– Ты могла бы жить без него?

– Конечно. Дышать, ходить, работать, напиваться в местном баре. Может, заводить интрижки. Или даже роман. Может, и семью бы… – девушка поморщилась от одной только мысли об этом. Жизнь без Габриэля. Скорее, жалкое существование.

Старуха разглядывала ее с интересом, не произнося ни слова. Что-то неуловимо знакомое было в ее бесцветных глазах, но теперь совершенно точно это не имело никакого отношения к бабке Робин. Может, она видела в них саму себя? Именно так она сама в ее годы смотрела бы на молодых, полных надежды и веры в будущее девчонок, точно зная, что ни одной из них не суждено их оправдать.

– Розалин. Мое имя, – наконец прервала молчание незнакомка.

– Робин, – улыбнулась краешком губ девушка и запустила руки в просоленные волосы.

– Робин? – прошептала старуха. – Мою дочь звали Робин. Точнее – зовут Робин.

– Правда? – удивилась девушка. – Кроме себя самой, я знала лишь одну Робин… Это было так давно.

– Редкое имя для девочки, я знаю. – Розалин прикрыла глаза, словно пытаясь унять внутри себя какую-то бурю. – Она чудесная девочка, моя Робин. Мы никогда не были дружны, кроме одного дня, и… Не хочешь зайти ко мне в гости? У меня бунгало прямо тут, на берегу.

Розалин так быстро сменила тему, что Робин замешкалась, а когда, наконец, решила отказать, поняла, что ее ведут за руку через пляж в сторону простой деревянной хижины, на веранде которой трепетали на ветру сплетенные из нитей ловцы снов. Совсем как тогда, в тот день на пляже… Когда позвякивал тончайший фарфор, одуряюще пахло белыми лилиями, сплетенными в свадебную арку, и блестели на солнце золотые тисненые буквы:

«Робин и Габриэль».

Запах рома пронизывал все пространство небольшой хижины. Здесь едва хватало места для узкой односпальной кровати и небольшого плетеного дивана, обращенного к распахнутым стеклянным дверям на веранду с видом на море. В углу ютился небольшой письменный стол с допотопной печатной машинкой, скорее играющей роль реквизита, судя по слою жирной пыли, эпично растекшемуся на клавишах.

Робин приняла душ в установленной на заднем дворе кабинке, огражденной лишь тонкой ширмой из плотной бумаги, надела предложенное хозяйкой дома слишком короткое для ее престарелого возраста платье. Белое, полупрозрачное, оно едва держалось на мокрых плечах, норовя соскользнуть каждый раз, когда девушка теряла бдительность.

– Тебе идет. – Розалин сидела на плетеном диване, поджав под себя тощие ноги, все так же затянутые в брюки, смаковала тягучий ром, закуривая его длинной сигаретой.

Робин огляделась по сторонам в поисках подходящего места, чтобы сесть. Ее не прельщала мысль садиться рядом со старухой, но и кровать выглядела не очень подходяще. В конце концов, она опустилась прямо на деревянный пол, прислонившись к стене, и прикрыла глаза.

– Налить тебе рома? Ничего другого я не пью, так что предложить больше нечего.

– Сойдет, – кивнула Робин и не глядя протянула руку, ожидая приятную тяжесть стакана, наполненного крепкой темной жидкостью.

Первый глоток дался с трудом. Прокашлявшись, девушка, наконец, открыла глаза и устало обвела взглядом скромно обставленное жилище, словно видела его впервые. Сложно было себе представить, что кто-то захочет провести здесь остаток вечности, когда имеет безграничные возможности выбора.

Сильно запахло апельсинами и корицей – Розалин брала кое-как нарезанные кружочки, щедро приправленные коричневым порошком, и отправляла в рот прямо с кожурой.

– Почему вы выбрали провести свою… новую жизнь здесь? – решилась спросить Робин.

– Мы ничего не выбираем, милочка, – брызжа слюной, ответила старуха. – Как тот красавчик с твоей фотографии – не выбирал. Как ты – не выбираешь. Иначе уже была бы с ним. Так?

– Наверное, – пожала плечами девушка, лишь на секунду задумавшись. – Но я ищу его. И… кажется, могу выбирать, куда мне идти. Я просто… просто не знаю – куда.

