Снова заглянув в ящик, Драко нацарапал «эвкалипт» и постучал ручкой по пергаменту. Он целый день не мог пробраться в комнату, а теперь паранойя не давала выйти. Накладывая чары, он был не совсем здоров и не в том расположении духа, так что было непонятно, насколько действенными они вышли и сколько продержатся. Заклятие маскировки не спадет, на него много магии не требовалось, да и Драко наколдовал дополнительное, которое снимется только контрзаклятием. Подстраховался на случай, если не сразу заметит, что чары разрушились.
А еще он совершенно не желал, чтобы Грейнджер вообще узнала о существовании этой комнаты. Это была его грязная, неприглядная тайна. Грейнджер бы не поняла, что кроется внутри, но даже мысль о том, что она узнает, была невыносима. Этого монстра, что устроился у него на груди, Драко породил сам и сам же будет с ним справляться, никого не ставя в известность. К тому же приходилось терпеть настойчивые вопросы, после того как она начала — с горечью, злостью и неохотой — смиряться, что ее пребывание здесь выйдет долгим. Она едва прекратила спрашивать «почему». Хотя бы сейчас.
Вздохнув, Драко ткнул кончиком ручки в просвет между двумя параграфами книги, оставшийся после палочки. Бросил взгляд на серебристое название «Вживление памяти» и раскрыл на четвертой главе под заголовком «Выраженные воздействия за три месяца». Во втором параграфе в глаза сразу бросилось «головные боли», и Драко взглянул на Омут памяти.
Паранойя и нежелание верить привели к мысли, что в этой книге — решение его проблемы. Но больших надежд он не питал, даже после слов Грейнджер, что она не знает стран, которые бы насылали на магов боль за использование чар в мире маглов. Происходи такое во Франции, Драко бы слышал, но, возможно, именно этим объяснялась бы некая снисходительность законов ко всем заклинаниям помимо Непростительных и разрушительных. В целом, использование магии можно было снять со счетов, но минимальная вероятность все-таки оставалась.
Другое объяснение включало те аспекты магии, которые требовали внимания, сосредоточенности и физических и ментальных способностей. Ментальные его беспокоили больше всего. Если той ночью он сделал… это, объяснений было два: самозащита или приступ безумия. Исходя из последнего и прибавляя к этому головные боли, хаос в разуме, всполохи забытых воспоминаний, что тут же стирались из памяти… Но не мог он сойти с ума. Не мог. Человек в действительности не свободен, если не дружит с головой. Даже застряв в ужаснейшем, опаснейшем месте, он сумеет задуматься о свете, красоте, побеге. Драко лучше бы лишился физической свободы, нежели умственной. Он знал, каково это. Осознание и душевные переломы приходили к Драко в неподходящее время. Время, когда он стоял на вершине башни, куда ввалились Пожиратели смерти, или когда каждый день в его разум вторгался сумасшедший убийца.
Проблемы с концентрацией, памятью и размышлениями могли вызвать стресс, но это не объясняло, что же произошло той ночью. Вживление проливало свет на ситуацию, но у него не было побочных эффектов, о которых велась речь в книге. Отстранившись от восприятия в пьяном состоянии, Драко видел воспоминание ясным, без несоответствий, угловатости или размытых переходов. Он владел окклюменцией, так что было бы довольно трудно подсадить в его разум лишние мгновения, но при этом Драко был в стельку пьян.
Нужно было что-то предпринимать. Он отказывался верить, что сотворил такое без причины, да еще и в своем уме. Должно что-то быть. Учитывая, сколько раз он должен был и не убил, сейчас обязана была найтись причина. Драко не опустит руки, ведь вступиться за него больше некому.
Тринадцать
Он запомнил Клювокрыла не из-за казни или чувства вины перед ужасно расстроенным Хагридом. Нет, Драко запомнил гиппогрифа из-за стыда. Первоначально он симулировал серьезное ранение, чтобы скрыть собственную глупость, остальное же вышло просто бонусом. У Драко была привычка преувеличивать: досадная, но все лучше комплекса героя.
