– Тш, – шикнул на нее Пожиратель. – Там кто-то есть.

Гриффиндорка замерла. Долохов чуть ослабил захват, и Грейнджер повернула голову в том же направлении, что и он. Кустарник был довольно густым, чтобы скрывать их от того, кто был по ту сторону, но страх быть обнаруженными все равно поднялся в девушке, заставив кровь в висках неистово стучать.

Гермиона недоуменно моргнула. Сквозь листву она смогла разглядеть женщину, стоящую в профиль метрах в десяти от них. На вид это была обычная волшебница – длинная черная мантия и остроконечная шляпа напомнили девушке о Макгонагалл. Но все было нормально лишь до того, как незнакомка повернулась к ним лицом, если это можно было так назвать.

Холодок пробежал по спине, когда Грейнджер увидела эти непропорционально огромные, черные как космос омуты на месте глаз. Но страшнее была улыбка – невероятно широкая для человека, кончики губ почти доставали до верхних точек щек. Гермиона невольно вспомнила глубоко поразивший ее роман Виктора Гюго «Человек, который смеется», прочитанный ею на летних каникулах после первого курса. До чего же жутко такая «улыбка» выглядела в реальности.

Существо – человеком это считать и мысли не возникало – осматривалось еще несколько минут, которые тянулись мучительно долго, после чего его голова вернулась в исходное положение. Гермиона узнала этот скрипуче-хрустящий звук, который раздался, когда монстр начал движение. Именно этот хруст сопутствовал крикам якобы зовущего ее Гарри и именно его она слышала в недавнем ночном кошмаре. Существо стало медленно удаляться, и хруст стихал, растворяясь среди деревьев.

Они просидели в тишине еще около четверти часа после того, как нечто скрылось из виду. Потом они синхронно встали и молча пошли в направлении, противоположном той части леса, где скрылось человекоподобное существо.

Больше они не ругались.

***

Гермиона аккуратно снимала грибы с вертела, укладывая их в лукошко. Долохов в это время делал из небольшой дубинки и разных подручных материалов что-то на подобие факела. Зачем? Гриффиндорка понятия не имела. Во время ночлега местность им освещал костер, а днем солнца было вполне достаточно. Может, в свете новых обстоятельств, в этот раз он хочет продолжить путь и ночью? Спрашивать его об этом она не стала. Как, впрочем, и о чем-либо другом.

Да, они остались вместе. Это получилось само собой. Увиденное просто напомнило им о том, что они позволили себе забыть на короткое время… Они – дичь, а охотник где-то рядом, рыщет по лесу, расставляя ловушки. Вместе им безопаснее. Две пары глаз надежнее одной. Но после недавних событий между ними все стало нелегко.

Они уже двое суток не разговаривали. Вообще. Ранее установленное хрупкое доверие дало огромную трещину. И Антонин понимал, что это всецело его вина. В глубине души ему хотелось выть от мук совести, которые пробуждались, когда он смотрел на удрученную грязнокровку.

Не сказать, чтобы он был человеком равнодушным, однако так уж сложилось, что еще в юности его окружали те люди, на чувства которых ему было глубоко наплевать. Сначала это были детки из благородных семей, которые хотели подружиться с ним из-за статуса рода Долоховых, а потом были только Пожиратели Смерти и те, кто их поддерживал – и все они были или просто откровенными подонками, или вдобавок омерзительными лицемерами, готовыми лебезить перед каждым, от кого можно что-то получить. Он презирал всех этих людей, поэтому ему никогда не приходилось переживать о том, как его поступки и слова скажутся на них. Но в случае с грязнокровкой все было иначе.

Треклятая магическая связь, установившаяся между ними, ломала его, заставляя испытывать то, что раньше он никогда не испытывал. Его беспокоило все, что происходило с грязнокровкой: ему не нравилось, когда она плакала, он чувствовал боль, когда было больно ей, ему было тяжко, когда он наблюдал, как она страдает. И с каждым новым проведенным с ней днем, как бы он ни боролся с этими эмоциями, они ощущались только острее, а девочка все плотнее оседала в его голове и сердце, постепенно становясь чем-то своим, родным и неотчуждаемым.

Вот и сейчас, хоть Антонин и приложил титанические усилия, ему не удалось отмахнуться от назойливого голоса совести, который был слишком громким. Она – невинная девочка, для нее оказаться голой перед взрослым мужчиной наверняка сравнимо по мощи с ударом под дых. Долохов больше не мог молчать. Он решился на первый шаг к примирению.

