Бывает, что эмоции обволакивают нас, поражают, смущают, помогают стать сильнее или падают на нас, как мешок с песком. Если вы чувствительны к невербальным знакам и языку тела, то чужие чувства, даже потаенные, могут так же воздействовать и на вас. Все мы знаем, каково это быть рядом с кем-то из рассерженных родителей, с другом, если он в депрессии, с взволнованным ребенком или напуганным животным. Чувства могут передаваться другим. Конечно, чужая радость или боль понятны нам чаще всего тогда, когда мы сами пережили нечто подобное. Это логично. Однако бывает, что выражение лица у человека не меняется, нет никаких признаков того, что он переживает, а мы все равно видим и чувствуем его эмоции, как свои.

Мне ничего не помогало. Мое эмоциональное расстройство называлось гиперактивностью, поражением мозга или как-нибудь иначе, но объяснения или метода лечения этих состояний не существовало. Никто у меня не спрашивал, почему столько эмоций одновременно проходит сквозь меня. Один невролог заметил, что у меня нет социальных или сенсорных фильтров, но единственное решение, какое он предложил, – чтобы я проводила больше времени в темной комнате одна. Конечно, мне прописали психостимуляторы, но мама наотрез отказалась пичкать меня лекарствами. Она рассудила, что, если у меня так много энергии, значит, так надо, и не нужно пытаться ее загасить. Лучше научиться правильно организовывать и направлять эту энергию. Наверняка в долгосрочной перспективе мама бы оказалась права, но для меня раннее детство и школьные годы превратились в настоящий кошмар. Я столько всего видела и слышала, воспринимала так много чужих эмоций, что постоянно была словно сама не своя. Я пыталась проанализировать все эти чувства, но делала это вслепую, потому что не знала, как объяснить свое понимание окружающим. Не знала, как рассказать людям, что их непрожитые эмоции, к которым они относятся без должного уважения, плохо сказываются на мне. Тогда, как и сейчас, эмоции не воспринимали всерьез.

Однако они реальны. Эмоции передают разные и очень четкие сообщения, которые можно распознать с абсолютной точностью. В этом я никогда не сомневалась. Хотя мне эмоции были понятны, я нигде не находила ни поддержки, ни информации. Я была совершенно одинока в своем восприятии чувств, пусть меня и окружали люди. Мне быстро стало ясно, что решение моей проблемы лежит вовсе не в плоскости привычного мира. Это решение нужно искать где-то еще.

Будучи жертвой сексуального насилия, я научилась диссоциации. Это способность абстрагироваться от собственного тела и уводить сознание от домогательств. Я научилась отвлекать свое воображение и внимание от того, что происходило там, в его комнате. Многие жертвы несчастных случаев и травм заявляли, что испытывали нечто подобное во время своих мучений. Это было чувство парения, или онемения, некоторой отстраненности от происходящего. Так работает вполне естественный защитный механизм нервной системы. Диссоциация возникает в ответ на тяжелейшие события, а если подобное повторяется, то повторяется и диссоциация – чтобы помочь человеку выжить. Как правило, другой защиты, кроме диссоциации, у детей нет, а значит, она становится единственным надежным способом убежать от проблемы. Многие дети, регулярно подвергающиеся насилию, владеют ею мастерски.

Часто жертвы повторяющихся травм используют диссоциацию не только для выживания. Она становится важным жизненным навыком, мощным инструментом снятия стресса. Например, в моем случае диссоциация, будучи экстренным механизмом выживания, еще и помогла мне приспособиться к моим эмпатическим способностям, научиться управлять ими. Я могла отключиться, когда на меня обрушивалось слишком много эмоций других людей. Когда у меня больше не было сил оставаться среди людей, я «сбегала» в мой собственный мирок, оставляя и свое тело, и реальность далеко позади. Откровенно говоря, я почти ничего не помню из своего детства. Даже от времен старших классов и позже у меня остались неполные и обрывочные воспоминания. Меня просто не было тогда.

