Подходят городские рабочие в синих латексных перчатках и с мусорными мешками. Они говорят, что я могу забрать свою палатку, если хочу, но она уже ни на что не годится; я извлекаю полые трубки каркаса (думаю, что найду, куда их приспособить) и разрешаю им избавиться от всего остального.

Скорая уезжает.

У Кевина в голове два человека. Они плохо играют в команде; в любой момент у руля находится лишь один из них. Есть какой-то тумблер, ответственный за переключение между ними. Надеюсь, Кевин выяснит, как удержать его в своих руках.

А тем временем в кустах бродит черная тень и смотрит на меня желтыми глазами. Она потеряла лучшего и единственного друга; у Кевина есть свои недостатки, но эти двое были вместе почти десять лет, и он решил, что лучше будет ночевать без крыши над головой, чем бросит ее. И мы ее тоже не бросим. Она все еще не подпускает нас даже на расстояние броска фрисби, однако выбирается из укрытия, чтобы съесть оставленную нами еду, когда мы заходим в дом.

Думаю, это уже что-то.

Они могли провести чертов саммит «Большой двадцатки» в Хантсвилле, как саммит «Большой восьмерки» прямо перед ним; инфраструктура была уже подготовлена. Но они этого не сделали. Они решили воткнуть его в самое сердце Торонто, а потом построили закрытый лягушатник с искусственными пластиковыми деревьями и фотографиями озера Мускока во всю стену, чтобы почетные гости и журналисты могли прочувствовать величие канадской природы.

Или, если уж обязательно было делать это в Торонто, они могли бы воспользоваться новеньким центром на Эксибишн Плейс. Прямо на озере, оборудован по последнему слову техники, удобен для охраны. Создан специально для подобных случаев. Но нет: слишком ненавязчиво.

Вместо этого они огородили стеной огромный кусок центра. Никто не может войти или выйти без документов и досмотра. Маршруты поездов и трамваев разрезаны пополам, словно черви. Весь центр утыкан камерами в лучших традициях Великобритании, и эти козлы даже не притворяются, что уберут их по окончании торжеств; мы перескочили на новую ступень слежки из-за одной-единственной затянувшейся фотосессии. Половине города (включая Министерство Генерального прокурора) сказали сидеть дома до конца недели. Воротил с Бэй-стрит предупредили, чтобы они не ходили на работу в костюмах с галстуками: такая форма одежды, видите ли, означает, что вы «притворяетесь почетным гостем», делает вас подозрительным из-за того, что вы одеты так, будто хотите смешаться со свитами международного уровня в глубине Запретной зоны. (Те же, кто показывается в сердце делового района Торонто без костюма и галстука, разумеется, выглядят как протестующие, и мне не нужно объяснять вам, что ожидает этих несчастных ублюдков.)

Местным журналюгам их начальство выдало противогазы и бронежилеты. Ни один из них не думает, что газ или пули против него будут применять протестующие; четвертая власть бережет своих от ненавязчивой защиты местных правоохранительных органов, которые уже некоторое время патрулируют город крупными отрядами. Центр ими кишит, полицейские передвигаются натуральными стаями: мы встретили две разные банды, всего лишь пройдя несколько кварталов до дома после ужина. Туристов, которых застают за фотографированием Великой Стены, принуждают удалять файлы под угрозой ареста. Шум вертолетов за стенами моего дома непрестанен и оглушителен – сегодня днем я едва различил за ним землетрясение.

Давным-давно, то есть вечером в понедельник, я возвращался домой после ужина с приятелем, с которым познакомился в процессе Сквидгейта[10]; он приехал, чтобы обеспечить спутниковую связь для репортеров. (Кто-то из вас может знать его под ником uplinktruck; интересный парень, хороший собеседник и один из тех людей, которых хочется держать рядом; так хотя бы помнишь, что не все думают так же, как ты. Надеюсь, у нас получится повторить.) Я живу за много кварталов от Запретной зоны, а до начала саммита тогда оставалась почти неделя, однако вот что я встретил припаркованным напротив моего дома.

