Это был не зверь. В двух метрах боку от машины лежала без движения женщина с мокрой копной светлых волос. Алые туфли на платформе сияли на черном, как два раздавленных тюльпана. Арс не чувствовал ног, когда делал эти несколько шагов к ней, но узнал шестым – седьмым, сотым, стотысячным! – дремучим чувством, даже не подойдя: он сбил ту самую старую трассовую путану, которую видел на автобусной остановке еще днем, беззаботно подъезжая к Пскову.

В реке золотая вода. Арсику еще нет семи – и поэтому цвет воды его совершенно не удивляет. И взрослые, и дети, и сразу две собаки, маленькая рыжая и большая черная, – все резвятся, каждый по-своему, в жидком золоте. Здесь, у берега, мелкая заводь под названием «лягушатник», с двух сторон огороженная зелеными рощицами остролистых камышей, вполне созревших, с бархатными коричневыми колбасками наверху. Прошлым летом, когда Арсик был еще маленький, он думал, что заводь так называется, потому что в ней много лягушек, и боялся идти купаться, чтобы случайно не наступить под водой на одну из них. Представлял, как это было бы противно: вдруг нащупать внизу что-то невидимое, мягкое, круглое, скользкое – живое… Он молча упирался, когда мама вела его в воду, сгибал колени и вис у нее на руке – она только удивлялась: почему все дети так радостно плещутся в теплой мелкой воде, а ее сынок так боится? Наконец, когда мальчик решился спросить про лягушек, мама рассмеялась и объяснила, что маленькие лягушата – это детки, которые не умеют плавать, просто их так ласково называют. А «лягушатник» – безопасное место для купанья детей: здесь нельзя утонуть, потому что неглубоко, а дно ровное и твердое, чуть ребристое, как гребенка. Тогда Арсик обрадовался и радостно побежал купаться голышом.

А сейчас он уже осторожно входит в воду в трусиках, потому что стал большой: осенью отправится в школу, какой-то спортивный «интернат» на Васильевском. «У нас тоже рядом с домом в городе есть интернат. Там дебилы учатся, – сообщил ему только что Севка из углового дома и деловито спросил: – Ты дебил, что ли?». Кто это такие, Арсик не знал, а мама с папой сидели далеко, под деревом, и он постеснялся бежать через весь пляж спрашивать, поэтому притворился, что знает, сделал умное лицо и ответил: «Да». Но Севка почему-то усмехнулся и легонько ткнул его двумя пальцами в живот – но это вдруг оказалось так больно, что Арсик согнулся, стал медленно оседать на колени – и, наконец, плюхнулся прямо в воду у самого берега. Хотел зареветь, обернулся на маму: она, хотя и видела, как поступили с ее сыном, не спешила на помощь, как раньше, хотя дернулась встать, – это он заметил. Только папа крепко удержал ее за руку и что-то резко сказал. Арсик даже знал, что: «Сам встанет, не сахарный. Тряпку растишь, а на мужика!». И мама покорно осталась сидеть, обхватив руками свой живот, огромный и круглый, словно под платьем спрятался мяч. Там, внутри, у нее пока лежал ребеночек – сынище. То есть, большой такой сын. Сегодня, когда они пришли на пляж и расстелили широкое байковое одеяло, папа и Арсик разделись, но мама постеснялась своего большого живота и осталась в желтом платье без рукавов, а папа постучал по ее животу, как в дверь, и сказал: «Ого, еще больше стал! Представляю, какой там сынище растет! Наследник!» – и засмеялся. Арсик подумал, что папа теперь стал добрым, потому что раньше никогда не бывал веселым. Он осмелился спросить: «А может, там большая девочка? Сестренка?» – и тоже осторожно постучал кулачком. Но папа вдруг посерел лицом, выдвинул челюсть и злобно прошипел маме в лицо: «Ты когда-нибудь уймешь своего пащенка?! Или я за себя не ручаюсь…». «Барсенька, нельзя спорить с папой! – пролепетала мама, и Арсик откуда-то сразу понял, что мама вовсе не хочет так говорить, но ей приходится. – Иди поиграй с мальчиками или поплавай в речке».

