Осмотрев, сделал шаг в сторону, приглашая войти:

– Заходите, не стойте же на пороге.

И исчез в коридоре.

Вяземский с Олафом последовали за ним.

Внутри квартира также напоминала жилище преподавателя или неудавшегося ученого: бедноватая но чистая обстановка, письменный стол, заваленный исписанными листами, потрепанными справочниками и тонкими брошюрками в пожелтевших мягких переплетах.

Хозяин сел на продавленный диван, кивнул гостям на кресла покрытые красными в зеленую полоску пледами, которые, судя по виду, хорошо помнили времена Советского Союза:

– Присаживайтесь. Думаю, мне не надо представляться. Да и кто вы такие, я знаю. Так что, перейдем сразу к цели вашего визита.

Опускаясь в кресло, Ян аккуратно поддернул штанины безукоризненно выглаженных брюк, вальяжно откинулся на спинку и заговорил:

– Я все же представлюсь, поскольку лично мы незнакомы. Ян Александрович Вяземский. И начальник моей службы безопасности, Олаф.

– Просто, Олаф? – хмыкнул в ответ тот, кого норвежец называл Дольвего.

– Для вас, просто, – сухо подтвердил Вяземский. Сам начальник службы безопасности сохранял вежливо-равнодушное молчание, всем видом показывая, что здесь он исключительно в качестве сопровождающего.

– Слышал я об одном Олафе. Говорили, что этот воин мог оборачиваться медведем. И медведь этот нес только смерть и хаос. Впрочем, – оборвал он сам себя, – это только слухи, которые я слышал много-много лет назад.

– Если не столетий, – негромко сказал Вяземский.

– Если не столетий, – легко согласился собеседник. – Так, может быть, все же перейдем к делу? Я не думаю, что специальный посланник Орена Стражей посетил мое скромное жилище только для того, чтобы поговорить о старых добрых временах.

– Считайте, что это визит вежливости. Как в те самые старые добрые времена, когда было принято наносить визиты соседям, представляться, знакомиться.

– Или проверять поднадзорных – негромко бросил в пространство Олаф.

Дольвего стремительно развернулся к нему, выбросил вперед руку, и уткнул в норвежца вытянутый палец с длинным твердым ногтем.

– Ты! Знай свое место, ручной медведь – прошипел он. – Я не давал в моем доме слова выродкам Севера.

Олаф благодушно ухмыльнулся в ответ, и кивнул Вяземскому:

– Хамит. Значит, не боится. Одно из двух, или чистый, или очень глупый.

Вяземский задумчиво почесал подбородок, и обратился к Олафу, так, будто они сидели в комнате вдвоем:

– Наверное, все же, чистый. Во всяком случае, я на это рассчитываю, не хотелось бы начинать пребывание на исторической родине с крови.

И уже резко, ломая рисунок разговора, развернулся к Дольвего:

– Четверо суток назад. В Приграничье волнение было? Отвечать быстро.

Слова хлестнули высокого старика словно бичом. Он резко выпрямился, глаза полыхнули черным пламенем, зрачок, прыгнув, стал вертикальной желтой щелью, окруженной кольцом непроглядной черноты.

В квартире ощутимо потемнело, и ощутимо похолодало.

На Вяземского это не произвело ни малейшего впечатления. Развалившись в кресле, он скучливо процедил:

– Дернешься, убью.

И Дольвего поверил, осел на диване, жуткие нечеловеческие очи снова превратились в усталые глаза доброго учителя на пенсии.

– Чувствовал. Было такое как раз четыре ночи назад.

– Ты знаешь, что в ту ночь произошло.

– Знаю, конечно. Вашего сторожа и убили.

– Стража, Дольвего, Стража, – поправил собеседника Вяземский. – Не забывайся, пожалуйста. То, что ты подписал Протокол Нейтралитета, не дает тебе права хамить.

– Спрашивай и уходи, Страж, – с гримасой ответил Дольвего. – Протокол не дает тебе права находиться в моем жилище дольше необходимого.

– Если это не продиктовано угрозой Границе и нейтралитету, – напомнил ему Вяземский, – А вопросов у меня немного. Пока.

Дольвего кивнул, мол, слушаю.

– Первое. Кто из местных мог такое сотворить? У кого могли появиться настолько веские причины, что он решился на убийство Стража?

– Никто, – быстро ответил старик. – Из тех, кто здесь существует постоянно, никто. Никому нет выгоды нарушать Протокол, а насчет чужих ничего не скажу, просто не знаю.

