– Да, – смысла врать и выкручиваться не было.
– Ясно.
В следующую секунду Алжан почувствовал на лице февраль. Вернулся Сева и не особо деликатно (баскетболисты – не кисейные барышни!) приложил к его переносице пакет со льдом.
– Сева, ты иди, мы справимся, – с тонким намёком обратился Белов к врачу сборной. Слабую попытку Севы посопротивляться, спасая профессиональную репутацию, Серый не защитал и, выслушав его возражения, вернее, терпеливо дождавшись, пока Сева иссякнет, он повторил все тем же невозмутимым тоном, в котором, впрочем, заскрежетали металлические нотки: – Уйди, я сказал.
Когда Алжан отнял от заледеневшего лица влажный пакет, рядом остался только Белов.
– Значит, так. Сегодня в шесть у Дворца спорта, – десятый поднялся, неловко припадая на правую ногу. – Сейчас сам справишься или помощь нужна?
– Справлюсь, – внутренне холодея, Алжан осознал, что пора смириться.
***
Сентябрь в Москве выдался тёплым и сухим, и к шести вечера в пятницу у Дворца спорта не осталось ни души. Алжан стоял, рассеянно глядя по сторонам и заставляя себя ни о чём не думать. Не получалось.
– Пойдём, – Белов вынырнул из-за спины и без лишних объяснений, не сбавляя шаг, устремился дальше. Алжан тенью двинулся за ним.
Врач, седой, пухлый и низкорослый, не достающий Алжану даже до груди, долго терзал его вопросами, осматривал глаза, проверял зрение на аппаратах и снова задавал вопросы. Всё это время Сергей молчал, неподвижно подпирая косяк не только спиной, но и головой, поскольку просто не входил в дверной проём кабинета.
Когда эта пытка, наконец, закончилась, Алжан устало уткнулся раскрасневшимся от волнения и медицинских манипуляций лицом в ладони, сидя на стуле у двери, где по-прежнему изображал немого атланта Белов.
– Голубчик, – услышав голос врача, оторвавшегося от бумаг, Алжан сгруппировался, словно перед прыжком в прорубь, хотя к проруби и близко никогда не подходил. – К сожалению, утешить мне вас нечем. Новости у меня довольно скверные. Вы действительно теряете зрение.
Алжан дёрнулся, как от удара током, чувствуя, что не только сидеть, дышать уже не может. Похоже, слышать он тоже перестал, поскольку дальнейшие разъяснения до него не доходили. Он просто видел, как у старичка шевелятся губы, но не понимал ясно ни единого слова: звуки доходили до него, как сквозь толщу воды. Лучше бы он вместо зрения потерял слух! Бессвязные фразы мелькали в словесной мути, на поверхность которой изредка выныривали медицинские термины и более понятное, но от этого не легче воспринимаемое «минус четыре», «отслоение сетчатки», «продолжит падать»…
Заканчивая разъяснения, врач сочувственно посмотрел на побелевшее лицо своего пациента, сделал паузу и сказал то, чего Алжан ждал, но к чему оказался совершенно не готов:
– С баскетболом вам, голубчик, придётся проститься.
Алжан подавил стон и в ту же секунду почувствовал на своём плече тяжёлую и тёплую руку Белова.
========== Часть 2. Даже думать не смей! ==========
И даже думать не смей, что ты можешь не выдержать!
Э. Хемигуэй
Врач продолжал что-то говорить, рисовал на листке какие-то схемы, выписывал рецепты, но Алжан больше ничего не слышал. Его мягко качал сгустившийся вокруг туман, а в ушах отдавалось рефреном: «С баскетболом вам, голубчик, придётся проститься». И только рука Белова на плече не давала ему окончательно погрузиться в вязкий омут отчаяния и удерживала на краю сознания…
Уже давно миновала полночь, а Сергей и Алжан всё шли куда-то, сворачивая в тихие переулки, пересекая дороги с жёлтыми мигающими лунами светофоров, ныряя в сумрачные подземные переходы. Шли и молчали.
Куда они шли, Алжану было всё равно. Как всё равно ему было, что с ним будет завтра. Если вообще будет…
Он засунул руки в карманы олимпийки и шёл, ссутулившись и глядя себе прямо под ноги, на серую асфальтовую кашу с редкими вкраплениями белёсых бордюрных росчерков. Смысла смотреть по сторонам не было никакого, тем более для него. Зачем? И, если подумать, он сам теперь – зачем? И не лучше ли будет сразу…
Алжан не успел додумать последнюю мысль до конца, как вдруг носки его кед наткнулись на такие же светлые кеды, с туго завязанными шнурками. Он запнулся, недоумённо поднял голову и встретил взгляд Белова, преграждавшего ему дорогу, искренне поразившись тому, откуда тот взялся посреди ночи. Всё время, что Алжан потерянно брёл по городу, рядом с собой он никого не замечал.
