Шагнув в кабинет, как в пропасть, Чжи Мон с отчаянной решимостью встретил ледяную тьму глаз императора.
В первое мгновение ничего не произошло. Но почти сразу же на непроницаемом лице мелькнуло узнавание и едва уловимая, обманчивая искра радости, тут же сменившаяся вспышкой неуправляемого гнева.
Чжи Мон не успел удивиться этому позабытому проблеску эмоций на знакомом, словно вырезанном из камня, лице, как вдруг оказался припёртым к стене, а на горле его сомкнулись железные пальцы.
Ему померещилось, или он действительно услышал, как совсем рядом с ним клацнули волчьи клыки?
– Ваше Высо… Вели… господин Ван, отпустите меня, – пытался воззвать к милосердию императора Чжи Мон, безуспешно дёргаясь в его руках и даже не пытаясь отмахнуться от чувства дежавю.
– Где ты был? – прорычал Ван Со, игнорируя отчётливую синеву кожи и набухшие сосуды в глазах своего бывшего советника и придворного астронома. – Тысячу лет! Где. Ты. Был?
– Я… был… не тут, – прохрипел вконец обалдевший от нехватки воздуха Чжи Мон.
Он царапал ногтями запястье Ван Со и совершенно по-рыбьи открывал рот в жалких попытках глотнуть воздуха. А почувствовав, как кровь угрожающе прилила к голове, издал сиплый свист, потому что на членораздельные звуки сил у него больше не осталось.
Император не рассчитал свою хватку. А может, как раз таки рассчитал.
Закатив глаза, Чжи Мон покорно приготовился к просмотру хроники своей жизни, которую обещают умирающим в преддверии конца. Интересно, с какого момента начнётся ретроспектива – мелькнуло у него где-то на краю меркнущего сознания.
Перед ним в радужных кругах уже замаячил знакомый портал, через который он больше никогда не сможет пройти, как вдруг Ван Со разжал пальцы.
Чжи Мон тут же мешковато повалился на пол. Запрокинув голову, он кашлял и глотал кондиционированный сухой воздух кабинета с таким наслаждением, словно это был утренний туман в хвойном лесу. А когда открыл слезящиеся глаза, то прямо перед собой, на расстоянии каких-то жалких сантиметров, увидел лицо императора, присевшего перед ним в пытливом ожидании. Обнаружив Ван Со настолько близко, Чжи Мон отпрянул, но, позабыв о стене, ощутимо приложился затылком о шершавый кирпич так, что прокусил губу.
Тёплый приём, нечего сказать!
А на что он, собственно, рассчитывал? На объятия и фанфары? После всего того, что натворил, а вернее, наоборот, – что не сделал?
Слизывая кровь с раны на губе, Чжи Мон сосредоточился на восстановлении дыхания, которое никак не желало приходить в норму. Знает ведь, на какие болевые точки давить, дьявол! Всегда знал. Наука генерала Пака, не иначе…
Ну за что ему всё это, Святые Небеса? Сначала поседел от нервов, затем чуть не покалечился, теперь его едва не придушили с последующим микросотрясением от удара. Что дальше? Четвертуют? Сварят в масле? Или просто снесут полыхающую огнём голову страдальца-астронома, оказав ему тем самым медицинскую помощь?
Чжи Мон разлепил мокрые ресницы, и замутнённый взгляд его наткнулся на висевшие на стене мечи.
Ну вот, пожалуйста! И за инструментами казни ходить далеко не надо. Всё к вашим услугам, как говорится.
Тем временем Ван Со, убедившись, что Чжи Мон функционирует, пружинисто поднялся на ноги и коротко кивнул в сторону кожаного дивана у противоположной стены, на которой располагалась коллекция дамаска.
Несчастный астроном, неловко поднявшись, проковылял к дивану. Разумеется, чёрному. Здесь всё было в мрачных тонах, в этом аскетичном кабинете без живых цветов, светлых красок, картин и плакатов на стенах, выложенных необработанным бурым кирпичом. Единственным украшением нарочито грубой кладки служило холодное оружие, которое, судя по грозному и потрёпанному виду, было далеко не декоративным.
«Действительно волчье логово», – невольно подумалось звездочёту-эстету.
И всё это: лабиринт узкого коридора с выключенными лампами, дальний тупик, острые плинтусы и клинки света в темноте – служило своеобразной охраной покоя императора, привыкшего к одиночеству и мраку, внутри и снаружи.
