Полный ярости и стыда, убежал Эразм в свою комнату; но едва он вошел туда, как ему было объявлено от полиции, что он должен в течение часа или явиться перед всеми с своим полным и сходным отражением, или оставить город. Он поспешил уехать, преследуемый толпой и уличными мальчишками, которые кричали ему вслед: «Вон едет тот, кто продал черту свое отражение, вон он едет!» Наконец, он выехал на свободу. С тех пор везде, где он появлялся, он просил скорее завешивать зеркала, под предлогом отвращенья ко всякому отражению, и поэтому его ради шутки называли генералом Суворовым, так как тот делал то же самое.
Когда он достиг своего отечества и приехал домой, его радостно встретила милая жена с маленьким сыном, и скоро ему показалось, что в спокойной и мирной домашней жизни можно забыть о потере отражения. Однажды Спикхер, который совсем не думал больше о прекрасной Джульетте, играл с маленьким Размом; тот набрал в ручонки сажи и измазал ею лицо отцу. «Отец, отец, смотри, какой ты стал черный!» – закричал малютка и, прежде чем Спикхер сообразил, в чем дело, принес зеркало и стал держать его перед отцом, заглядывая туда сам, но сейчас же с плачем уронил зеркало и убежал в другую комнату. Вскоре затем вошла жена Спикхера, глядя на него со страхом и с удивлением. «Что это рассказал мне про тебя Разм?» – сказала она. «Что у меня нет отражения? Не правда ли, милая?» – перебил ее Спикхер с натянутой улыбкой и постарался ее уверить, что бессмысленно думать, что можно вообще потерять свое отражение, вообще же говоря, это небольшая потеря, потому что всякое отражение есть иллюзия, самосозерцание ведет к тщеславию, и, кроме того, подобное отражение разделяет наше «я» на сон и действительность. Когда он говорил это, жена быстро сдернула покров с завешенного зеркала, висевшего в комнате. Она посмотрела туда и упала на пол, словно пораженная громом. Спикхер поднял ее, но едва к ней вернулось сознание, как она с отвращением его оттолкнула. «Оставь меня, – кричала она, – оставь меня, страшный человек! Это не ты, ты не муж мой, ты адский дух, который хочет сгубить меня и лишить спасения души. Прочь! Оставь меня! Ты не имеешь надо мной власти, проклятый!» Ее голос раздавался по всем комнатам, вся прислуга в ужасе сбежалась на этот крик; Эразм в ярости и в отчаянии выскочил из дому.
Точно одержимый бешенством, бегал он по уединенным дорожкам городского парка. Образ Джульетты восстал перед ним во всей своей ангельской красоте, и он громко воскликнул:
– Не мстишь ли ты мне, Джульетта, за то, что я покинул тебя и вместо себя самого оставил тебе только свое отражение? О, Джульетта, я хочу быть твоим и душою, и телом, она отреклась от меня, она, для которой я пожертвовал тобою. Джульетта, Джульетта, я хочу отдать тебе душу, тело и жизнь.
– Это вполне возможно, почтеннейший, – сказал синьор Дапертутто, который очутился около него в своем ярко-красном платье с блестящими стальными пуговицами. То были слова утешения для несчастного Эразма, и потому он не обратил внимания на насмешливое безобразное лицо Дапертутто. Он остановился и спросил его жалобным голосом:
– Как же я найду ее, когда она для меня навеки утрачена?
– Нимало, – возразил Дапертутто, – она совсем недалеко отсюда и стремится к вашему почтенному «я», так как, по вашим же словам, отражение есть не более как жалкая иллюзия. Впрочем, если она узнает, что ваша достойная особа, то есть ваша душа, тело и самая жизнь в безопасности, она с благодарностью возвратит вам ваше приятное отражение в целости и неприкосновенности.
– Веди меня к ней, к ней! – воскликнул Эразм. – Где она?
– Прежде чем вы увидите Джульетту, – сказал Дапертутто, – и совершенно отдадитесь ей по восстановлении вашего отражения, нужно сделать еще одну маленькую вещицу. Вы не можете вполне располагать вашей достойной особой, так как вы еще связаны известными узами, которые должны быть разорваны. Ваша любезная жена и подающий надежды сынок…
– Что такое? – прервал Эразм.
