Юрий Алексеевич смотрел, как Первый пьёт кофе и с едва сдерживаемым нетерпением ожидал начальственного вердикта. Наконец, тот поставил чашку на блюдце и нажал кнопку селектора:

– Всё! Забирайте. Только чашку вымойте, а не разбейте. Шутка! – откинувшись на спинку кресла, заговорил глядя прямо в глаза заместителя, – ты, наверное, думаешь, что одним протезом отделаешься? Нет, родной! Денег дай родственникам пострадавшего. Да не скупись. Дай столько, сколько затребуют. Но и это пустяки. Разберёшься. Сынка твоего сейчас из кутузки выпускают. Меня в приёмной начальник управления дожидался. Указаний спрашивал. Твой оболтус сегодня в порядок себя приведёт, а завтра, с самого ранья, пускай чешет прямо в ВУЗ и подаёт заявление на отчисление по собственному желанию. Оттуда в военкомат. Я договорился с комиссаром, сына твоего без экзаменов примут. Шутка.

Юрий Алексеевич впервые после долго молчания осмелился высказаться:

– В армию? Пашку? Да как же так-то?

Первый секретарь с трудом сдержал гнев:

– Ты в самом деле дурак? Или прикидываешься? Армия – это единственный выход для твоего оболтуса. Нам скандал не нужен. Нам его срочно замять надо. Ничего, послужит твой спортсмен в каких-нибудь гэсавэгах писаришкой, ума наберётся, да и анкету отмоет от позорного пятна! А как ты хотел? За всё надо платить. И необязательно деньгой. В любом случае у твоего сына нет других вариантов. Да и у тебя тоже. Считай, что ты мимо кресла Первого секретаря обкома партии пролетел со свистом. Ступай. Дел у меня много.

Глава 5. Отец и сын. Откровения от Юрия Алексеевича

Пашка вышел из дверей университета и зачем-то посмотрел вверх. Мартовское небо было тяжёлым и похожим на огромный пресс, давившим на землю. Парню очень не хотелось идти домой, он знал, что там его ждёт гнетущая тишина и отчуждение. Нет, Елена Сергеевна не стала закатывать скандалов и истерик. Встретив сына в просторной прихожей, она хмуро сказала домработнице:

– Дай ему чистое бельё и полотенце. Пусть смоет с себя тюремный смрад. И покорми…

Не закончив фразы, мать прошла в спальню и плотно закрыла за собой двери. Два дня, которые ушли на улаживание формальностей в университете, стали для Павла настоящей пыткой. И если служебное равнодушие канцеляристов из управления кадров помогло ему пережить отчисление из ВУЗа как событие вполне ординарное, то тяжёлая домашняя обстановка буквально разрывала душу. Отец также избегал встреч и разговоров с сыном. Да и вообще, Юрий Алексеевич перестал обедать дома и старался возвращаться с работы как можно позднее. И лишь вчера, уже уходя из дома, отец накоротке заглянул в комнату сына:

– Всё. Все проблемы улажены, дело в отношении тебя закрыто. Завтра заканчивай эпопею с университетом. Послезавтра с утра тебя будут ждать в военкомате. – Не став дожидаться ответа, Юрий Алексеевич прикрыл двери комнаты и со вздохом облегчения вышел из квартиры.

Постояв под арками парадного входа университета, Пашка, бросив прощальный взгляд на вывеску, неторопливо спустился вниз. Он решил было позвонить в Москву Верочке, но вспомнив последний телефонный разговор с девушкой, сумел подавить желание. «Я ей совсем неинтересен, – думал парень, бредя по тротуару, – Верка чуть не захлебывалась, рассказывая о своих успехах и столичной жизни. Ну и хрен с ней. Всё равно узнает, что со мной произошло, и постарается вычеркнуть из своего будущего. Советские дипломаты не должны быть запятнаны общением с зеками. Ладно. Разберусь… А тут ещё завтра в дурацкий военкомат надо идти. Надо же? Даже в армию и то по блату. И в самом деле… «Баловень»!» Идти ему было некуда. Среди бывших одноклассников у него друзей не было, а приятели из новой компании, узнав про случившееся, просто потеряли к нему интерес. Мельком взглянув на часы, Павел направился к автобусной остановке.

Юрий Алексеевич почувствовал себя неважно ближе к обеденному перерыву. Приняв рекомендованную секретаршей таблетку, он снова окунулся в бурную обкомовскую деятельность, однако импортная пилюля так и не принесла обещанного инструкцией облегчения. Врач обкомовской поликлиники, проверив давление, пульс и зачем-то заглянув ему под веки, подвёл короткий итог:

– Переутомление у вас, Юрий Алексеевич. Я вам выпишу больничный. А вы будьте добры, езжайте домой и как следует выспитесь.

