— Ну да, — согласилась я.

К нам присоединился Франц.

— Хороший вечер, правда? — проговорил он.

— А ты привык к таким вещам? — поинтересовалась я у него, перейдя на итальянский. — Мы с Генри как раз обсуждали, что это как будто жить в сказке.

— Да, мне тоже так кажется. У моего отца пекарня. Он думал, я сошел с ума, раз собрался учиться на художника. Зачем мне все это, если я когда-нибудь стану пекарем? Я сказал, что научу его делать высокохудожественный хлеб.

Мы посмеялись, но когда Франц отошел, Генри коснулся моей руки.

— Будь с ним поосторожнее, — прошептал он. — Думаю, его подослали немцы.

— Ты считаешь, он нацистский шпион? — потрясенно спросила я.

Генри кивнул.

— У меня просто чувство такое. Все они говорят, что из Австрии, но есть в нем что-то такое неправильное. Не могу упрекнуть его ни в чем конкретном, но…

— Когда же мы увидим ваше новое приобретение? — с нажимом спросила испанка Биби. — Мы умираем от любопытства.

— Ну хорошо, — ответила графиня Фьорито, — следуйте за мной, дорогие мои.

И она повела гостей через застекленные створчатые двери в оформленную с большим вкусом комнату: полы из белого мрамора, голубые, обитые шелком диванчики, низкие золоченые столики. На мольберте в самом центре пряталось под покрывалом большое полотно.

— Витторио, драгоценный мой, не окажешь нам честь? — проговорила графиня. — Раз уж именно ты так умно посоветовал мне эту картину и, более того, добыл ее для меня.

Скарпа поклонился ей, коротко и вежливо, потом пересек комнату и одним плавным движением сбросил покров. Все присутствующие дружно ахнули. Картина была разительно современной: яркие вспышки цвета складывались в окровавленную руку, пронзающую одно из цветных пятен, бесплотные лица смотрели из темноты в промежутках между сполохами, их рты были открыты в безмолвном протесте. Она оставляла гнетущее впечатление, но, как мне пришлось признать, была великолепно задумана и выполнена.

— Поразительно, Габриэлла, — сказал профессор Корсетти. — Не правда ли, Артуро?

— Совершенно согласен. Это ведь та работа, которую пришлось вывозить из Германии контрабандой?

— Она самая. — У графини был радостно-взволнованный вид. — До меня доходили про нее разные слухи, и Витторио умудрился встретиться с художником и вывезти картину, спрятав под эталонным пасторальным кошмаром одного из одобренных нацистами пачкунов.

— А этот художник, как я понимаю, не относится к нацистским любимчикам? — спросил мистер Синклер.

— Какое там любимчик, он еще и еврей вдобавок! — воскликнула графиня. — Мы умоляли его эмигрировать, пока еще можно, но у него старые родители, которые никуда не хотят уезжать, поэтому он тоже остался. Я говорила, что заберу родителей к себе, но он сидит в Германии, работает, и, боюсь, у него скоро могут начаться неприятности.

— В каком городе он живет? — спросил Франц.

— В Штутгарте. Днем работает инженером на заводе «Мерседес-Бенц». Он считает, что в безопасности, потому что его цех производит бронемашины, и его там ценят. Свои работы он подписывает псевдонимом, и про них никто не знает, кроме его друзей за пределами Германии.

— Боюсь, он очень рискует, — сказал мистер Синклер.

— Да. Таких, как он, много — тех, кто, вопреки всему, протестует, не демонстративно, но при этом твердо. Храбрые мальчики и девочки.

Имельда коснулась моей руки.

— Наверно, нам скоро пора уходить, если мы хотим успеть на десятичасовой вапоретто. Если опоздаем, придется ждать до одиннадцати тридцати, а там всегда толпа.

— Хорошая мысль, спасибо тебе, — поблагодарила я и пошла за Генри.

— А вы и правда считаете, что это — будущее искусства, Габриэлла? — услышала я слова графа Да Росси. — И отвергаете красоту? Лично я все-таки предпочел бы нацистскую пасторальную сценку.

— Но у вас нет души, Массимо. Я всегда это знала.

Франц внимательно разглядывал картину, и я подумала, не ищет ли он подпись. Вдруг Генри прав и он в самом деле немецкий шпион? Я порадовалась, что художник подписывает свои работы вымышленным именем.