– Полный разрыв этих уз, – продолжал Дапертутто, – может быть очень легко достигнут одним простым, человеческим средством. Вы знаете еще с Флоренции, что я умею приготовлять чудесные лекарства, так главные-то средства у меня под рукой. Достаточно дать две капли тем, кто стоит поперек дороги у вас и у милой Джульетты, и они упадут без всякого звука, не сделав ни одного болезненного движения. Это называется умереть, и смерть, должно быть, горька; но разве вкус горького миндаля не приятен? Ведь только такую горечь и имеет смерть, причиняемая этим пузырьком. Сейчас же после такого веселого падения от вашего достойного семейства распространится приятный запах горького миндаля. Вот, возьмите, почтеннейший. – Он протянул Эразму небольшой пузырек[3].
– Ужасный человек! – воскликнул тот. – Я должен отравить мою жену и дитя?
– Кто говорит об отраве? – перебил его красный доктор. – В этом пузырьке просто вкусное домашнее снадобье. Я располагаю и другими средствами, чтобы получить вашу свободу, но это действует так естественно, так человечно, что мне оно особенно по сердцу. Возьмите же его и будьте спокойны, милейший!
Эразм не помнил, как в руках у него очутился пузырек. Без всякой мысли побежал он домой в свою комнату. Всю ночь жена его мучилась страхом и горем, она все время уверяла, что возвратившийся человек не муж ей, что это адский дух, принявший вид ее мужа. Как только Спикхер вошел в дом, все со страхом от него бежали, только маленький Разм решился к нему подойти и по-детски спросить его, отчего он не взял с собой свое отражение, ведь мама на это так сердилась, что чуть не умерла. Эразм дико посмотрел на малютку, он держал еще в руке пузырек Дапертутто. У мальчика на руке была его любимая голубка, она протянула клюв к пузырьку и начала клевать пробку и сейчас же опустила головку: она была мертва. Эразм в ужасе отскочил от нее. «Предатель! – воскликнул он. – Ты не соблазнишь меня на это адское дело». Он швырнул пузырек в открытое окно так, что он ударился о камни мощеного двора и разлетелся на тысячу кусков. Сейчас же распространился приятный запах миндаля и пошел по всей комнате. Маленький Разм испугался и убежал.
Тысячи мук терзали Спикхера весь этот день до самой полуночи. Тут в душе его все яснее и яснее стал восставать образ Джульетты. Однажды в его присутствии у нее лопнули на шее бусы, состоящие из тех красных ягод, которые женщины носят как жемчуг. Снявши ягоды, он быстро спрятал одну из них, так как она прикасалась к шее Джульетты, и сохранил ее у себя. Он достал теперь эту ягоду и, смотря на нее, напрягал свои мысли и ум на возлюбленную. И вот как будто от ягоды пошел волшебный запах, обдававший его прежде вблизи Джульетты.
– Ах, Джульетта, только раз бы увидеть тебя и потом позорно погибнуть!
Едва произнес он эти слова, как за дверью стало что-то шуршать и двигаться; он расслышал шаги, кто-то постучался в дверь, у Эразма занялся дух от страха, ожидания и от надежды. Он отпер дверь, и вошла Джульетта в сиянии прелести и красоты. В безумии любви и восторга заключил он ее в свои объятия.
– Я здесь, я с тобою, мой милый, – тихо и нежно сказала Джульетта, – но смотри же, как верно сохранила я твое отражение. – Она отдернула покров с зеркала, и Эразм с восторгом увидел, как его образ прижался к отражению Джульетты; но, независимо от того, оно не отражало никаких его движений. Эразм затрепетал от ужаса.
– Джульетта! – воскликнул он. – Любя тебя, я дойду до бешенства! Отдай мне мое отражение и возьми меня самого, мое тело, душу и жизнь!
– Между нами есть еще нечто, милый Эразм, – сказала Джульетта, – ты ведь знаешь, разве не сказал тебе Дапертутто?
– Ради бога, Джульетта, – прервал Эразм, – если только так я могу быть твоим, то лучше мне умереть!
– Дапертутто не должен был склонять тебя на такое дело, – сказала Джульетта, – конечно, это дурно, что так много значит обет и благословение священника; но ты должен разорвать узы, которые тебя связывают, потому что иначе ты никогда не будешь вполне моим, для этого есть другое, лучшее средство, чем то, которое предлагал тебе Дапертутто.