Был бы Чжи Мон в порядке, то ухмыльнулся бы подобным ассоциациям, что лезли сейчас ему в голову. Но горло немилосердно саднило, ныл палец на правой ноге, гудел ушибленный затылок, а прокушенная губа пульсировала болью с привкусом металла и вдобавок ко всему неимоверно хотелось пить.
Мельком оценив мучения Чжи Мона, Ван Со подошёл к вытянутому узкому окну высоко под потолком, что объяснялось цокольным этажом, и распахнул приоткрытую створку настежь. С улицы тут же густо потянуло жасмином, и пара назойливых цветущих веток даже просунулись в окно.
«Так вот откуда сквозняк и запах! А где тогда мандарины?» – тупо подумал Чжи Мон, огляделся и, ничего подходящего не обнаружив, вернулся взглядом к Ван Со.
Наблюдая, как тот двигается по кабинету, как тянется к ручке на окне, как затем огибает длинный стеллаж с книгами, направляясь к столу у дивана, Чжи Мон с невольным восхищением, щедро приправленным белой завистью, отметил сдержанные упругие движения и гибкое сильное тело воина с пластикой пантеры, несколько необычной для человека академического образа жизни и занятий.
Эту опасную звериную грацию, так знакомую астроному, непросто было заметить в просторных одеждах древнего Корё, а теперь она прямо-таки бросалась в глаза.
Ах, да! Помнится, он отмечал себе, что Ван Со и здесь с юности занимался боевыми искусствами, в чём преуспел не меньше, чем в науке. Тхэккён, джиу-джитсу, хапкидо, тхэквондо, что-то ещё, кажется… Чёрные пояса, победы, даже приглашение в Национальную сборную – всё это значилось в нынешней биографии императора, но было для него далеко не главным, служа, скорее, инструментом, а не целью.
Цель у него была одна.
Пока Чжи Мон приходил в себя, даже не пытаясь управлять скачущими мыслями, Ван Со налил в стакан воду из прозрачного кувшина, где плавали кусочки лимона со свежими листьями мяты, опустился в кресло напротив (тоже кожаное и чёрное, разумеется!) и протянул стакан своему гостю, который тот принял с благодарным поклоном, насколько позволяла ему поза мученика и неоднократная за сегодняшний вечер контузия.
После недолгого молчания, во время которого Чжи Мон жадно глушил прохладный напиток, стараясь при этом не подавиться, Ван Со произнёс:
– Я знал, что однажды ты явишься. Ждал тебя.
Всё-таки поперхнувшись на последнем глотке, Чжи Мон закашлялся.
– Я тоже рад видеть вас, Ваше Величество, – искреннее, хоть и невпопад ответил он, ощущая, что может свободно дышать и разговаривать.
Но слова почему-то не шли. Не было их и у Ван Со, или он пока просто не считал нужным что-либо говорить.
В последний раз они смотрели друг другу в глаза в далёком 975-м, когда император умирал, цепляясь не за жизнь, а за надежду. Когда он просил звездочёта о помощи, и тот дал ему слово.
От болезненных воспоминаний у Чжи Мона сжалось сердце. Он вздрогнул – и вдруг всё понял. Он наконец понял, что смущало его в тридцатилетнем докторе исторических наук, который с виду был обычным человеком из плоти и крови.
Его глаза!
Таких древних глаз астроном не встречал ни у кого из проводников. Ни разу! Из тёмной бездны расширившихся в сумраке кабинета зрачков Ван Со на Чжи Мона смотрела сама тысячелетняя скорбь, помноженная на знания и воспоминания.
А может, он ошибается? Может, Ван Со и не человек вовсе, и даже не волк, а кумихо{?}[Кумихо – существо из корейской мифологии, оборотень, способный превращаться в лису с девятью хвостами.]? Ведь не зря в легендах говорится, что девятихвостым кумихо становятся только те лисы, которым удалось прожить тысячу лет, как четвёртому правителю Корё. Пусть с перерывами, вновь и вновь проходя через смерти и рождения, но зато с неделимой на лоскуты нескольких жизней памятью – одной на весь его долгий путь.
Тысячелетие темнело в его глазах, не обрамлённых ни единой морщинкой, какие бывают у тех, кто часто улыбается: ни в прошлых жизнях, ни в нынешней улыбка была несвойственна Ван Со.
