Сейчас понимаю, не было у меня тогда выхода, умирал мой друг, мой брат по жизни и духу, и не могла, просто не могла я отойти в сторону и ждать жуткого исхода. Я, Макс и Вадим. Моя банда, самые близкие и родные для меня люди.

Невольно улыбаюсь, вспоминаю свой первый день в детском доме. Мне 9 и я уже два месяца провела в спецприемнике для сирот. Удивительная организация, что-то среднее между больницей и тюрьмой. Там кормили, выгуливали, была постель, но никому и никогда на фиг не нужны были чужие дети. Да, приходил психолог, вежливо и отстраненно она уговаривала не печалиться, что умерла мама, что отец отказался брать нелюбимого ребенка в новую семью, а старенькая бабушка сама уже как несколько лет жила в доме престарелых, как говориться на полном социальном пенсионе. Но все это было лишнее, даже маленькая, я уже все понимала и смирилась.

И вот меня, зашуганную, с пустой башкой, сумкой с вещами и любимым затертым медведем привозят в большой, красивый дом. С крыльца пугаюсь этой махины с колоннами, помню, как глухо звучали шаги в огромном холле, уставленном нереально громадными горшками с цветами. Как за руку меня берет высокая, красивая женщина, улыбается, треплет по волосам, что-то спрашивает. Идем на второй этаж, глаза расширяются от ширины лестницы, тогда мне этот дом казался настоящим дворцом. Потом узнала, что это бывший особняк одного из известных меценатов Российской Империи, уже давно переоборудованный в детский дом.

В первый же день все восхищение моего дворца развеялись, когда я, отплевываясь кровью вперемешку со слюнями, валялась на мраморном полу темного коридора. Две мои девочки-соседки, 11 и 12 лет сразу же решили показать, что хозяйки здесь они, и на мои попытки познакомиться просто вывели из комнаты, толкнули и смеясь, доходчиво объяснили, почему я им не ровня. Рука невольно потянулась к губе, шрам от удара об холодные камни не давал забыть о моем первом дне.

Нет, наш детдом был неплохой. Никто из взрослых над нами не издевались, было много развлечений, хорошие учителя, но все заканчивалось, когда я оказывалась в своей комнате. Если бы они просто не общались со мной, я бы пережила, но Лера и Вика взяли себе целью сделать мою жизнь невыносимой, в чем прекрасно преуспели. Удары, тычки, выдергивание волос лишь малая доля того, что я пережила за те два месяца.

Но потом появились они. Максим и Вадим случайно стали свидетелем, как девочки прижали меня к стене дверью от туалета и изо всех вдавливали моё тельце в штукатурку. Мне почти перебило дыхание, а кисти рук сгибались в неестественной для них форме, боль, а больше первобытный страх сковал всю меня с головы до ног.

И вдруг услышала визг Леры и истошный крик Виктории. В следующую секунду дверь отошла, и я оказалась в руках рослого мальчика. Это был Макс. Он гладил меня по голове и шептал что-то на ухо. А у меня неожиданно из глаз брызнули слезы. Даже тем, еще маленьким мозгом я до боли захотела быть кому-то нужной, чтобы любили просто так.

С тех пор мы не расставались. Удивительно, но эти две грымзы оставили меня в покое, навсегда. А на следующий год я переехала на третий этаж, к неплохим девчонкам, но они так и не стали моими подругами. Да мне и не нужно было этого, у меня был Вадим и Макс, моя семья и больше мне не требовалось.

Черт, так залипла в прошлом, что проехала свою остановку. А я уже опаздывала нещадно. Пришлось ускоряться и перепрыгивать аж по три ступеньки на эскалаторе, вместо двух, как бывает обычно. Как ни торопилась, всё равно заслужила полный негодования взгляд старшего менеджера. Но что-то говорить Нинель не торопилась, побаивалась меня, ну и правильно, а то палец на левой ноге, видимо, не до конца зажил.

Ну всё, в ближайшие 6 часов можно выключить мозг и просто раствориться в толпе. Работа официанткой вперемешку с уборщицей приносила сущие копейки, особенно по сравнению с моими уловами в бутиках. Но это были честные деньги, мои деньги. Только на них я могла покупать еду, платить за квартиру. Ворованные жгли руки, у них было другое предназначение.

К дому Горелова я подъехала только к полуночи, неимоверно тянуло спину, ноги ныли, очень соблазняла мысль перенести этот ненавистный мне визит на завтра. Но нет, нет, нафиг, не стоит так рисковать. Звоню в домофон, в трубке раздаётся глухой голос:

– Рыжая, ты?

