Моей драгоценной Маргарите, в знак моей нежнейшей привязанности и глубочайшего уважения.
Дермот Фицджеральд
Десмонд застыл, не в силах пошевелиться. Его вдруг захлестнула волна чувств: внезапного озарения и запоздалого осознания. Теперь он понял причины доброты, щедро расточаемой ему в этом доме. А еще он заметил, что книгу много раз перечитывали. Он осторожно поставил томик на место так, чтобы от других книг его отделяла какая-то доля дюйма, и направился к двери.
– Идешь переодеваться? – поинтересовался отец Петитт.
– Да, уже пора.
Десмонд медленно поднялся по лестнице. Открыв дверь в свою комнату, он вдруг заметил идущую ему навстречу маркизу, которая выглядела посвежевшей, отдохнувшей и очень элегантной в костюме из темного итальянского шелка.
– Добрый день, мой дорогой Десмонд.
Он не ответил, а молча взял ее руку и, глядя ей прямо в глаза, стал нежно целовать пальчик за пальчиком. Десмонд был мастер на глупые выходки, и объектам тех самых выходок они, похоже, даже нравились.
– Ты вгоняешь меня в краску. Хорошо, что на мне толстый слой румян, – улыбнулась маркиза. – Чем ты занимался сегодня утром?
– Читал, мадам. Чрезвычайно интересную книгу по геральдике. Мне было приятно обнаружить, что и мы, Фицджеральды, там упомянуты.
Интересно, поняла ли она? Уже потом, ближе к вечеру, он обнаружил, что книгу переставили на другое место, повыше. Но сейчас маркиза все с той же улыбкой несколько поспешно произнесла:
– А теперь иди и готовься к бою.
Оставшись один, Десмонд помылся, побрился тщательнее обычного, причесался и надел новую одежду. Рубашка была белоснежной, а прекрасно скроенный костюм практически ничего не весил. А ботинки, ботинки… Сшитые из мягчайшей кожи, они сидели на ноге, точно перчатка, и совсем не жали, как обычно бывает, когда надеваешь новую обувь. «Да, лучшее – оно лучшее и есть, – подумал Десмонд. – Хотя какая жалость, что и стоит оно недешево».
К сожалению, маленькое зеркало не позволило ему рассмотреть себя целиком, и он проворно сбежал вниз по ступенькам, надеясь, что выглядит отлично. Маркиза с отцом Петиттом уже нетерпеливо прохаживались по холлу, ожидая его появления. При виде Десмонда они застыли на месте, впрочем, как и он сам.
– Десмонд, не могу поверить своим глазам! Неужто это ты?! – охнул отец Петитт.
Маркиза, которая не произнесла ни слова, критически оглядела Десмонда со всех сторон.
– Неужели одежда способна так изменить человека? – удивился Десмонд.
– Дорогой отец Десмонд, – улыбнулась маркиза, – вы только представьте себе, как я выглядела бы в залатанной юбке и платке, как у прачки? В любом случае я довольна, очень-очень довольна тобой. Я не сомневалась, что Караччини не подведет. Само совершенство – тут уж ни прибавить, ни убавить! А теперь хочу предложить вам немного перекусить. – И когда все расселись за полупустым обеденным столом, маркиза поинтересовалась: – Надеюсь, вы плотно позавтракали?
– Весьма, – выдавил из себя отец Петитт.
– То был лучший завтрак со времен моего детства на ферме!
– Десмонд, ведь ты ни разу в жизни не был на ферме!
– Конечно нет, мадам, но мне очень хотелось сгустить краски.
– Ну ладно, хотя в любом случае сейчас на многое не рассчитывай. Тебе нельзя наедаться, так как переедание плохо скажется на голосе.
Им подали бульон с плавающим в нем сырым яйцом, а затем тонкие ломтики ананаса во фруктовом сиропе.
– Это поможет прочистить горло, – заметила маркиза и, озабоченно посмотрев на часы, добавила: – А теперь у нас едва хватит времени выпить кофе. Досадно, но они там у себя в филармонии блюдут официоз и опаздывать нельзя.
Наспех глотнув крепкого черного кофе, буквально через минуту все уже сидели в закрытой машине, которая везла их в сторону расположенного в конце Виа ди Пьетра концертного зала, где перед турникетами скопились толпы народу.
