С объективной точки зрения, злополучные бараки давно пора было сравнять с землей, однако власти десятилетиями откладывали снос, мотивируя бесконечное затягивание сроков тем, что жильцов аварийного дома некуда переселять. Сложно поверить, но в жутких развалюхах все еще жили люди, и лично для меня именно это жалкое существование выглядело истинным символом настоящей безысходности. Как обитатели деревянных хибар, расположенных, кстати, всего в пятистах метрах от благополучного квартала и скрытых за кирпичными фасадами многоэтажных домов, умудрялись выживать в абсолютно нечеловеческих условиях, оставалось для меня таким же недоступным пониманию явлением, как феномен Бермудского треугольника. Часть квартир уже много лет пустовала, и я не сомневалась, что их хозяева дадут о себе знать лишь в процессе сноса бараков, однако, в целом полусгнившие архитектурные реликты были населены достаточно густо. По месту прописки я старалась без нужды не наведываться – на улицу Северинова я заглядывала только для того, чтобы убедиться в отсутствии непрошенных гостей из числа окрестных представителей маргинальных слоев. В суровые зимние месяцы данный контингент имел обыкновение вскрывать дверные замки и самовольно заселяться в чужое жилье, превращая и без того дышащие на ладан квартиры в рассадник антисанитарии и источник повышенной пожарной опасности. Соседи бомжей по возможности, конечно, шугали, но те из обитателей бараков, чей образ жизни и моральный облик не внушали доверия, порой открыто попустительствовали бродягам за бутылку чего-нибудь спиртосодержащего, поэтому за аварийной недвижимостью был нужен глаз да глаз.
Я каждую неделю подавала объявление в газеты, надеясь найти квартирантов, но желающих выложить мне деньги за возможность жить в убогом домостроении барачного типа всё как-то не находилось, и за бабушкиным наследством мне приходилось присматривать самостоятельно, плюс еще и оплачивать его содержание, вопреки здравому смыслу влетающее мне в копеечку. Я рассчитывала, что квартиранты хотя бы компенсируют мне стоимость коммунальных услуг, но за прошедшие с кончины бабушки четыре года по указанному в объявлении номеру обратился только один человек, который в результате и оказался моим единственным, зато постоянным клиентом. Он звонил от силы два-три раза в год, снимал квартиру максимум на несколько суток, авансом оплачивал весь срок проживания и бесследно исчезал до следующего заезда. Но даже от этого странного постояльца уже почти год не поступало звонков, и я подозревала, что он за те же деньги нашел себе временное жилье с гораздо менее экстремальными условиями. И в принципе, у меня язык не поворачивался его за это осудить.
Бабуля рассказывала, что в начале прошлого века улица Северинова пусть и не была центральным проспектом, но к задворкам цивилизации, и уж тем более, к заднице мира, точно не причислялась, а проживающий здесь пролетариат с воодушевлением строил коммунизм и с оптимизмом смотрел в светлое будущее. Удобства на улице, печное отопление, летний душ и никакого тебе центрального водопровода, и канализации – лишь проведенное в бараки электричество мало-мальски напоминало о техническом прогрессе. Правда, еще в бытность бабушки впервые замужем, чьи-то светлые инженерные головы додумались организовать в домах подобие водопровода, запитав его от ближайшей колонки, имеющей обыкновение намертво перемерзать в разгар зимы. Для полноценного функционирования данной системе не хватало слива, и использованную воду жильцы ведрами выносили на улицу, где и сливали ее в выгребную яму, в любую погоду, ласково щекочущую ноздри незабываемым запахом нечистот. Одним словом, я бы прекрасно поняла, если бы на мое сообщение о сдаче квартиры откликнулась опустившаяся семейка пропивших все на свете алкашей, но я до сих пор помнила то неподдельное изумление, охватившее меня в момент самой первой встречи с потенциальным арендатором моей злосчастной недвижимости.