– Я, конечно, кто же ещё? Выходи давай быстрей!

– Не звени, иду.

Пока эта мразь спускается, пытаюсь настроить себя. Спокойствие, только спокойствие. Если сорвусь, будут серьёзные неприятности, а этого мне вообще не надо сейчас. А так хочется броситься на Горелова и переломать его ублюдскую шейку, но нельзя, Алиса, нельзя. Во всяком случае, не сейчас.

Ещё стою с закрытыми глазами, когда слышу пиликанье открывающейся подъездной двери. Через секунду в нос ударяет приторный запах водки, чеснока и ещё чего-то не менее до ужаса противного.

– Привет, красотка! Не ждал тебя до конца недели.

Когда его руки обнимают мою талию, чуть не блюю от отвращения. Сука, какой же он противный! Хоть и на лицо смазливый, а в душе гнида настоящая. Выворачиваюсь из его объятий.

– Всё брезгуешь? – ухмыльнулся мужчина, но руку убрал – Это ты зря, мы ведь семья почти.

Смотрю в его рожу и думаю, специально что ли таких гадов воспитывают, в спецучреждениях.

– Завали хлебало, никто ты мне. Заказ забирай, мне домой надо.

– Ой, какие мы нежные. Мужика тебе надо, чтоб за шкирку таскал, а то борзая совсем.

Кривлюсь, кулаки сжимаю до боли в пальцах.

– С тобой нельзя по другому. Ну что, берешь?

– Показывай, что у тебя.

Достаю добычу за сегодня. Смотрю, как они перекочевали в жилистые руки Горелова, как он их мнёт, проверяет лейбл, даже на свет фонаря их поднял, эксперт черитов.

– Костюм беру, юбку тоже, брюки дешевка, себе оставь. А бирюльки есть?

– В следующий раз, – цежу сквозь зубы, а этому видно до кайфа меня доводить, всё ещё щупает, трогает, нюхает.

– Ясно, пятьдесят за всё.

Невольно офигеваю.

– Чего?? Охренел? Костюм Гуччи, минимум двести щас стоит.

– Это в магазине, я так дорого не продам. Может сама хочешь покупателя искать?

А глазки ехидно сверкают, знает, что черный рынок это его мир, я там никто и сама сбывать товар не смогу.

– Черт с тобой. Бери. По моим подсчетам ещё тыщ 600 осталось, последние три месяца на тебя работаю, потом баста.

Горелов аккуратно сворачивает одежду, убирает в принесенный с собой пакет.

– Лям триста, дорогуша, ещё минимум полгода. Не переживай, я тебе более дорогие заказы найду, сможешь за два раза отработать, мне Тулуп предложил…

Но дальше не слушаю, всё довёл, делаю быстрый выпад ногой, бью по коленной чашечке, точечно, в местечко, где я знаю, боль адская.

С внутренним ликованием, слышу, как тот визжит и скапычивается на здоровую коленку.

– Сука! Крестовская! Совсем одурела! Мести хочешь?

Подхожу ближе, захватываю рукой его белый, жёсткий чубчик и тяну вниз. Лицо парня перекошено от боли и злости, но он меня не тронет. Нужна я ему.

– Три месяца, Антоша, три месяца. Свои долги я знаю, отдам, так как слово дала. Но нажиться на себе не дам. Понял!?

– Это мы ещё посмотрим, – сквозь зубы шипит Горелов, пытаясь подняться с земли. Толкаю его напоследок в песок, пусть не расслабляется.

Даже когда захожу за поворот дома, слышу отборный мат в свою сторону. Трус. Только в спину может бить.

– Привет! Я пришла, – привычно кричу сразу с порога, знаю, что Вадим всегда меня ждёт, не ложиться пока я не приду. Но почему-то никто не отвечает. Прислушиваюсь, нет, тихо как-то, странно, час ночи уже, Вадик то где?

– Вадим! – одновременно снимаю туфли-лодочки и кричу в тишину. Странно. Включаю свет в коридоре, кидаю сумку на длинную деревянную скамейку с плоскими подушками, которые сшила сама. Не сразу замечаю у строившегося здесь же кота. Тотошка, словно барин, развалился во всю свою немалую длину, открыл на мой ор один глаз, другой не стал, силы видимо экономит. Треплю его по голове, кот привычно выгибается и подставляет пузо, хитрец.