Грейнджер хмурилась. Впрочем, ничего нового. Обычно она смотрела на него с помесью злости, разочарования и ожидания. Будто бы он просто распахнет дверь и в любой момент ее выпустит. По дороге к двери Драко едва удостоил ее вниманием и со скучным выражением лица устремил взгляд на цель. Грейнджер заступила ему дорогу, и у него вырвался тяжкий вздох.
— Ты пытаешься свести меня с ума, — заявила она.
— Естественно, — протянул Драко, — надо же как-то развлекаться.
— Желтые обои — это издевательство. Сидишь и разглядываешь их целями днями, выискиваешь узоры.
Он помотал головой.
— Издевательство? Ты что, думала, я сделаю ремонт на твой вкус? Он у тебя вообще есть?
— Это не у меня грязные желтые…
— Не я их выбирал! Ты…
— Ты…
— Я не собираюсь спорить с тобой из-за обоев и менять их, лишь бы удовлетворить твои потребности, и… — он замолчал: Грейнджер оторвала от стены полосу обоев.
Бросив бумагу на пол, вскинула бровь. Драко отразил ее жест и поднял глаза к потолку, где отошли обои. Оглянулся на Грейнджер и, потянувшись, взмахом руки сорвал их со стены шумным «шууррх» — те повисли, так и не отойдя до конца.
— Я не… — начал он, но она отвернулась, сжала зубы и схватилась за следующую полосу. А потом за другую, и другую, и другую, пока комната не стала полосатой: одна половина — желтые обои в цветочек, другая — белая краска. Грейнджер сердито фыркала и бормотала что-то под нос, будто намеревалась прорваться сквозь стену.
— Ненавижу эти обои, и дом этот, и пустоту, и море, и тебя, и…
Она была на грани истерики, и, когда резко развернулась к нему, Драко едва не попятился. Пару мгновений сверлила его горящим взглядом.
— Полегчало? — безразлично поинтересовался он.
— Нет, к сожалению, это же не твое лицо было, — огрызнулась Грейнджер и сорвала еще полосу, еще, оставляя на тонком слое краски следы от ногтей.
Наверное, стоило притащить ей книги.
— Как в прошлый раз не выйдет. Помнишь, ты решила покрасить кабинет, когда Сморкун сказал, что белые стены его пугают…
— Пискун, Малфой. В самом деле, ты даже имена запомнить не в сост…
— Некоторые из нас живут полной жизнью и не забивают мозг лишним дерьмом, как ты…
— В мозгу хранится огромное количество информации, мы не способны воспринять ее целиком. Посмотри, сколько деталей видно в Омуте… — Драко застыл, — …в памяти. Все то, что мы принимаем и запоминаем, превосходит воображение. Буквально.
— Всего мы не помним, — его взгляд устремился к следу белой краски с коричневой окантовкой, оставшейся от неровно порванных обоев.
— Не помним. Но и нельзя записать себе в голову абсолютно все. А даже если б и можно было, то зачем? Все равно до информации не добраться ни собственной волей, ни подручными средствами.
Драко бросил на нее мимолетный взгляд и потянул за свисающую ленту обоев.
— Единственное магическое средство, которое позволяет добраться до воспоминаний, — Омут памяти. Помимо варианта с легилименцией.
Грейнджер глянула на него и тут же с прищуром осмотрела стену, хватаясь за следующую полосу. Отрывала ее медленно, с любопытством посматривая на его лоб. Драко не успел освоить легилименцию. Перед шестым — точно шестым — курсом Беллатриса научила его окклюменции, но на другое времени не хватило, да и он сам не горел желанием. С другим учителем — возможно. Погружаться в разум тетки или заново с ней тренироваться не хотелось.
Грейнджер не нужно было это знать. В личном деле, как и в уголовном, значилось, что он умелый окклюмент, но даже она понимала, что Министерству известно не все. Если ей казалось, что он владеет легилименцией, Драко чисто по неспособности посмотреть ему в глаза поймет, когда у нее в голове созреют опасные мысли.
— Одни ученые пытаются создать магический клон мозга. Они проводят опыты, узнавая, сколько запоминаем мы, какую часть мозга не используем, — она что-то пробормотала, и Драко подался вперед.
— Что? Мартини? Ты…