– Вот что, Жар, сегодня ты останешься у меня, – Сергей кивнул на кирпичную пятиэтажку у себя за спиной. – Тебе до дома всё равно уже не добраться. А утром поговорим.
Алжан пожал плечами – ему по-прежнему было всё равно.
На рассвете он привычно ощупал взглядом пространство и почувствовал привкус паники, обнаружив пятно света не справа, а слева, причём не сразу. Он вскинулся на постели и постепенно всё припомнил: как Сергей привёл его в свою квартиру, как они шатались по ночному городу, как врач вынес ему приговор… События восстанавливались в памяти в обратном порядке, и боль в груди нарастала по мере того, как воспоминания подбирались к самому главному – он теряет зрение и баскетбол. Алжан с силой провёл ладонью по лицу, как будто этот жест мог вернуть его привычную картину мира, сдёрнуть слепоту, как маску, и избавить от дурных мыслей.
– Встал? – в дверном проёме вырос Сергей. – Отлично. Жду на кухне.
Алжан покорно потянулся за одеждой.
– Так, – Белов убрал со стола последнюю чашку после завтрака, прошедшего в обоюдном молчании, и вернулся за стол с ворохом бумаг. – Я скажу это один раз и больше повторять не буду. Даже думать не смей, понял?
«О чём?» – спросили потухшие глаза Алжана. Рта он так и не раскрыл.
– О чём ночью думал! – рявкнул Белов, нависая над ним. – Я, по-твоему, идиот?
Увидев, как Алжан обмяк на табуретке, Сергей смягчился:
– Послушай меня. Внимательно. Это ещё не конец жизни. Ясно? Гомельского я беру на себя. Это раз. На тренировки будешь ходить, как прежде. И играть в сборной, как прежде. Это два. Будешь носить очки, но только дома. Будешь ходить на терапию, я вчера договорился. Будешь делать гимнастику для глаз. Это три. Купишь вот эти капли и прочие пилюли, тут всё написано, – он подтолкнул к Алжану густо исписанный листок. – Так можно будет притормозить ухудшение зрения. А потом сделаешь операцию. Всё понял?
Алжан не осознавал до конца, что его поразило больше: длинная речь Сергея, так ему не свойственная, его неожиданное участие или весть о том, что для него, Алжана, не всё ещё потеряно и можно жить дальше.
– Спасибо, – беззвучно проговорил он, чувствуя, как звуки царапают ему горло, выталкивая горький комок.
– Ты нам нужен, Жар. Слышишь? Мне. Сборной. Баскетболу, – Сергей поднялся. – Нужен. У нас всё получится.
И у них получилось.
Все предписания врача Алжан выполнил. Исправно ходил в клинику на процедуры, делал гимнастику для глаз с таким же упорством, как тренировал мышцы тела, и подолгу вечерами смотрел в зеркало, привыкая к себе, незнакомому, в очках.
Что сказал Белов Гомельскому и сказал ли вообще, Алжан не знал, да и не спрашивал. На эту тему они с Сергеем больше не разговаривали. Для обоих в этом не было ничего странного и обоих молчание полностью устраивало.
Алжан был благодарен Белову за то, что тот не отпустил его одного тогда, ночью, словно чувствовал, что Алжан не дойдёт до дома. Вообще больше никуда не дойдёт…
Он понимал, почему комсорг сборной, казалось бы, равнодушный и нелюдимый, не общавшийся ни с кем, кроме Паулаускаса, помог ему. И у Сергея была своя ахиллесова пята, вернее, колено, которое жестоко мучило его после каждой напряжённой тренировки, после каждой игры. Все в команде знали, что Белов в любую секунду может упасть и больше не подняться. В такие чёрные моменты Сергей подпускал к себе только Модестаса и позволял ему донести себя до раздевалки, до скамьи, до пакета со льдом и очередного укола обезболивающего. Все в команде знали, что предлагать помощь десятому равносильно самоубийству или – что в конечном итоге было не лучше – убийству от рук несносного ревнивого литовца. И все знали, что каждая игра может стать для Серого последней. Как знал это и он сам. Прекрасно понимая состояние Алжана, Белов сделал всё, чтобы помочь ему остаться в сборной, остаться на площадке, остаться в баскетболе как можно дольше.
