– А вы что будете делать, когда война закончится?

– Первые несколько дней буду плакать от радости, а потом год молиться за упокой души всех погибших.

– Так бога же нет!..

– Ну, для кого как… Ты вот попробуй скажи это бойцам, которые под пулями каждый день ходят. Тем, кто постоянно смерти в глаза смотрит. Ты спроси, о чем они думают и какие мысли у них в голове в эти страшные моменты. Конечно, для всех бог разный и каждый его по-своему понимает, но в бою, когда на первом месте – желание выжить, в голове пролетает мысль, которая по сути своей сводится к одной фразе – это и просьба, и обращение к тому, кого вроде и нет, со словами, схожими у всех: «Спаси и сохрани».

– Как вы такое можете говорить? Вы же идеолог, вы должны с такими мыслями бороться!

– Ну, здесь ты не прав, не соглашусь с твоим высказыванием. Не с мыслями о спасении жизни я должен бороться, а с вредителями – врагами родины, с теми, кто причиняет ущерб и не хочет, чтобы мы победили. Вот с кем я должен бороться. Да и как с человеческими мыслями ты бороться собрался, как ты можешь заставить людей перестать думать о боге, как вообще можно заставить кого-то думать по-другому? Мысли – они в голове. И что ты с человеком ни делай, как его ни учи, ни переубеждай, да хоть под пытками ломай, – он тебе что хочешь скажет и напишет, а вот о том, что у него в голове в этот момент происходит, одному только ему будет известно, и о чем он думает в минуты радости или отчаяния, тоже только он один знает. И ты, и я – все мы такие без исключения, во что бы ни верили, что бы ни говорили. Никто не угадает, как мы в своей голове сами с собой общаемся. Наши мысли только нам принадлежат, и нам с ними жить. Я тебе откровенно скажу: я сам такой, сам спасения в бою просил, и не раз просил. А как не просить, когда понимаешь, что вот сейчас раз – и все, не станет тебя? Знаешь, как в этот момент жить хочется! Жизнь, как на картинках, перед глазами мгновенно пролетает. И могу точно сказать, что не один я такой, да тут у каждого поинтересуйся, просили они спасения или нет, а особенно поузнавай у тех, кто не раз уже успел смерти в глаза посмотреть, у тех, кого она рукой своей погладила, но с собой не забрала, – вот они-то так же, как и я, говорят, что у них за мгновение жизнь перед глазами пронеслась. Они, сами того не понимая, молили о спасении, а после того как в результате мольбы выживали в невероятной ситуации, взгляд у них менялся. После этого на жизнь они смотрят иначе, многое в них меняется навсегда. А теперь подумай, как ты их переубеждать будешь. Как ты им докажешь, что нет в жизни чего-то сверхъестественного и что не просьба к Всевышнему помогла им остаться в живых. И ладно бы это был единичный случай, скажем, только мой или какого-то другого человека, так ведь нет, не так это все. Я об этом от многих слышал, и люди очень уверенно и искренне говорили. Конечно, можно сказать, что это байка или плод человеческой фантазии, особенно в экстренной ситуации. Но как объяснить, что незнакомые друг другу люди рассказывают схожие вещи, такое, чего и в природе не бывает? Да, может, это и не бог, и, может, наука со временем объяснит, почему люди видят одно и то же, но пока так, и другого не дано. Много можно про это говорить, но ты меня не поймешь, если сам в бою не побываешь, если не в окопе сидеть станешь, когда личный состав в бой идет. Только тогда сможешь понять, когда вместе с бойцами спина к спине пройдешь путь от наших позиций до вражеских. Когда от прицельной стрельбы фашистского пулемета все лягут, да так лягут, что землю собою всю закроют, когда слова и угрозы не помогут их поднять, когда ты своим личным примером под пули встанешь и людей поднимешь, и люди под пули за тобой умирать пойдут, – вот когда это все проживешь, прочувствуешь, и, если жив останешься, тогда, возможно, поймешь, что я говорил, а может, и свои мысли появятся, и меня переубедишь, и, так сказать, просветишь, и дашь нужную установку и обоснование всего происходящего. И я тебе за это буду искренне благодарен. А сейчас то, о чем мы говорим и что обсуждаем, – это все пустые слова, не имеющие к делу и службе никакого отношения. Да и когда она, эта война, еще закончится? Никому этого пока не ведомо. А то, что я сказал о боге, – это был лишь ответ на твой вопрос, что я стану делать, когда война закончится. А еще я надеюсь, что после войны буду простым гражданином, займусь возрождением народного хозяйства и всего того, что война порушила. Но ты прав: дискуссий с личным составом о боге я не веду и тебя к этому не склоняю, однако и веру у людей отнимать тоже не советую – не нужно лишать их того, во что они верят, ради чего под пули готовы идти. Ну, со временем, думаю, ты и сам поймешь и решишь, как тебе жить и какими принципами на войне руководствоваться, только запомни: как ты будешь к бойцам относиться, так и они к тебе. Потому как если начнешь лютовать без причины, то в бою кто-то, затаив обиду, возьмет да и ненароком пулю тебе пустит в спину.