С того дня прошло около четырех лет, но ясности относительно причин, регулярно побуждающих приличного с виду человека заселяться в барак на Северинова у меня так и не возникло. Пару раз меня так и подмывало спросить у него напрямую, но волевым усилием я все-таки сумела перебороть любопытство и благоразумно не вышла за рамки товарно-денежных отношений. В сущности, я не знала о нем ничего кроме имени, да и то, не факт, что оно не было вымышленным. Предоставить о себе дополнительные сведения Индрек нужным, видимо, не посчитал и, как мне казалось, высоко ценил мое умение воздерживаться от праздных расспросов. Он вообще был чрезвычайно немногословен, зато пунктуален в оплате и аккуратен в быту, а эти немаловажные качества автоматически делали его идеальным квартирантом. В глубине души, я Индрека откровенно побаивалась, и потому инстинктивно стремилась свести общение с ним к минимуму. Вроде бы ничего страшного в нем и не было, даже скорее наоборот, но рядом с ним меня начинало неприятно поколачивать от иррационального, необъяснимого чувства исходящей от этого человека опасности. Между тем, если отбросить мое предубеждение, Индрек был достаточно хорош собой, хотя и обладал неброской наружностью, словно созданной для того, чтобы незаметно растворяться в толпе. Правильные черты лица, жилистое, худощавое телосложение, ничем не выдающаяся одежда, которую носит в столице каждый второй, на голове в зависимости от сезона либо простенькая вязаная шапочка, либо бейсболка, внешне будто бы мой ровесник, но в принципе можно дать, как меньше тридцати, так и больше – в общем, человек без возраста, а заодно и без особых примет. Какой-то он был бесцветный, что ли… Например, спроси меня сейчас кто-нибудь, какого цвета у Индрека глаза, я бы затруднилась с ответом: то ли серые, то ли голубые, а, может, и зеленые… Тем не менее одно я готова была утверждать наверняка – от одного только взгляда в эти глаза меня пробирала дрожь во всем теле, а намерение задать Индреку вопрос мгновенно сменялось невероятным желанием срочно спасаться бегством. Если брать за основу мнение, гласящее, что глаза являются зеркалом души, сам собой напрашивался вывод о царящей в душе у моего постояльца вечной мерзлоте.
Как ни крути, но в последний год я вспоминала Индрека довольно часто: нет, не потому, что испытывала дефицит острых ощущений – просто денег катастрофически не хватало, а кроме Индрека снимать квартиру в бараке никто не хотел. Но сейчас на моей улице (или на улице Северинова, если уж мыслить в более глобальном масштабе) наконец-то наступил праздник, и я могла только порадоваться, что отныне у меня и вовсе отпала нужда заботиться о поиске квартирантов. В скором времени я и сама перееду в собственное жилье – да, новый микрорайон возвели далековато от центра, но что ж теперь, бывает и хуже. Не зря же ходили слухи, что обитателям бараков выдадут формальную денежную компенсацию без предоставления квартир! И тут вдруг негаданное счастье свалилось мне на голову! После таких новостей даже работу искать будет веселее!
Кажется, маму известие из префектуры обрадовало даже больше меня. Помянув добрым словом оставившую столь перспективное наследство бабушку, мама с воодушевлением пообещала обязательно приехать в столицу на выходных, чтобы лично поприсутствовать на торжественной церемонии заселения. Что касается меня, то я с нескрываемым удовольствием понаблюдала, как тяжелая техника превращает деревянные бараки в груду строительного мусора. Если верить проекту, на месте давно отслуживших свое построек столичная администрация планировала возвести современный жилой комплекс, но меня будущее улицы Северинова практически не волновало, потому что уже как вторую неделю подряд я являлась счастливой обладательницей квартиры в микрорайоне под названием «Юность».
Когда первоначальная эйфория постепенно схлынула, я стала замечать присущее моему новоприобретенному жилищу недостатки: строили эти высотки явно тяп-ляп и абы как. Лифт у нас в подъезде не работал с момента заселения, пластиковые окна покрылись инеем, горячую воду подавали под настроение, а холодная бежала тоненькой струйкой, по вечерам и вовсе пропадая на верхних этажах. Конечно, я собиралась сделать грандиозный ремонт, исправить все огрехи строителей, поменять сантехнику, переклеить обои, однако на данный момент осуществлению моих прожектов препятствовало отсутствие постоянного дохода. Поэтому, проводив маму обратно в райцентр, я вернулась к поиску работы и возобновила походы по собеседованиям в надежде, что черная полоса в моей жизни полностью закончилась, и с этого дня удача будет сопровождать меня во всех начинаниях.