Я подошла к графине, поблагодарила за чудесный вечер и сказала, что мы должны успеть на вапоретто.

— Конечно, дорогая, — сказала она. — Но я буду рада вам в любое время, на всех моих суаре. И заходите как-нибудь чайку выпить — устроим с вами вдвоем милый британский файв-о-клок, хорошо?

— Только не говорите, что у вас есть настоящий британский чай, — смеясь, ответила я. — А то мне тут попадаются только бледные и безвкусные чаи, какой ни попробую.

— Но, дорогая, чай мне привозят исключительно из «Харродса», — сообщила она. — Откуда же еще?

Она потянулась ко мне и легонько поцеловала в щеку. Боюсь, я покраснела, потому что не привыкла, чтобы меня целовали графини. Наша студенческая компания распрощалась и двинулась по бульвару к причалу, где в ожидании вапоретто толпился народ.

— Надеюсь, мы все туда влезем, — заметил Генри, — пусть и как селедки в бочку.

— Надеюсь, всех разом на борт не возьмут, — сказала Имельда, — а то плаванье может закончиться на дне лагуны.

— Я совершенно точно не хочу ждать до половины двенадцатого, — заявил Гастон. — Может, попробовать пробиться вперед?

Но это казалось абсолютно невозможным. Путь нам преграждали семьи с корзинами для пикников, шезлонгами и зонтиками, а еще свирепые с виду бабки, готовые биться насмерть за свой пятачок пространства. К тому же мне совестно было бы взойти на борт на глазах у всех этих старушек и малышей. Франц определенно придерживался того же мнения.

— Думаю, это будет неправильно, — сказал он.

До того как мы успели что-нибудь предпринять, к нам присоединился граф Да Росси.

— А-а, молодежь! Вы тоже сбежали с суаре Габриэллы? Лично мне быстро надоедает современное искусство, и я не могу притворяться, что наслаждаюсь им так же, как остальные. — Тут он заметил, сколько народу на пристани, и проговорил: — Дио мио, не думаю, что все эти люди влезут в одно маленькое суденышко. Вам-то на него точно не попасть, уверяю.

Мы как раз собирались попробовать пролезть вперед, — сообщил Гастон.

— Погодите, я посмотрю, прибыла ли моя моторка, — сказал граф. — Может, я смогу вас подкинуть; надеюсь, вы разместитесь на борту.

— Как вы добры, — произнесла Имельда.

— Нельзя же бросать в беде таких же любителей искусства, как я сам. — Его обаятельная улыбка напомнила мне о Лео. — Идемте посмотрим, тут ли уже моя лодочка, я просил прислать ее к десяти — не сомневался, что дольше мне не продержаться, но отказать Габриэлле очень трудно. — Он говорил, одновременно окидывая взглядом набережную с несколькими причалами поменьше, а потом показал на слишком хорошо знакомый мне катерок из гладкого тика и воскликнул: — Ага, вот и она!

Все мы двинулись за ним, я шла с некоторой неохотой.

— Я прихватил с собой нескольких молодых друзей. Как думаешь, сможем их всех разместить? — крикнул граф человеку у штурвала.

— Попробуем.

Мужчина ступил на пристань из лодки, и мое сердце внезапно подпрыгнуло, потому что это оказался Лео собственной персоной. Граф тоже удивился.

— Лео, что ты здесь делаешь? — Он повернулся к нам. — Это мой сын. Он почему-то приехал за мной вместо слуги. Что случилось с Марио?

— У его брата день рождения, и я отпустил его на весь вечер. К тому же я не против прокатиться по лагуне, сегодня такой хороший вечер. — Лео меня не видел. Он протянул руку, чтобы помочь отцу, потом — Имельде. Франц с его неизменно хорошими манерами пропустил меня вперед. Лео протянул руку мне и вдруг застыл. — Джульетта! Я что, сплю? Вы что здесь делаете?

— Здравствуйте, Лео, — сказала я, — какой сюрприз. Я приехала учиться в академии искусств.

Спускаясь в катер, я почувствовала, как дрожит его рука. Потом он механически повернулся помочь парням.

— Учиться? К нам? И надолго?

— На год.

— Ты знаком с этой молодой леди, Лео? — спросил граф.