– Так это же преступление! Это же только враги народа могут своим в спину стрелять!

– Все верно говоришь: враги, самые настоящие враги, и таких мы должны с тобою искать, но, только когда тебе пулю в спину пустят, тебе уже будет все равно, чья это пуля – врага или друга, жизни-то твоей в этот момент конец придет. Ну что замолчал, взяли мои слова за душу?

– Да, есть что-то в том, что вы сказали, вот вроде вы и идеолог и должны в теории другие вещи говорить, а вы как-то просто излагаете, прям аж за душу берет. Заставляет о многом задуматься.

– Ну, ладно тебе, скажешь тоже. Да и не стоит сильно в раздумья уходить, со временем само все на свои места встанет. Лучше давай чаю выпьем, когда еще возможность такая появится – тихо и спокойно посидеть, поговорить?

Не успел идеолог договорить последние слова, как дверь в блиндаж отворилась и в землянку заглянул штабной писарь – рыхлый круглолицый сержант.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!

– Обращайтесь.

– Вас это… срочно… – запыхавшись, начал говорить сержант.

– Ну? В чем дело? Отдышись и скажи нормально, что надо?

– Командир полка до себя кличут, – вытирая пилоткой взмокший лоб, доложил сержант.

– Кого? Меня?

– Вас. Сказали, чтобы через пять минут были.

– А почему на коммуникатор не поступил запрос?

– Не могу знать, я человек маленький.

– Что, проверяющий какой приехал или что?

– Не знаю, но точно не поверяющий.

– А в чем же дело?

– А бог его знает, сказали срочно найти и сообщить.

– Это все?

– Так точно. Разрешите идти?

– Иди. Ну, вот и попили чайку. Видно, сглазил я нашу тишину. Ладно, пойду, раз срочно вызывают, а ты посиди пока, отдохни, чаю попей, подумай о своем. Только сильно не обдумывай то, о чем я сказал, не трать время попусту, потом само все придет и займет нужное место в голове. Лучше после того, как чаю выпьешь, сходи познакомься с личным составом, расскажи солдатам о себе: откуда и кто ты. Пообщайся с бойцами, узнай их тяготы, выслушай просьбы. Ну и начинай выполнять возложенные на тебя родиной обязанности. Так сказать, вводный инструктаж я тебе провел, а дальше ты уже сам.

После этих слов идеолог снял с гвоздя бушлат, накинул его на плечи и, на ходу одергивая форму, направился к блиндажу командира полка, оставив лейтенанта в глубокой задумчивости.

Путь в блиндаж проходил через окопы, в которых, разбившись на кучки, сидели бойцы. При виде идеолога многие вставали и приветствовали его, на что идеолог отвечал ответным приветствием или фразой «не стоит, отдыхайте». Некоторые любезно предлагали присоединиться к ним, выпить чаю или покурить, а он отвечал таким же любезным отказом. Кое-кто из вновь принятого пополнения, после того как он проходил мимо них, спрашивал у соседа:

– А зачем ты его звал? Это же идеолог, с ними надо держать ухо востро, а то можно ненароком и статью схлопотать. Наслышан я про этого брата, он простому солдату совсем не друг.