– Как ни странно, я тебе верю. Вопрос второй – общая обстановка. Какие операции в городе могли потребовать привлечения чужих?

Дольвего пожал плечами:

– И снова ничего тебе не скажу. Ни о каких новых операциях по эту сторону Приграничья я нее слышал. Те, кто живет здесь, придерживаются Нейтралитета, стараются даже не выходить в Приграничье. С мелкими делами твой предшественник успешно справлялся сам, и никому на хвост, насколько я знаю, не наступил. Во всяком случае, настолько чувствительно, чтобы кто-нибудь из настоящих магов или древних хотел его убить, – пожал он плечами.

– Так «да», или «нет». Договаривай, – жестко сказал Олаф.

Дольвего бросил на него ненавидящий взгляд, но продолжил,

– Из тех, кто подписывал Протокол Нейтралитета, не появлялся никто. Но я недавно сталкивался с человеком. Зовут Мануэль Лесто. Ничего конкретного, мы просто виделись в гостях, но он него явно несло Приграничьем. Он точно умеет пользоваться дорогами магов, и зачем-то ходил к Границе.

– Что еще? – спросил Ян.

– Ничего. Просто, ощущение. Он ничем не показал, что увидел меня или понял, кто я такой, но чувство было сильным.

– Хорошо. Я тебе верю, – легко согласился Вяземский, и встал.

– На этом, довольно. Спасибо за гостеприимство.

– Надеюсь, больше визитов не будет, – процедил хозяин квартиры, провожая гостей.

И добавил, убедившись, что гости ушли:

– Будь ты проклят, полукровка.

Подойдя к автомобилю, у которого уже дежурил обманчиво расслабленный Владимир, Вяземский негромко сказал, обращаясь к нему:

– Володя, большое спасибо. Мы с Олафом сядем сзади, надо обсудить кое-что. Ты, кстати, тоже слушай, это и тебя касается.

Молча кивнув, оперативник сел за руль.

Как только машина тронулась, Страж заговорил.

– Итак, господа, ваши впечатления от визита. Сначала ты, Владимир.

– Поскольку наверху не был, могу сказать только об окружающей обстановке. Ход там, действительно, есть. Но им очень давно не пользовались, он и не фонит почти. Походил вокруг – на том уровне, который я могу воспринять, все чисто. Мой вывод – субъект соблюдает Протокол, либо, если и занимается чем-то, что выходит за его рамки, то очень осторожно, и не здесь. – отрапортовал Владимир и замолчал, сосредоточившись на дороге.

– Исчерпывающе. Жаль, мало, но…, – протянул Вяземский.

– Только не забывайте, к Дольвего нельзя подходить с человеческими мерками и надеяться на человеческие реакции, – негромко заметил Олаф.

– Безусловно. Потому я и старался спровоцировать его на проявление сущности. Нет, он действительно не знает ничего, выходящего за рамки обычной мелкой возни в Приграничье. Дольвего не того полета птица, чтобы скрыть от нас с вами, Олаф, свое участие в чем-то крупном. Слишком злобен, слишком сильно ненавидит Стражей, не очень умен, а потому опасен для любых серьезных заговорщиков. А, главное, слишком труслив.

– Кратко и точно, – хмыкнул Олаф.

– А кто он, этот Дольвего? – не отрываясь от дороги, спросил Владимир.

Ответил Вяземский:

– Мелкий колдун. По их меркам— дитя неопытное. В семнадцатом или восемнадцатом веках как-то смог достучаться до одного из Изгнанных богов и получил доступ в Приграничье. С тех пор периодически всплывал то там, то здесь. Участвовал в попытках возвращения старых, изгнанных богов, служил тем, кто обещал серьезное могущество, не гнушался крови. В конце концов, по причине редкой трусости и беспринципности, был отвергнут всеми, в отчаянье связался с откровенными идиотами, пытавшимися устроить кровавую бойню в одном из французских городков, проводя ритуал возврата Бафомета. Попытка провалилась, он был захвачен Стражами, согласился подписать Протокол нейтралитета. С тех пор, а это, если я все правильно помню, 1915 год, живет в России. Сначала в Самаре. Потом, вот, перебрался в Москву. Как ни удивительно, на редкость информированная сволочь, пару раз уже оказывался крайне нам полезен, хотя Стражей искренне ненавидит.