Черняв, невысок, строен и подвижен. В восьмидесятые был комсомольским активистом. Подняться на гребне крупнейшей геополитической катастрофы в челноки или школьные психологи не получилось; зато и не спился, как ни пытался.

В прекрасные и яростные девяностые герой был неоднократно замечен в жюри театральных конкурсов и КВН вместе с другими «лишними людьми». Из восьмидесятых захватил в жизнь характерную щеточку длинных волос на затылке; однажды был диджеем дискотеки для городских отличников, проводимой отделом народного образования и Божьим упущением. Одет был во вьетнамскую майку, кроссовки Champion, джинсы-мальвины и тонкие-претонкие солнцезащитные очки (все Мефодиевский рынок, весна-лето – 95). Образ щедро дополняла бутылка пепси-колы местного пивзавода, водруженная на школьную парту диджея. Начал хорошо: «Хэй! А тепьерь! Кумьир всех молодых! Богдан Титомир! Просил передать вам всем большой привьет!», после чего отпил из бутылочки, и жидкость в ней закончилась. Иссяк и креатив, так что больше ничего интересного на мероприятии не произошло за изъятием небольшого алкогольного конфуза с кучерявым заикой-математиком из сороковой школы.

В ревущих нулевых годах видел его всего два раза. Первый был на сцене ночного клуба: герой с микрофоном находился в компании двух молодых людей, один из которых вкушал зефир, зажатый между ног другого. Второй – на корпоративе одной славной и строительной фирмы, в обществе грустной веснушчатой стриптизерши с дряблыми звездочками из цветной бумаги на синусоидальной груди.

В десятых однажды наблюдал его опять же в ночном клубе в качестве стендап-комика, и давайте поскорее опустим завесу милосердия над этой сценой.

…Очень странно, кажется, у него нет опыта сотрудничества с основными очагами местной культуры, уютными прибежищами для творческих людей: туземными газетами, журналами, телевидением, радио. Вы не поверите, но герой не привлекался даже к избирательным кампаниям. Однако достоверно известно, что он пробует себя в качестве ведущего свадеб – и я не знаю, что тут можно сказать, кроме как «Совет да любовь!».

1994 год, близится полувековой юбилей Великой Победы, в крае проводится литературный конкурс среди школьников («Дороги Победы», что ли): надо написать о Великой Отечественной войне со слов воевавшего дедушки.

А я, представьте, весьма кстати школьник, но у меня, как назло и как всегда, ничего не готово к светлому празднику: подходящего дедушки нет. Оба подкачали с годами рождения: были слишком юны для фронта и пошли бы защищать Отечество только к самому концу войны, если бы их раньше не сослали в Среднюю Азию. Единственный знакомый прадед, наоборот, разменял пятый десяток в те героические времена и, к великому сожалению, был не лихим танкистом с усами, как того требовали условия конкурса, а возил воду на лошади, что в войну, что до войны: пакт Молотова – Риббентропа никак не отразился на его карьере.

Идею истратить талант на хватающее за душу описание того, как прадедушка в годы немецкой оккупации, оно, конечно, возил на лошади воду, но медленно, нехотя и бубня под нос «Интернационал», отмел сразу. Должен признаться, что, несмотря на нежные четырнадцать лет, я тогда был жук и правильно предположил, что для собственной маленькой победы этого может не хватить.

Тогда родился Иван Константинович Зимин, прошедший войну от Каширы (правдоподобность) до Берлина (прямая причастность к Победе) рядовым (явная несправедливость, которую, впрочем, жюри конкурса может, пусть частично и с опозданием, компенсировать внуку героя).

Номер военной части взял из настоящей хроники. Однополчане получили имена одноклассников, причем жадный повар был назван в честь того, из-за которого мы пропустили решающий гол в принципиальнейшем футбольном матче с «А» классом. Плюс первая любовь к санитарке – будущей бабушке Ане (вообще-то Айше, но тут пришлось бы слишком многое объяснять) и, разумеется, «ну, смотрю – ползут, гады», «меткий залп – и фашистский стервятник рухнул вниз».

Третье место и приз – гитара, до сих пор лежит. Первое дали кому-то за натуралистичный рассказ про фронтовое ранение, очевидно, записанный со слов: большая часть повествования – про вши и баню, приз – электрочайник, ну и пусть, он мне не нужен еще больше гитары.

Как вкусно говорит Э. Радзинский: «А дааальше? Дааальше…» Иван Константинович, обескуражив находчивого внука, выпорхнул из гнезда, встал на крыло и зажил самостоятельно. На городском и краевом радио сначала читали сочинение, а потом даже принялись пересказывать его подвиги (особенно который с языком) своими словами и, право, лучше бы этого не делали. В школу позвонили из гороно: дед Мустафы Умерова Иван Константинович Зимин (а что такого?) приглашается на встречу с лучшими выпускниками. Потом дедушку через школу же несколько лет подряд ангажировал военкомат для напутствия призывникам. Городская администрация настойчиво запрашивала адрес для торжественного вручения праздничного продуктового набора. В любимой школе, хотя давно знали, что я жук, были настолько сбиты с толку звонками из указанных учреждений, что на всякий случай тоже попросили легендарного ветерана выступить на последнем звонке.

У нас, жителей окраинного микрорайона маленького портового города, очень сильна преемственность поколений. Например, Лёпа – водитель Камаза, как и его отец. Ваня, Димон и Кучерявый – таксисты, тоже в папу. Любка и Светка – продавщицы, в маму, хотя папы разные. Или вот искусство пьянствовать и ничего не делать на вагоноремонтном заводе в семье Костяры бережно передается из поколения в поколение. В моей семье ремесло слесаря и краснодеревщика… впрочем, виноват: это как раз неудачный пример.

Так вот, отец Андрейки был вор и всю жизнь сидел. Выходил редко, но не меньше чем семь раз – именно столько у Андрейки братьев и сестер. Может, и не семь, но вряд ли меньше шести и точно не больше восьми – если бы Андрейка ходил в школу, то знал бы, что в математике это называется двойное нестрогое неравенство. Но судьба хранила Андрейку и всех его братьев: с самого юного возраста, минуя ненужные образовательные учреждения, они пытались приносить пользу обществу в качестве грузчиков на рынке либо у «кооператоров». В свободное от работы время они носили барыгам все, что удалось вывести из товарного оборота первых ласточек российского капитализма. Вырученные деньги, которые удалось утаить от благочестивой матушки, дворничихи и уборщицы окрестных мусоропроводов, пускались на нужды отечественной химической промышленности адресно: на клей «Момент» и полиэтиленовые пакеты.

Государство, и здесь нужно сказать пару слов в его пользу, чутко реагировало на растущие запросы растущего же Андрейкиного семейства. Участковый и сотрудники детской комнаты милиции нежно, буквально за руку вели каждого из них от роддома до колонии для несовершеннолетних, откуда все они, мужая, перебирались на зону, на сто процентов оправдывая прогнозы дворовых бабок, данные еще при романтическом знакомстве их родителей.

Шансов пообщаться с Андрейкой (или его братьями) после попадания в колонию немного: их пребывание дома носит дискретный характер. Складывается впечатление, что с момента освобождения им ставят прогулы в городском СИЗО – так они стремятся туда вернуться, стащив что-нибудь или обобрав подгулявшего мещанина. Я тут посчитал: математическая вероятность того, что на свободе окажутся одновременно двое, примерно сопоставима с вероятностью совпадения большого парада планет и полного солнечного затмения.