Ещё неделю назад Коробов-старший, воспользовавшись советом эскулапа, поехал бы «лечиться» к одной из своих знакомых. Но сейчас он понимал, что время лёгких увлечений безвозвратно кануло в небытие, и, тяжко вздохнув, Юрий Алексеевич поехал домой.

Ни отец, ни сын, не ожидали, что встретятся, более того, они и не желали этой встречи. Просто не знали, о чём им говорить. Наверное, им обоим нужно было время, чтобы осознать новую, непривычную реальность. Однако судьба распорядилась по-своему. Первым опомнился Коробов-старший, оглядев с ног до головы сына, стоящего у окна столовой, он спросил, вполне осознавая бессмысленность вопроса:

– Как дела?

Сыну стало неловко за отца. Он впервые видел своего родителя в состоянии беспомощности. Слова вырвались сами по себе. Против его воли:

– Папа, давай поговорим? – Пашке очень хотелось, чтобы отец, привычно отшутившись, уклонился от разговора. Но, вопреки его ожиданиям, Юрий Алексеевич молча подошёл к столу и, опустившись на свой стул, приглашающе махнул рукой:

– Давай поговорим…

Павел, в душе проклиная себя за необдуманный поступок, расположился напротив. Не зная, как начать непростой разговор, он просительно взглянул на отца. Тот понимающе кивнул:

– Тяжело тебе? Стыдно, наверное…

Парень почему-то почувствовал облегчение от совсем неласкового тона родителя. Опустив глаза, ответил, чувствуя, как краска заливает его лицо:

– Стыдно… Я ведь вижу, что у вас с матерью полный разлад. Не разговариваете, спите в разных комнатах. Поверь, я не хотел, чтобы так получилось…

Юрий Алексеевич перебил:

– В этом ты как раз меньше всего виноват. Твой фортель, лишь послужил катализатором.

Пашка почувствовал, как в нём просыпается неподдельное любопытство:

– Значит у вас это давно?

Отец печально улыбнулся:

– Мы прожили с твоей мамой не один десяток лет. Тебе, конечно, сейчас не понять, как можно прожить с человеком, не испытывая к нему никаких чувств кроме благодарности. Прожить без любви, но в мире и согласии. Твоя голова забита юношеской ахинеей вроде «вечной и искренней любви». Но, поверь мне, своему отцу, что так не бывает.

Пашка был далёк от идеалов «чистой и взаимной любви», но решил подыграть родителю в его философских откровениях:

– А как бывает?

– Есть такая штука. В философии называется «общественным договором». По-моему, он вполне применим и в семейных отношениях. Так сказать, де-факто. Вот мы и жили, вернее, живём с твоей матерью в рамках этого самого договора.

Павлу стало скучно. Ему захотелось побыстрее окончить, так и не успевший набрать обороты разговор:

– Вообще-то я не об этом. Мне действительно стыдно. Стыдно, что из-за меня у тебя столько неприятностей. И на работе, и дома. Пойду я? Перед мамой я после извинюсь.

Юрий Алексеевич вдруг почувствовал, как внутри закипает негодование:

– И всё? Так просто? «Извините, я больше не буду»? – Отец решительно указал на стул. В его голосе зазвучали железные нотки. – Сидеть! И будь любезен выслушать меня до конца.

Пашке вновь пришло в голову, что он открывает отца с новой, доселе неизвестной ему стороны. Послушно опустившись на стул, парень вопросительно взглянул на родителя:

– Я слушаю тебя, папа.

Юрий Алексеевич подошёл к буфету и налил себе полстакана коньяку. Вернувшись за стол, он пригубил глоток янтарного напитка и вновь взглянул на сына:

– Тебе не предлагаю. Хочу думать, что ты ещё не знаком с крепким алкоголем, – помолчав пару секунд, продолжил с задумчивым видом. – Знаешь? Я почему-то не сильно удивился, узнав, что ты натворил. С отпрысками больших начальников, случаются вещи и куда более серьёзнее. Мне иной раз кажется, что у них, как говорят в народе, «блатных», в голове некая программа есть. И она, эта программа, сводится к простейшему постулату: «брать от жизни всё, что можно. Особенно то, чего нельзя другим». Ну, а ежели случится беда, то предки отмажут. Оградят, так сказать, от последствий.