая беда в том, что ты слишком хорош на вид. Мне, вероятно, не стоило этого тебе говорить — ведь ты, наверно, не догадывался. Кстати, ты сказал, что произошло нечто, помешавшее тебе переговорить с Эмори. А что это было?

— Ничего такого, что имело бы отношение к нему либо к его изобретению. По пути к Эмори я обнаружил на дороге труп. Мне пришлось сообщить об этом шерифу, и мы с шерифом отправились к нему в контору.

— Труп? Кого-то сбило машиной?

Я решил, что в конце концов лучше всё ей рассказать. Я так и поступил. То есть, я рассказал ей всё, что произошло с той минуты, как я отправился к Эмори, и до того момента, как мы оказались в конторе шерифа. Случившееся позднее я пропустил.

Она слушала меня с широко раскрытыми глазами.

— Значит, шериф тебе так и не поверил?

— Нет. А ты?

— Не глупи. Не мог же ты всё это выдумать?

— Да, пришлось бы постараться. Жаль, что я не ощупал тела, чтобы знать наверняка, что человек мёртв. Испачкай я руку в крови да вытри её о носовой платок, я мог бы хоть его предъявить, по крайней мере.

— Эд, но должна же была хоть где-то остаться кровь! Это всего в нескольких милях отсюда — несколько минут езды на машине. Ты сказал, что шериф не дал тебе времени всё как следует осмотреть. Едем туда.

— О’кэй, — ответил я. — Только если у тебя в машине есть фонарик. Я собирался осмотреть всё завтра, по пути к Эмори, но сегодня будет даже лучше.