Только не думайте, что диссоциация – какой-то особенный и при этом пугающий навык. Вовсе нет. Каждый день все мы то и дело выпадаем из состояния осознанности. Витание в облаках – самый обычный пример диссоциации. Еще в это состояние нас погружают рутинные действия вроде вождения машины. Бывало ли у вас такое, что вы добираетесь до дома или на работу, не отдавая себе отчета в том, как поворачиваете или перестраиваетесь в другую полосу? Ваше тело управляет машиной, переключает передачи, а внимание где-то далеко. Вот что значит не быть в собственном теле. Вот что такое диссоциация. Это вполне обычное явление, при котором телесные инстинкты берут верх, а разум вдруг отвлекается – ничего страшного. Однако некоторые жертвы травм не могут быстро возвращаться из этого состояния. Их связь с реальным миром очень слаба. Люди с диссоциацией живут в прошлом, в будущем или в собственном воображении. Им трудно жить в реальном мире. Они могут работать, быть гениальными, управлять огромными корпорациями – они вовсе не беспомощны, однако большая часть их личности остается невосприимчива к окружающему миру.

Когда я переживала диссоциацию, то могла покинуть этот полный страданий мир. Мне не могли причинить вреда, меня не могли найти, потому что меня не было. В те счастливые минуты я чувствовала легкость и покой, встречалась с ангелами и проводниками, живущими в параллельном мире – духовном, полном смысла. Многие люди, пережившие травму, во время диссоциации не чувствуют ничего. Мне же отчетливо казалось, что я вступаю в какое-то реальное отдельное пространство. Быть может, способности к эмпатии, помогавшие мне видеть другие грани обычной жизни, позволили создать параллельную реальность в состоянии измененного восприятия. Так, через эмпатию и диссоциацию, я научилась жить в обоих мирах – реальном, с семьей, школой, едой и всем прочим, и параллельном мире за пределами моего тела, где были парение, энергия и видения. Хотя семья и оставалась моей отдушиной, но повторяющиеся домогательства и тот факт, что меня никто не спас, дали мне понять, что человеческие существа чаще всего лишь напрасно расходуют кислород. Большую часть времени я проводила не здесь. Я начала наблюдать за людьми. Я не была одной из них.

Хотя большинство сверстников меня не понимали, они все же нашли способ общаться со мной. Меня знали как девочку-зверька: я могла запросто подойти к злой собаке и погладить ее. К семи годам я научилась использовать свои эмпатические способности, чтобы успокаивать и утешать раненых животных, и даже превратилась в местного ветеринара. Именно ко мне первым делом приносили выпавших из гнезда птенцов, покалеченных котят и больных щенят, а я пыталась понять, что с ними случилось. Прикасаясь к больным животным, я замечала, что их эмоциональность приглушена, она где-то далеко. Я улавливала какой-то намек на чувство, и только. Мне казалось, что они сами были далеко от собственных тел. Как хорошо я это понимала!

Благодаря животным я начала лучше узнавать состояние, когда ты находишься за пределами собственного тела. Я была нужна братьям нашим меньшим, поэтому могла восстановить связь с собой и сохранить сосредоточенность на своем теле, чтобы создать для животных атмосферу покоя. Кипучую энергию гиперактивности, которой у меня было в достатке, я превращала в тепло и спокойствие. Мои ладони и все тело излучали жар, в который я словно укутывала больное животное. Я создавала своего рода кокон для отдалившейся части души животного, то спокойное теплое место, куда она могла вернуться.

Поначалу чаще всего случалось так, что мои подопечные делали тяжелый вдох – и умирали. Я думала, что это я их убиваю, но мама объяснила, что они уже были при смерти, а я только создала для них безопасное и спокойное место, чтобы уйти с миром. Тогда я научилась сохранять спокойствие – и позволять жизни или смерти случиться. Я поняла, что от меня зависит лишь одно: создание атмосферы. Если животные выживали, то приходили в сознание, сильно удивившись. Потом дрожали, тряслись, дергали лапами. Они возвращались в чувства довольно быстро, но процесс перехода от травмы обратно к жизни всегда был волнующим и трогательным. Я научилась терпеливо и спокойно ждать, пока животное вернется, и лишь потом занималась его увечьями. Когда кошка или собака восстанавливала связь души с телом, я могла обработать раны, уложить в удобное положение и начать лечение. Я наблюдала за происходящим и все понимала, но еще не могла применить те же приемы к моему собственному опыту диссоциации и к моим травмам. Этому я научилась позже.