Вот Арсик и пошел, захватив заранее надутый резиновый круг с лебединой головой, по дороге так неудачно поговорил с Севкой и теперь сидит, ни за что ни про что почти побитый, на коленях в воде и, нагибаясь вперед, безуспешно ловит своего ловко прыгнувшего в золото лебедя, который знай себе покачивается на низеньких коротеньких волнах. Пришлось встать, догнать его и оседлать, то есть, надеть на талию – вот так, теперь удобно… Арсик неторопливо перебирает под водой ногами, как настоящий лебедь лапками, и медленно движется вперед, созерцая дрожащее, перекатывающееся, а кое-где распадающееся на мириады алмазных брызг расплавленное золото. Кажется, это солнце сделало такой воду в их дачной речке, но он не уверен. Черта, за которую детям заплывать воспрещается (а взрослым, конечно, можно!), мальчишке прекрасно известна: это как раз, где кончаются камыши. Дальше – резкий обрыв, глубина, сильное течение – и все. Не запрет взрослых, а именно это «и все» пугает Арсика больше всего – своей какой-то полной окончательностью – и он даже не дерзает, как некоторые, приближаться к заповедной границе. А другие прекрасно приближаются. Вот, например, Севка – правда, он уже большой, перешел во второй класс – со своими дружками из ближнего переулка, которые еще старше. Они как раз на той самой опасной линии, где только шаг сделать – «и все». Но им нипочем – резвятся, как дикари, так мама бы сказала. Встают друг к другу на плечи и плашмя бросаются в воду – кажется, даже туда, в сторону глубины, – и не боятся! Но их одинаково круглые, гладкие от воды головы, как поплавки, выныривают одна за другой. Вот Севка вынырнул… За что он Арсика так больно в живот? Арсик давно уже научен няней считать – до ста и дальше, поэтому, мерно колыхаясь на своем верном лебеде, он считает мальчишек: раз, два, три… шесть. Их шесть, он знает всех в лицо и по именам – вон у того, черного и смуглого, очень странное и красивое имя – Камиль. Этот парень придумал новое развлечение: теперь ребята не прыгают воду с плеч товарищей, а по очереди топят друг друга, иногда сразу двое пытаются загнать под воду третьего, а тот, скрывшись в глубине, выныривает у них за спинами и, в свою очередь, бросается топить кого-то… Вода вокруг так и бурлит, они фыркают, кричат, колотят по воде руками и ногами… Арсик завидует: он никогда бы так не решился. Но его и не зовут: маленький. Вот навалились на Севку втроем – он недолго продержался, ушел под воду, а Сашка и Мишка принялись топить Камиля, Ленька и Яшка – друг друга. Здорово! Мелькают руки, ноги, разинутые в хохоте или отплевывающиеся молодые щербатые рты… Какая-то девочка проплывает рядом, ее окатывают водой, она пищит: «Нахалы!» и, молотя ногами, уходит на мелководье. Засмотревшийся Арсик вздрагивает, и ищет глазами своего давешнего обидчика. Вон его голова выскочила… Нет, не его, это недотопленный Яшка. Тогда вон та… Нет, черная, – Камиль… Эти две рядом – Сашкина и Ленькина… Кудрявая – Мишкина, тот видит Камиля и снова кидается на него… А Севкиной, почти лысой, нет. Это сколько же ее нет? Он что – там, под водой еще? Не может быть, он, конечно, давно вынырнул! Арсик начинает снова судорожно считать головы, то проглоченные, то выплюнутые золотой лавой. Раз, два, три… Их пять. Севка не вынырнул, остро понимает Арсик. Одновременно ему ясно, что ребята его слушать не станут – просто отгонят, потому что им весело, а он – малявка. Значит, надо звать взрослых… Маму! Она знает, что делать. Арсик оборачивается к берегу и видит, что папа в синих плавках, с тонкими волосатыми ногами и чахлым кустиком на груди опасливо заходит в воду по колено, нагибается, зачерпывает в горсть воды, опасливо поливает голову, остатки брезгливо размазывает по животу… Делает мимо Арсика несколько широких шагов по лягушатнику, соединяет ладони, округло ухает рыбкой на глубину и, не оборачиваясь, плывет саженками к середине реки. Арсик хочет бежать к маме, но медлит, потому что в глубине души не верит, что Севка утонул. Конечно, он вынырнул, просто Арсик его не увидел, а сейчас вот поднимет крик, прибежит мама и другие взрослые, все забегают, заохают, папа приплывет… И выяснится, конечно, что Севка вообще уже давно на берегу, загорает или режется в «дурака» с соседями по даче. Все засмеются, а папа размахнется и даст оглушительную затрещину – такую, что перед глазами на миг настанет тьма, в которой пролетят две-три белые звездочки с хвостиками. А потом – с другой стороны – такую же, и опять – звездочки. Арсик уже хорошо их знает, потому что папа каждый день по многу раз бьет его по голове – то по ушам, то по затылку. Это только сначала звездочки удивляли… И папа скажет: «Ты чего тут устроил, придурок?!». А если Арсик заплачет, – а он обязательно заплачет, нельзя сдержаться, когда так больно! – то и в третий раз получит, это уж точно: «Разнюнился, как девка!». Мама посмотрит не на Арсика, а на свой живот, в котором сынище, и тихо-тихо скажет: «Папу надо слушаться, тогда он не будет тебя наказывать».