– Кракен ушёл в сад, – ответил Герман, уставившись на ребёнка.

– Кракен плавает, – возразила мелкая.

Чудо-логика трёхлетки вводила в ступор. В саду огромный моллюск ходить не может, он, черт возьми, плавает, а в комнатах Нины – запросто. Что на это ответишь? А мелочь стояла, смотрела глазёнками в половину лица, ничуть не смущаясь взрослого, незнакомого дядьки в пижамных штанах, ждала ответа.

– Кракен уплыл в сад, – привёл свой аргумент Герман. Раз плавает, значит уплыл!

– Ой! – взвизгнула мелкая, схватилась ладошками за пухлые щёки, уставилась в окно в торце коридора, выходящее в сад.

– Мы спасём тебя, прекрасная Маргарита! – заорал Джек Воробей. – За мной! – он указал в сторону комнат Нины, зашагал, громко топая сапогами. Малышня с воплями, грохотом понеслась за ним, как стадо ошалевших слонопотамов.

Герман постоял посредине спальни, накинул рубашку и отправился в бывший кабинет Дмитрия, находившийся в отдалении от жилых и гостевых комнат, от всего и вся. Иногда покойный ночевал там, запираясь на замок, отправляя во всем известное путешествие весь мир. Настало время Германа последовать примеру человека, считавшегося его отцом.

Дом – семьсот квадратов, поспать негде!

В кабинете стояла тишина, пахло пылью. Герман прошёлся по знакомым метрам. Каждый предмет оставался на своём месте, как было при жизни Дмитрия. Футляр для очков, органайзер, теперь уже пустой, хьюмидор, гильотинка для сигар, которые отец не курил, лишь время от времени нюхал, втягивая воздух, в наслаждении откидываясь на спинку кресла.

Герман прошёл вглубь кабинета, там, за огромным стеллажом, стоял диван, по-прежнему лежала подушка, плед. Вздохнул, устроился на мягкой коже, тут же провалился в сон.

Казалось, проспал целую вечность. Он блаженно потянулся, выбрался из-под пледа, огляделся. То же самое видел отец последние годы жизни, когда находился здесь. Этот угол кабинета был недоступен для всех, кроме хозяина. Взорам посетителей открывался стол, стеллаж, коллекцию ножей на стене, из этой точки кабинет смотрится иначе. Сродни оптико-геометрическим иллюзиям.

Выбрался из кабинета через библиотеку – ещё одно любимое детище Дмитрия Глубокого. Художественную литературу тот читал нечасто, в основном третьесортные криминальные детективы в мягких обложках, но редкие издания книг покупал. Коллекционировал так же, как ножи. Особо ценные экземпляры хранил в отдельных боксах, остальные стояли на полках в определённом порядке. В библиотеку не проникали солнечные лучи, здесь всегда поддерживался необходимый микроклимат. О бездушных вещах Дмитрий заботился тщательнее, чем о людях.

Герман замер. Столкнулся с летевшим локомотивом, упёрся лбом в непрошибаемую стену. Не мог сдвинуться с места, словно хапанул нервнопаралитического яда.

У окна с тёмными, в пол, портьерами стояла Ярина. Она нахмурилась, увидев Германа, отступила на жалкий шажок, поддела спиной ткань.

Не настолько и маленькой оказалась Ярина, совсем не та девчонка, которую помнил Герман. Внешне такая же как осенью, когда он в бешенстве раздавил несчастный апельсин и ускользнул из дома, иначе за цитрусовым последовала бы голова хлыща.

Ярина была почему-то в коктейльном платье. Ах, да, девятнадцатилетие, выпускной, начало новой жизни… Герман бросил взгляд на настенные часы, которые, вопреки поверьям, ни разу не остановились со дня смерти хозяина дома. Он проспал жалких два часа.

Длина подола выше колена открывала вид на стройные ноги. Не слишком длинные, девчонку явно выручал каблук. С таким росточком длинные ноги смотрелись бы так же ужасно, как и короткие. Сколько в ней сантиметров? Сто пятьдесят пять? Сто шестьдесят? Поясок демонстрировал тонкую талию, очень тонкую, судя по тому, что затянут пояс не был. Широкая оборка на плечах скрывала грудь – но в том, что под тканью есть что-то больше первого размера, сомнений не было, – зато открывала изящную шею и тонкие ключицы. Чёртовы ключицы, по которым хотелось пройтись языком, слизывая запах духов и молодости.