– Послушай… Меня иногда заносит. Но ты сама понимаешь… Вся эта хреновина вокруг… В общем, больше я не позволю себе подобного.

Вроде получилось неплохо.

Девушка вскинула голову и пронзила его выжидающим взглядом. Чего она, черт подери, ждет? Он же сказал все, что нужно.

– Что? – спросил он.

– Ничего, – быстро откликнулась она и вернулась к упаковке еды.

– Теперь что не так? – недовольно пробормотал он.

– Все так, – бесцветно ответила она, не отрываясь от лукошка.

Антонин тряхнул головой.

– Значит, у нас все нормально?

– Видимо.

Да сколько можно?

– Ладно… В чем дело? – с нажимом спросил он.

– Не понимаю, о чем ты.

– О чем я? – переспросил Долохов возмущенно. – Ну хорошо. Я извинился, хотя не был обязан это делать, потому что ты тоже виновата. И теперь я хочу, чтобы мы забыли об этом и сосредоточились на чем-то действительно важном – способе выбраться из леса.

– Как скажешь, – тускло проговорила она, пожав плечами.

Твою же мать!

Он поднялся и, сделав три шага к ней, навис над девушкой, она же уставилась на костер, избегая его взгляда.

– Ты что это специально? Что тебе надо?

Гермиона заглянула ему в лицо.

– С чего ты взял, что мне что-то надо?

– Да потому что ты… ведешь себя… по-идиотски! – в ярости сжимая и разжимая кулак правой руки, произнес он.

Она пожала плечами и, наконец, волна злости вырвалась из заточения и накрыла его. Обхватив девушку за предплечье, Долохов силой поднял ее на ноги. Но то неожиданно бешеное сопротивление, которое она оказала в ответ на его действия, вынудило его расцепить пальцы.

– Не трогай меня! – выкрикнула она в истерике. Было видно, девушка готова расплакаться. – Тебе мало того, что ты уже сделал? Хочешь снова причинить мне боль?

Долохов искренне опешил от такой бурной реакции. Видимо, он задел ее сильнее, чем полагал.

– Почему ты не можешь общаться по-человечески? – надрывно прокричала она. – Ты пользуешься тем, что я не могу уйти, потому что для меня это значит смерть. И я смирилась с необходимостью оставаться рядом с тобой. Я делаю все, чтобы не провоцировать тебя! Я перестала надоедать тебе разговорами. Я во всем соглашаюсь с тобой. Что… Скажи, что еще ты от меня хочешь?

Гриффиндорка тяжело дышала, буравя Долохова затравленным взглядом, и к нему пришло понимание. Ее молчание было способом защититься, а вовсе не очередной попыткой вывести его из себя, как он подумал изначально.

Идиот.

Он отвел глаза в сторону. На минуту между ними повисла тишина. Потом он глубоко вздохнул и, снова посмотрев на нее, ровно произнес:

– Знаешь, мне все это в новинку. Раньше я никогда не извинялся. Обычно извиняются передо мной, а потом просят пощады. Но… мне правда жаль. Я хотел лишь приземлить тебя немного, но, видимо, перегнул. Даю слово, такое не повторится. Мы можем забыть об этом?

Сощурившись, Гермиона всмотрелась в казавшееся искренним лицо Пожирателя Смерти. Хотя она не была готова простить его за то унижение, которому он подверг ее, взвесив на чаше весов все «за» и «против», она посчитала, что в текущих условиях худой мир все же даст какую-то надежду на выживание, в то время как ссора станет лишним препятствием к этому. Сухой расчет.

Она выровняла дыхание и просто кивнула. К счастью, ему этого хватило, потому что она была не в силах подбирать правильные слова прямо сейчас.

***

Они шли медленно, тщательно осматривая территорию. Долохов смотрел направо, время от времени проверяя тылы, Гермиона – прямо и налево. Мужчина, как и раньше, оставлял зарубки на деревьях, используя их как своеобразную карту мест, куда идти не нужно. Едва они видели впереди крест, вырезанный на коре, сразу же сворачивали вправо или влево. И это оказалось отличным решением, чтобы избежать попадания в петлю – местность вокруг перестала повторяться, что не могло не радовать.