После смерти императора Лин-ди (189) военачальник Хэ Цзинь в сопровождении вооруженных латников явился в дворцовый зал и тут же перед гробом Лин-ди посадил на трон наследника [Лю] Бяня [175–189]. Главный евнух Цзянь Ши, который нашептывал умирающему императору, что Хэ Цзиня следует убить, выбежал в дворцовый сад и спрятался в цветах, но был найден и тотчас умерщвлен. Начальник стражи Юань Шао (ум. 202) призвал Хэ Цзиня перебить всех евнухов. Однако Хэ Цзинь проявил нерешительность, чем воспользовались евнухи, поспешив к императрице, сестре Хэ Цзиня, за помощью. Благодаря заступничеству императрицы Хэ Цзинь пощадил евнухов. Однако Юань Шао не оставил намерения истребить их. Под влиянием своей сестры, которая чувствовала себя обязанной евнухам, Хэ Цзинь все медлил. Тут Юань Шао посоветовал ему прибегнуть к стратагеме 3: «Раз не желаете сами вмешиваться, то созовите в столицу доблестных полководцев с их войсками и перебейте евнухов. Время не ждет». Хотя [чжу-бо] старший чиновник приказа, следивший за правильным ведением записей и книг [Чэнь Линь (ум. 217)], предупреждал, что «собирать все войска, чтобы убить несколько евнухов, это все равно что разжигать печь, для того чтобы сжечь один волосок», Хэ Цзинь последовал совету Юань Шао.

К полководцам, которые тайным приказом были призваны в столицу, принадлежал и могущественный [цы-ши] чиновник округа Силян [в чьи обязанности входили контроль за административным аппаратом округа и выявление незаконных действий местных властей] – Дун Чжо (умер 190), уже давно жаждавший расширить свою власть. Получив приказ идти к столице, он понял, что настал его час. Подняв войска, он двинулся в столицу Лоян. Однако его зять и ближайший советник Ли Жу [умер 194] предупредил его: «В приказе, нами полученном, много неясного. Почему бы вам не послать вперед гонца с письмом? Если вы про себя назовете вещи своими именами, а на словах выразите покорность, то можете задумывать великое дело!» Дун Чжо так и поступил. В отправленном им Хэ Цзиню письме говорилось: «Мне довелось слышать, что причиной непрекращающихся смут в Поднебесной является клика дворцовых евнухов во главе с Чжан Жаном [умер 189], которая вызывающе держит себя по отношению к императорской власти. Чтобы прекратить кипение котла, как известно, лучше всего разбросать горящий под ним хворост. Хоть и бывает больно, когда вскрывают нарыв, но все же это лучше, чем принять яд в пище. Я осмелюсь выполнить ваш приказ о вступлении с войском в Лоян лишь в том случае, если вам удастся испросить у Сына неба позволения устранить Чжан Жана и его приспешников. Это будет великим счастьем для династии, это будет великим счастьем для Поднебесной!»

На самом деле этими, в точности отвечавшими намерениям наивного Хэ Цзиня словами Дун Чжо проложил себе путь в Лоян и к временному господству в Китае (см. 35.5). Письмо Дун Чжо, которое Чэнь Шоу (233–297) приводит в своем историческом труде «Троецарствие», насквозь пропитано стратагемным замыслом, служа узакониванию под благовидным предлогом нацеленных на расширение собственной власти шагов с одновременным сокрытием истинных, совершенно своекорыстных побуждений. Письмо оказывается четвертым по времени источником того, как приводится в действие стратагема 19, и там говорится то же самое, что не так давно Юань Шао советовал Хэ Цзиню в отношении евнухов, а именно: «вырвать сорную траву с корнем» [«чжань-цао чу-гунь»].

«У Хоу Цзина [503–552] голос шакала и глаза осы. Это проходимец с сердцем волка и вкрадчивостью лисы. Что же касается его верности долгу, то даже к своему отцу он не питает никаких чувств. Он предает своих и перебегает к врагам. Он изменил нашей династии и перебрался в Лян. Что приглянулось ему там и что удерживает его от столь привычной измены?.. Когда злодея принимают на службу и уповают на его верность, это первый шаг на пути к погибели государства… Мудрый человек так не поступит, а временно поддавшийся обману, осознав грозящую опасность, тотчас одумается. Отказать мошеннику вроде Хоу Цзина в месте есть не что иное, как вытащить хворост из-под котла, дабы предотвратить кипение, или уничтожить сорную траву, вырвав ее с корнем. Чтобы зло пресечь на корню, надо взять под стражу Хоу Цзина, заковать ему руки и ноги и отослать для наказания в Восточное Вэй…»

Так говорится в записке, которую по повелению Гао Чэна (521–549), властителя [547–549] Восточная Вэй, составил сановник Вэй Шоу (506–572). Целью данной записки было вбить клин между императором У-ди (правил 502–549) южной династии Лян и Хоу Цзинем (502–552). Генерал Хоу Цзин порвал с царством Восточная Вэй, перейдя в услужение к У-ди.