– Мы сейчас пройдем через служебный вход. Не удивляйтесь, там все такое чопорное и старомодное, – отрывисто произнесла маркиза, прокладывая дорогу к узкой боковой двери.
Здесь тоже толпился народ, однако после предъявления пропуска Десмонда маркизу и ее спутников незамедлительно впустили внутрь. Их препроводили сначала в служебное помещение, а затем – в зрительный зал, где Десмонд с отцом Петиттом заняли места в первом ряду, предназначенные для участников конкурса. Мадам маркиза села во втором ряду сразу за ними, там, где кресла были отгорожены от зрительного зала.
Зал уже был заполнен наполовину, а публика все продолжала прибывать. На сцене на бархатной подставке был выставлен приз – Золотой потир, – и по мере того, как конкурсанты – молодые священники самых разных габаритов – нервно занимали свои места, напряжение постепенно росло.
– Какое утомительное ожидание. Наверное, все эти приготовления тебя вконец измотали? – спросил отец Петитт, беспокойно ерзавший на сиденье.
– Да, – отозвался Десмонд. – Я, пожалуй, закрою глаза. Растолкайте меня, когда все начнется.
Минут двадцать Десмонд сидел с закрытыми глазами, демонстративно не обращая внимания на толчею и суету кругом, пока энергичный шлепок по плечу не вернул его к действительности. Открыв глаза, Десмонд обнаружил, что конкурсанты уже выстроились в ряд, судьи заняли места за бархатным шнуром в левой части сцены, в то время как в глубине сцены вокальный квартет в сопровождении струнного оркестра приготовился открыть церемонию исполнением «Veni Creator Spiritus». Постепенно все присутствующие – конкурсанты, пианист, зрители и даже судьи – присоединились к исполнению этого прекрасного гимна, – и волны сладкозвучной музыки наполнили зал.
После этого вперед вышел секретарь Итальянского общества любителей музыки и в короткой речи обозначил основную задачу конкурса: всемерно поддерживать и повышать интерес европейских стран к песнопению мессы, сохранять древнюю традицию самого прекрасного обращения к Господу, ибо традиции этой в настоящее время, увы, угрожает суета и спешка нашего времени и, более того, ею готовы пожертвовать ради постоянного сокращения продолжительности церковной службы. Он особо поблагодарил членов Римской курии и, в частности, его преосвященство кардинала Граца за согласие войти в состав жюри, дабы способствовать более справедливому и беспристрастному судейству. Затем секретарь многозначительно обвел глазами переполненный балкон первого яруса и нижайше попросил тех, кто пробрался сюда тайком, чтобы поддержать своего кандидата, избегать всякого рода манифестаций, так как в любом случае справедливость восторжествует. И наконец он объявил о начале конкурса.
Десять конкурсантов, сидевших с краю, поднялись по ступенькам на сцену и заняли место на длинной скамье, ближе к кулисам. После того как было объявлено первое конкурсное музыкальное произведение, конкурсанты, вызываемые по очереди, выходили вперед и пели.
Десмонд, как и можно было предположить, слушал очень внимательно. У всех были неплохие голоса, больше подходящие для хорового пения и несколько теряющиеся в огромном зале, хотя два конкурсанта помоложе явно нервничали и не сумели показать все, на что способны, а третий вызвал смех в зале жеманной жестикуляцией: он прижимал руку к сердцу – сначала одну, а потом и обе сразу, – демонстрируя сценические эмоции.
Потом наступила очередь второй десятки. Попавший в нее Десмонд должен был петь последним, и это несколько нервировало его, причем не только потому, что конкурсант, выступавший непосредственно перед ним – послушник из Абруцци, – пел действительно великолепно и заслужил бурную овацию своей группы поддержки на галерке, но и потому, что появление самого Десмонда, поначалу встреченное крайне равнодушно, вызвало затем свист и улюлюканье на той же галерке.
Десмонд, однако, невозмутимо стоял перед обращенным к нему морем лиц там, внизу, совершенно спокойно ожидая, пока публика успокоится. И только когда зрители угомонились, он подал знак аккомпаниатору, что можно начинать. И зал наполнили чудные звуки музыки Брамса. Теперь даже галерка притихла, а зрители в партере разразились аплодисментами.