Я достал свой фотоаппарат. И сразу же ко мне подошли вот эти два джентльмена.

– Что вы делаете?

– Фотографирую. – Я даже улыбнулся.

– Вы фотографируете эти машины?

– Да.

– Зачем вы фотографируете эти машины?

– Я здесь живу. Очень необычно вернуться домой и обнаружить, что у тебя под окном спальни припаркованы четыре автозака. Я так понимаю, это из-за саммита.

Кивок.

– Скажите, а вас можно сфотографировать?

– Нет.

– А как насчет вас?

– Нет.

– Что ж, тогда на этом, наверное, мы и закончим.

На этом мы и закончили. Если не считать фотки, которую я сделал из окна прачечной на четвертом этаже, как только вернулся в безопасность дома (место съемки обозначено стрелкой на фотографии выше). Вечерняя съемка без вспышки, цифровой зум, фотограф, который не отличит Aperture Science от апертуры объектива, и все равно получилось довольно неплохо: нельзя не любить Canon Powershot.

А вот это мерзкое воинственное нечто, в которое превращается мой город? Это место, в котором деловые костюмы неожиданно стали подозрительными, а неулыбчивые мертвоглазые орки возникают из темноты и пытаются запугать тебя из-за того, что ты делаешь фотку в общественном месте?

Его не любить можно.

Послание оттуда, куда мы пока что не добрались:

Бегущая строка в уголке дисплея сообщала о новом бунте в Гонкувере. Сверхсовременные охранные системы гибли, защищая стеклянные шпили и богатые кварталы – проигрывая не умникам хакерам и не превосходящей технологии, а напору живого мяса. Оружие захлебывалось, скрывалось под приливом живых тел, топчущих мертвые. У него на глазах толпа с торжествующими воплями проломила ворота. Тридцать тысяч голосов в нестройном хоре звучали как один голос, в котором уже не осталось ничего человеческого. Этот звук напоминал вой ветра.[11]

Бетагемот

Неделя прошла – и бо́льшая часть мира, похоже, двинулась своим путем. Мы, в конце концов, лягушки – убери стимул из сферы нашего непосредственного восприятия, и мы забудем, что он вообще существовал. Но, предположим, мы были бы млекопитающими? Предположим, мы умели бы складывать два и два, учиться на собственном опыте? Какие полезные выводы могли бы мы сделать из мероприятий саммита «Большой двадцатки»?

Во-первых, мы могли бы заключить, что лучший способ избежать столкновения с полицией – это начать разбивать окна и громить машины; в прошлую субботу вся Янг-стрит была охвачена бессистемным вандализмом, а мириады копов только стояли и наблюдали. С другой стороны, если бы вам захотелось получить дубинкой по хребту, лучшей стратегией было бы усесться посреди улицы и запеть «О Канада»; у наших отважных Парней в Синем, похоже, не было никаких проблем с тем, чтобы наброситься на таких нарушителей порядка со спины. Кроме этого, использовались следующие стратегии: окружить мирных протестующих рядами размахивающих щитами штурмовиков, приказать разойтись, а потом не давать уйти (один такой инцидент случился в двух кварталах от моего дома); не смотреть на удостоверения журналистов, арестованных, скажем так, по причинам, в которых теперь никто не признается; а также просто избивать случайных прохожих без повода.

Впоследствии полицейские пытались вывернуться парочкой способов. Поначалу они заявляли, что «собственность можно вернуть, а жизни – нельзя», поэтому их стратегией было просто позволить протестующим «растратить силы» в борьбе с витринами (и, видимо, с теми брошенными и подожженными полицейскими машинами, из которых странным образом исчезли – можно даже сказать, «были демонтированы» – компьютеры, обычно украшающие приборные доски подобных автомобилей). Когда же это перестало стыковаться со все бо́льшим количеством видео, в которых безоружных граждан вяжут или бьют сапогом по голове, нам сказали, что злодейские анархисты поскидывали свои черные костюмы и смешались с обычными людьми; что оставалось делать полиции, кроме как нападать на людей, которые выглядели обычными, – просто на всякий случай?