— Было бы, Гэндальф, ты же тоже видел. По-другому, позже, но было бы. Это связь проклятой крови, она все равно призвала бы его в этот мир — случайно или нет, рано или поздно. И подарила незаслуженное.

Неужели она ошибается и должна смириться с судьбой и не искать справедливости? Ее не было с самого начала, и давно невозможно понять, кто в чем виноват и за что наказан. Брат сказал бы, что она неправа и так нельзя, но не скажет. Он бы всем сердцем переживал за искаженных смертных и потерял из-за них свою жизнь, как уже было один раз. И люди любили его, до поры до времени — в основном то, что он им давал… но себя больше. Ее погибший по вине Моргота и Саурона брат был слишком добр, и слишком хорош для этого мира… наверное. А она нет, и потому постарается сделать его и себя лучше.

И в заново сотворенном мире обязательно найдется место для Финрода, и для всех, кого не полностью поглотила Тьма. А она больше не будет омрачать, искажать и портить живых созданий, мир и души, ибо погибнет вместе с безнадежно искаженной прежней Ардой, и уже не возродится. И в ее душе тоже… семейное проклятие все же не обошло ее стороной, или дело не в этом?

— Ты считаешь, я слишком жестока, Митрандир? И во мне уже нет…

Прежнего света и благодати. Если сердце замирает от предвкушения мести… как от любви.

— Их почти не осталось в этом мире, но ты… в тебе всегда было достаточно решимости, и силы. Способной обратить вспять… другую силу, как тогда, в Дул Гулдуре. Только в тебе.

Голос Гэндальфа звучал странно глухо, как сквозь толщу переливающейся через край круглой каменной чаши воды. Без осуждения или неодобрения, лишь с окрашенным нотками боли обреченным пониманием. Он тоже всегда был… слишком добр, хотя уже дважды подталкивал хоббитов и гномов к смертельно опасным авантюрам и оставлял без поддержки. Но у него болела за них душа, и будет болеть.

И у нее… уже сейчас болит. Не сильно, смутно щемит, заставляя вспоминать безвозвратно минувшие времена, когда все было светлым и добрым. Или ей просто казалось, в детстве и юности многое видится иначе. В родительском доме в Валиноре, окруженном благоухающим вечно цветущими розами садом, когда все были еще живы.

И будут живы вновь, без пролитой крови, зла и трагических ошибок. Не о чем плакать, тем более об утраченной чистоте души. Ставить ее превыше всего — гордыня и эгоизм… или слабость.

Вечер вступал в свои права, гася последние красноватые отблески запутавшихся в по-осеннему золотистых листьях мэллорна солнечных лучей. На опоясывающей необъятный ствол по спирали лестнице с украшенными воздушно-причудливой резьбой перилами и арками переходов зажглись сияющие теплым желтым светом светильники. Галадриэль глубоко вдохнула насыщенный ароматом прелых листьев и осенних цветов воздух, прикрыв глаза — бессмысленное созерцание плещущейся в каменной чаше воды утомило Владычицу. Слишком долго и часто смотреться в Зеркало не стоит, судьбу надо вершить и бороться за нее, а не праздно и малодушно подсматривать. Еще только один раз.

Смахнув заблестевшую на ресницах от сокровенных воспоминаний детства прозрачную каплю, Галадриэль аккуратно подлила в Зеркало воду из небольшого серебряного кувшина, и, беззвучно шевеля губами, произнесла вопрос. Точный ответ удавалось увидеть далеко не всегда, Зеркало жило своей жизнью и показывало, что хотело. Но никогда не лгало, хотя напророченное им и можно было изменить.

Высеченная нуменорцами в скале неприступная белая крепость, твердыня Гондора Минас-Тирит, отразилась в темной глубине, подернутая дымкой проносящихся в небе грозовых облаков. Или облака не летают столь быстро, рождая колеблющий ветви давно засохшего Белого дерева ветер? Стоящие у фонтана стражники в остроконечных шлемах с нескрываемой тревогой задрали головы кверху, прикрывая глаза руками, и заметались на месте, готовые бежать.

