Из уголков глаз Грейнджер выкатились слезинки, и только тогда Драко понял, что и сам чуть не плачет. Осознание этого ударило под дых, и не задержи он уже дыхание, оно бы замерло. Драко не дышал с мгновения, как зажал ей рот, ждал, когда в глазах потемнеет, когда проснется потребность вдохнуть. Но ей бы он сопротивлялся так же, как необходимости отпрянуть. Погружался бы во мрак, пока не пропала последняя искра света. Он должен; такова его роль. Грейнджер должна это понимать. Она долж… О чем она думала? Хотела ли… Драко тряхнул головой. Не она, а вещь, вещь, ничто, это. Животное. С когтямизубамиострымичелюстями.

Драко тяжело сглотнул, помотал головой и свободной рукой накрыл ей глаза. Спрятал направленный на него взгляд, и непонятное ощущение, перехватившее горло, заставило его против воли глотнуть воздуха. Секунда, три, и его одолел кашель, а лицо стало мокрым. Грейнджер лежала без движения: не могла отбиваться, будто уже умерла — разобраться с ней должно было быть просто. Просто, как той памятной ночью, как во время войны, как во все упущенные мгновения, мелькнувшие перед глазами прошлой ночью.

— Охерительно просто, — прошептал Драко. — Должно быть… Пожалуйста.

Он сошел с ума. Рехнулся. Пока он наблюдал, как подкатывает и отступает море, то же самое происходило и с его здравомыслием. Оно билось о скалы, поднималось брызгами и отступало куда-то еще. Грейнджер была права. Грейнджер. Грейнджер, Грейнджер — слезы Гермионы заливали ему ладонь.

Драко отдернул замотанную в одеяло ладонь так, что хрустнуло запястье. Сердце споткнулось, остановилось до той секунды, пока Грейнджер не вздохнула. Она захлебывалась воздухом и не могла надышаться, и Драко дышал вместе с ней, борясь за жизнь и за разум. Мысли наскакивали друг на друга, и нельзя было ухватиться за одну, а внутренности дрожали. Дрожали — дребезжали — и кости, заключенные в клетку из плоти. Боже-мой-боже-мой.

Внутри все набухало, разрывая его на части. Вот оно. Именно это его и уничтожит. Нужно убраться от нее подальше. От того, что он наделал, что пытался сделать, от воспоминаний, прошлого, той ночи. Драко рванулся назад, со стуком врезался затылком в стену. В горле горело, он вдруг понял, что дышит учащенно, снова и снова втягивая воздух короткими порциями.

— Блядь! Блядь, блядь, блядь! — закричал он и, подавившись, закашлялся. За закрытыми веками встало ее лицо с заплаканными глазами, и его чуть не вырвало. Пресытившись кислородом, тело дергалось вперед-назад, вперед-назад.

Драко потерял всякую связь с настоящим. Съехал с катушек. Перед глазами беспорядочно проносились размытые образы. Он знал, что сбил кулаки о стену, что горло дерет от проклятий и оправданий, а в голове пульсируют отголоски чар, которые он вернул на место. Когда Драко расколдовал Гермиону, боль лишь усилилась. Он освободил ее, чтобы она не оставила нападение без ответа. Драко принял боль как физические отметины своего эмоционального расстройства, сосредоточившись на ней, покорившись, заслужив. Позволил Грейнджер орать, хоть гул в ушах все перекрывал, и не сопротивлялся, пока не очнулся, пока каждая клеточка тела не изнывала от боли.

— Хватит, — рявкнул он, схватив ее за руки и с силой дернув вниз.

Она грохнулась на задницу, попыталась вырваться и пнула его в колено.

— Ты чуть меня не убил!

— Я прекрасно знаю, что чуть не сделал!

— Ты душил меня…

— Ты набросилась на меня с вилкой… — Драко цеплялся за этот факт, разделял все на фрагменты и раскладывал в правильном порядке, дробил, чтобы хоть как-то разобраться. Грейнджер пыталась его убить, сама призналась. Она тоже рехнулась. Тоже знала, что такое отчаяние. Знала на каком-то уровне, ну пожалуйста.

— Да не собиралась я ничего делать! — Он открыл рот, Грейнджер яростно замотала головой. — Только приставила к шее! Я…

— К шее! — заорал он, найдя доказательство.

— …человек, который по-настоящему пытается убить другого! Я просто счастлива, что на мне ты выяснил, что не решишься — в который раз! Зачем это все? Ты бы и вправду убил меня, трус. Отвратительный мерзкий убийца!

— Я не убил!

— Не значит, что не старался!