Тонкая талия, тонкие запястья, тонкие щиколотки, тонкая бечёвка, на которой хотелось повеситься, чтобы не думать, не хотеть, не представлять.

– Что вы здесь делаете? – хмурясь, спросила Ярина.

Герман тут же вспомнил, кого привёз в этот дом пять лет назад. Перепуганного, жалкого, тощего ребёнка, смотрящего на всё со страхом, а на него – с откровенным ужасом.

– С днём рождения, – хрипло со сна ответил Герман.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Он ведь вежливый, мать его, старший, чёрт побери, брат. Тридцатитрехлетний мужик, который видел баб в таких ракурсах, что лучше бы этой девятнадцатилетней сестрице не знать. Мужик, который скорее откусит себе яйца, чем позволит себе посмотреть на девчонку, как на бабу – доступную, готовую к употреблению в любое отверстие.

Спас телефонный звонок, Ярина тут же ответила, будто рингтон был и её спасением тоже.

– Хорошо, иду, – тихо произнесла она. – Тётя Нина зовёт фотографироваться, – ещё тише пояснила и отправилась к двери.

Сраный день! Чёртов Джек Воробей! Пусть проваливает в ад к дружку Кракену! И Германа заберёт с собой, потому что жить без синих глаз, секунды назад смотревших на него, он не хотел, а с ними – не мог. Вот такая оптико-геометрическая иллюзия.

Он всё-таки выспался, проспал остаток дня и всю ночь. Без сновидений, кажется, не шевелясь. В какой позе рухнул на кровать, в той же и проснулся. Посмотрел на часы: не было и восьми утра. Рановато, в офис к обеду, однако спать больше не мог физически, лежать тоже.

Быстро принял душ, смывая утреннюю дремоту. Открыл окно, утро встретило летним, приветливым теплом, ещё не знойным. Взял плавки и отправился в уличный бассейн, размяться после долгих часов в постели не лишнее.

В доме – тишина. Не скажешь, что ещё вчера на всю округу гнусавил рэпер, носились, развлекая малышню и отпрысков постарше, аниматоры, в том числе запыхавшийся Джек Воробей, громыхал фейерверк. Лишь несколько горничных привычно скользили по первому этажу, да на кухне топталась помощница по хозяйству – готовила завтрак.

Герман не стал отвлекаться на прислугу, каждый делает своё дело. Отправился в бассейн, находящийся с обратной стороны дома, той, что не предназначена для чужих глаз. На ухоженном газоне, среди живых изгородей из самшита, расположилось несколько беседок, в том числе с печью-барбекю, простаивавшей без дела с тех времён, когда был жив Дмитрий. Герман пару раз порывался пригласить друзей, посидеть по-свойски, как бывало любил Глубокий, но так и не собрался. Молодой организм требовал развлечений иного плана, а на все радости праздной жизни у Германа не было времени.

Вода оказалась более холодной, чем предполагал Герман. От неожиданности он вскрикнул, нырнув с разбегу, сразу же придал ускорения, проплыл подряд не меньше двадцати раз от бортика до бортика, несколько раз пронырнул всю длину бассейна на одном дыхании и, наконец, расслабившись, откинулся на спину и завис, как в воздухе. Небо стояло высокое, синее-синее, словно глаза Ярины…

Пришлось нырнуть с головой в воду, уже не остужавшую тело, разгорячённое физической нагрузкой и мыслями. Так и хотелось самому себе врезать по холеной морде Благостное настроение, с которым проснулся Герман, испарилось.

Уже и на небо невозможно посмотреть! Сразу вспоминаются глазищи Ярины. И эта тонкая талия, чёртовы ключицы, которые всё время хочется облизать. Запястья с полупрозрачной кожей и линиями тонких венок. Воздушный, еле слышный аромат духов.

Стоило вспомнить о Ярине – всё-таки решение приехать сюда было отчаянной глупостью, – Герман почувствовал на себе пристальный взгляд. Плавать резко расхотелось, осталось единственное желание – убраться из этого дома подальше. Поставить крестик на ладони и не возвращаться без очевидной необходимости. Смерть. Рождение. Пожар.

Окна спальни Ярины выходили на бассейн, это Герман знал наверняка. Сам когда-то решал, где устраивать свалившееся на голову «счастье» в виде четырнадцатилетней тощей девчонки, больше похожей на несформировавшегося парнишку. Поднял взгляд к окнам – не могла же она наблюдать за ним? Полупрозрачные шторы колыхнулись и застыли. Видимо, показалось.