Старший сын Дэнетора, или тот, кого они все им считают, стремительно подбежал к наружной стене и резко остановился на волосок от края, едва не потеряв равновесие. На что-то кричащих ему, указывая на небо воинов Боромир даже не взглянул, поглощенный иными тревогами. Чудом не упав со стены, гондорский военачальник частично вернулся к реальности, неестественно черные глаза расширились, заполняясь тьмой еще больше — вся Пеленнорская равнина, насколько хватало взгляда, была покрыта черной движущейся массой ощетинившихся копьями несметных орочьих отрядов.

Окончательно деморализованные странным поведением командира солдаты присели на корточки, закрывая головы от кружащих почти прямо над головой похожих на драконов тварей с закутанными в черные плащи всадниками. Все так же стоя у самого края стены, Боромир досадливо поморщился и с нескрываемым презрением взглянул на них и, наконец на что-то решившись, повелительно поднял руку вверх.

И, Галадриэль поняла это не слыша слов, выругался от неожиданности, когда незаметно подошедший слуга бесцеремонно потянул его за рукав. До смерти перепуганный вот-вот готовыми схватить его назгулами, мальчишка дрожащей рукой протянул хозяину небольшую шкатулку и, запинаясь, произнес несколько заученных фраз. И сломя голову бросился бежать от схватившегося за меч сына наместника.

Посмотрев так, что еле живые от страха воины неуклюже попятились назад и даже летающие твари поднялись выше, Боромир откинул крышку и, чуть было не вскрикнув, как спасшийся бегством малолетний паж, уставился немигающим взглядом на горизонт поверх заполонившего равнину несметного войска. Выпавшая из рук шкатулка, кувыркаясь в воздухе, полетела вниз, на накатывающее готовой смести все на своём пути штормовой волной воинство Мордора.

Ты ещё кое чего не видел… пока.

Владычица плотнее зажмурилась, и порывисто вздохнула от прошедшего дрожью вдоль спины сладкого мстительного удовольствия, почти нестерпимо острого. Возможно, Тьма действительно исказила ее душу, светлые не умеют и не должны наслаждаться чужой болью, но это сильнее ее. Или для него можно сделать исключение, естественная чистая радость от справедливого воздаяния не делает ее темной?

***

— Чем ты тут занимаешься, Силмэриэль?

— А… — кажется, отец начал что-то говорить, как только до сих пор знакомое лишь по мыслям орков и смертных удовольствие разошлось жаром от низа живота до кончиков пальцев, на несколько мгновений помрачив сознание. Осознав, что лежит в расшнурованном платье среди ухмыляющихся полуорков, она попыталась запахнуть корсаж чуть дрожащими от… всего руками, пряча стыдливый румянец за упавшими на лицо волосами. Впрочем, откровенно зубоскалить и обмениваться похабными шуточками полуорки на этот раз не стали, явно опасаясь чего-то.

— А ты? — невозмутимо поинтересовался ничуть не смутившийся в отличие от нее… она пообещала не произносить его имени, даже мысленно, но оно словно знакомо ей. Похоже… не получается вспомнить, на что.

Силмэриэль захотелось расцеловать его за сбивший апломб с Сарумана незамысловатый ответ и принявшее приличный вид от мимолетного прикосновения платье. Как папа может их видеть, неужели все-таки нашел проклятый Палантир?

— Штаны надень! — злорадно ухмыльнулся маг. — Самоуверенности в тебе больше, чем раньше, хватит на сотню наместников, только одет неподобающе.

Силмэриэль бросила быстрый взгляд на возлюбленного и, осознав справедливость отцовского замечания, невольно захихикала, прикрыв рот ладонью.

— Ты любишь своего папу, Силмэриэль? — до приторности вкрадчивым шепотом спросил неБоромир. — Или только Изенгард?

— Может, стоит снова познакомить тебя с моими стрелами, Боромир, если в первый раз не научился хорошим манерам? — раздраженно продолжил задетый дерзким ответом Саруман, не заметив пока ничего странного в старом знакомом. Словно вспомнив что-то неприятное, Белый маг осекся на полуслове и продолжил другим, почти по-настоящему радушным тоном: — Вижу, это недоразумение придало тебе храбрости, так необходимой защитникам Гондора. Им осталось рассчитывать лишь на это… Хотя с Сауроном бороться бессмысленно, — с искренней грустью закончил Саруман.