— Если бы старался, ты бы валялась мертвой!

— Ручаюсь, что заткнуть мне рот и перекрыть кислород — это попытка… — она пнула его в ногу, — убить… — в ребра, — меня! Если…

— Прекрати, мать твою! Ты пять минут выбивала из меня дерьмо, Грейнджер, хватит!

— Пяти минут не хватит! Никогда и ничего не хва…

— Двадцать секунд! Двадцать секунд, забудь… — Драко зарычал и, отпустив ее руку, схватил за ногу, за что тут же получил по лицу. Голова мотнулась, щеку обожгло. Грейнджер вперилась в него взглядом. В кровоточащие разбитые губы, в порез на щеке, в красные отметины от ее рук.

Драко мотнул головой, оглядываясь на нее со злым прищуром, и увидел слезы в глазах. Чувство вины — худшее из всех.

— Ты меня выпустишь, — с дрожью прошептала она. — Выпустишь из этого дома немедленно.

Злость схлынула, пальцы сжались-разжались, держа ее запястья.

— Я не могу. Пойми же, пойми, не могу.

Грейнджер отдернула руки и с трудом поднялась. Он прислушался к эху ее шагов, к хлопку двери и, сотрясаясь всем телом, закрыл лицо руками.

Вдох. Выдох. Вдох.

А.

Тем летом отец изменился. Стал сдержаннее, холоднее, напряженнее. Вечерами заставлял Драко штудировать книги по темной магии и рассказывал, какими возможностями обладал, когда у власти был Волдеморт. Убеждения отца окрепли и распалили неприязнь сына к грязнокровке, которая обгоняла его в оценках, и подростковую злобу к Гарри Поттеру. Встреча с Волдемортом запомнилась Драко тенью в темной комнате, вспышкой красных глаз и напутствием на большое будущее.

Ты веришь, Драко? — спрашивал отец. Веришь в нашу семью и то, о чем я тебе рассказывал? В будущем тебя ждут великие дела. Ты станешь сильным волшебником и прославишься. Сможешь выбрать любую ведьму, слугу, часть мира. На вершине власти — в любой точке света. Ты хочешь этого?

Кр-рак, кр-рак, кр-рак. Драко злился, и каждый удар выходил все сильнее. Мышцы на руках и плечах вздувались, сокращались, тянулись. Горели от напряжения, но он продолжал, дрожа от гнева и от натуги. Вверх, кр-рак, вверх, кр-рак, вверх.

Уже не один день они с Грейнджер не разговаривали. Он не знал точно, сколько раз они ругались с той самой ночи, когда он… не справился. В хорошем смысле, убеждал себя Драко точно так же, как в прежнее время. В хорошем. В нем никогда не воспитывали умение видеть в провале положительные моменты, но после войны было чему поучиться. Возможно, он цеплялся за них, чтобы самому стало легче — такой подтекст угадывался в словах отца. И все же существовал шанс, что Драко поступал правильно. Что преуспей он, это отразилось бы на нем гораздо хуже. Быть может, Драко собственной непригодностью получил шанс на спасение. Недостатки характера подтолкнули его слишком близко к свету.

Он не смог убить Грейнджер. Даже обезумев и оттого испугавшись, отринув здравый смысл, не смог. Даже при ее полной беззащитности. Дело могло быть в том, что она была знакомой и они выстроили… некие отношения во время работы в Министерстве. Своеобразный мост над прошлым, на котором теперь без возражений сходились. Но ему нужно было верить в нечто большее. Весь смысл крылся гораздо глубже: может ли он убить. Он не мог.

Тогда какого, крак, черта, крак, он, крак, помнил, крак, что убил, крак, того мужчину? Крак, крак, крак.

Грейнджер не прекращала беситься. Еще сильнее выходила из себя, когда Драко пытался оправдаться каким-то нападением с вилкой, которое она без конца поминала. «Это было ради свободы!» — прокричала она. «А если я — тоже ради свободы?» — спросил он, и Грейнджер примолкла, а потом сказала, что иногда он ее пугает. Было время, когда такое признание обрадовало бы, но теперь — проморозило. Он и сам себя пугал.

Теперь Грейнджер смотрела на него с еще большим разочарованием. Не было у нее никакого права так смотреть. Драко гадал, что бы случилось, не остановись он, но голова от этих мыслей грозила взорваться, и он напоминал себе, что остановился, — и важным было именно это. Он не был убийцей. Не был. Просто нужно было выяснить, какого же фига случилось на той аллее, пока у него окончательно не помутился рассудок. Пока воспоминания не ускользнули, оставив после себя пустоту.