Насколько приведенная записка способствовала печальному концу Хоу Цзина (см. 33.13), сказать трудно. Примечателен сам текст, предвосхищающий выражение стратагемы 19. Со ссылкой на Хоу Цзина выражения «вытаскивать хворост для успокоения кипящей воды» и «вырывать с корнем сорную траву» превозносятся в качестве нравственной максимы китайской древности, ратующей за решительное пресечение зла или за полное разрешение затруднений (Большой словарь китайских добродетелей [«Чжунхуа мэйдэ дадянь»]. Тайюань, 1996). Ничто, по сути, не может быть застраховано от несправедливого клейма «корень всех зол» и незаслуженных нападок стратагемы 19.

В 501 г. до н. э. Конфуций (551–479 до н. э.) был принят на службу [управителем селения волости Чжунду] в своем родном царстве Лу, где сидел на престоле Дин-гун [правил 509–495 до н. э.], но вся власть находилась в руках [его любимца], потомка луского Хуань-гуна (правил 711–694 до н. э.), вельможи Цзи Хуань-цзы. Прошел год управления Конфуция, и повсюду стали брать с него пример. С поста управителя селения его перевели на должность сыкуна (начальника общественных работ), а затем и сыкоу (управителя судебных дел). К 496 г. до н. э. он вел дела первого советника гуна. «Прошло всего три месяца, как [Кун-цзы] начал участвовать в управлении царством, но продавцы баранины и свинины уже не пытались чрезмерно завышать цены; мужчины и женщины стали ходить по дорогам порознь, и никто не присваивал оставленного на дороге; гости, прибывавшие со всех четырех сторон в городки, не обращались с просьбами к местным чиновникам; все находили то, что искали, и [довольные] возвращались домой. Цисцы, прослышав [об усилении сыкоу], стали поговаривать с опаской, обращаясь к своему государю Цзин-гуну [правил 548–591]: «Поскольку Кун-цзы занялся делами правления, [Лу] непременно станет гегемоном. Коль станет гегемоном, а земли наши находятся рядом, то мы станем первыми, кого они присоединят. Не лучше ли отдать [эти] земли [добровольно]?» Ли Чу сказал: «Давайте поначалу попробуем воспрепятствовать этому. Если же не сможем воспрепятствовать, то разве будет поздно отдать земли!»[39]

Известно, что Конфуций строго придерживался ритуалов начальных времен западной династии Чжоу (XI в. до н. э. – 770 до н. э.). Особенно это касалось ритуала жертвоприношения, но также и сообразующихся с положением, полом и возрастом церемониальных обрядов, внешнее соблюдение которых должно сопровождаться соответствующими внутренними нравственными правилами. Конфуций ожидал от князя Дин-гуна и сановника Цзи Хуань-цзы добросовестности в словах и делах, приверженности к добродетели, неприятия лести и отказа от роскоши, излишеств и чрезмерного потакания желаниям плоти. Иное поведение Конфуций считал отступлением от нравов Западного Чжоу. Однако в царстве Ци хорошо знали, что Дин-гун и Цзи Хуань-цзы падки до плотских утех. Исходя из этого, циские власти и решили воспользоваться «стратагемой», как пишет Эдуард Шаванн (1865–1915) в своем переводе на французский язык жизнеописания Конфуция из «Исторических записок» Сыма Цяня [145 или 135 – ок. 86 до н. э.][40]. «Тогда отобрали в Ци восемьдесят красивых девушек, нарядили в цветастые одежды, научили танцевать «канлэ»[41] и, усадив в тридцать повозок, запряженных четверками коней, покрытых вышитыми попонами, направили в дар правителю Лу. Девичий табор и украшенные попонами кони остановились у Южных ворот луской городской стены. Цзи Хуань-цзы, переодевшись в чужую одежду, вновь и вновь выходил за ворота посмотреть на них и уже вознамерился принять [дар]. И тогда он посоветовал правителю Лу проехать туда окольным путем. Целыми днями занимались они смотринами, напрочь забросив дела правления. Цзы Лу сказал: «Теперь вам, учитель, можно уходить». Кун-цзы ответил: «В Лу ныне будут приносить жертвы Небу и Земле. И уж коль скоро дафу [сановники] будут наделять жертвенным мясом, мне, по-видимому, лучше остаться». [Цзи] Хуань-цзы наконец принял в дар певичек, и три дня [в Лу] не прислушивались [к советам] об управлении, а после жертвоприношения Небу и Земле жертвенное мясо не было роздано дафу. И тогда Кун-цзы ушел из столицы Лу и поселился в Тунь. Учитель музыки, провожавший его, сказал: «Не совершаете ли вы, учитель, ошибки?» Кун-цзы произнес: «Разрешите ответить песней. В ней поется: «Уста тех женщин изгнали меня, их приезд сюда может привести к смерти и гибели». Вот почему мне остается теперь до конца моих дней кручиниться и скитаться!» Когда учитель музыки [Ши И] вернулся, [Цзи] Хуань-цзы, выслушав [собеседника], тяжело вздохнул: «Учитель осудил меня из-за этих певичек-рабынь!»[42]