– Это все иллюзия. Каждый новичок, попадая сюда… А, впрочем, лучше тебе разобраться во всем самой. Что же касается меня – я живу в своем самом счастливом дне.

Робин недоверчиво посмотрела на морщинистую кожу, на обвислую грудь, едва прикрытую растянутой майкой, на скрюченные пальцы, держащие мундштук с сигаретой. Невозможно было представить, что кто-то из всей долгой жизни способен выбрать день почти у самого порога смерти.

– Ты удивлена, что кто-то может быть счастлив в такие годы? Мне было едва за восемьдесят, когда этот день наконец настал. Представляешь? Я ждала его целых восемьдесят лет… Но это лучше, чем никогда не дождаться и довольствоваться тем, что на фоне говна будет казаться конфеткой, – так у большинства из местных и происходит. Потому и пускаются в разные крайности и никогда не знают успокоения.

– И… что это за день? – спросила Робин, больше из желания скоротать время, пока она не получит очередную подсказку, чем из интереса.

– Я тебе уже говорила, что не была дружна с дочерью. Меня больше заботила моя жизнь, и маленький пищащий сверток, очень быстро переросший в юную девушку, не входил никогда в мои планы и только мешал. Отец ее – святой человек – взял на себя все заботы о малышке и… В общем, я ушла от них, когда не могла больше выносить молодость и красоту Робин. А она была по-настоящему красива – вся в меня. – Старуха закашлялась и затолкнула в рот очередной кружок апельсина, просыпав корицу себе на грудь. – Потом мы виделись лишь пару раз. В день ее свадьбы и на похоронах ее отца. Оба события проводили на море – жили там и не представляли другого, лучшего места.

– То есть ваш счастливый день – когда вы похоронили бывшего мужа? – удивленно переспросила Робин.

– Он никогда не был бывшим. Мы не развелись. Мне это было не нужно, а ему хотелось сохранять видимость семьи. Такой был человек – святой, говорю же.

– Вы не отвечаете на вопрос, – возразила девушка, повертела опустевший стакан в руке и поставила его рядом на пол.

– Не думаю, что такие вещи приятно произносить вслух или даже думать об этом. Но да, ты права. Тот день стал для меня самым счастливым. Но не потому, что не стало единственного человека, с кем я могла быть по-настоящему счастлива, если б имела хоть немного мужества признать себе, что покорить мир с моими внешними данными не получится. И что никто и никогда не полюбит меня так, как он… Ты поэтому здесь? Ты чувствуешь то же самое? Этот… молодой человек – твой последний шанс?

Робин удивленно уставилась на старуху. Из ее тонких морщинистых губ это звучало нелепо и смешно, особенно учитывая, что перед Робин была вся жизнь и куча возможностей, пока она добровольно не решила, что с нее хватит поисков. Был ли Габриэль ее последним шансом? Последним шансом на что? На счастливую жизнь?

– Я знаю, о чем ты думаешь. Ты, должно быть, жалеешь, что решилась отправиться сюда за человеком, кто решил скоротать вечность там, где и в помине ничего не напоминало бы о тебе.

– Я ни о чем не жалею, – огрызнулась девушка, поискав глазами бутылку с ромом и облизнув сухие губы. – Возможно, у нас просто было слишком мало времени вместе, чтобы прожить тот самый счастливый день…

Розалин легко, словно ей было снова пятнадцать, поднялась с дивана и налила в одиноко стоящий на полу стакан порцию рома.

– Как знаешь. Я же просто спросила. Мне кажется, в диалоге всегда важнее не ответы, которые мы получаем, а вопросы, которые нам задают. Ты же заметила, что я так и не ответила на твой?

Ром обжег горло и разлился приятным теплом по пищеводу. Единственные настоящие живые чувства здесь, в этом мире. Где не ощущаешь прикосновение солнца или ветра. Где, входя в воду, не можешь избавиться от впечатления, что ты в плотном водолазном костюме – ни прохлады воды, ни трепета волн на коже.

– И что, вы все-таки ответите?

– Моя дочь неудачно вышла замуж. Так красиво начавшаяся история окончилась почти трагедией. Детей у них не было. Он изменял ей, бил, часто выпивал, а потом и вовсе скатился до наркотиков. Она любила его, как последняя идиотка, все прощая, но не вылезая от психоаналитиков, лишь тянувших последние деньги. Ты знала, что изливать свои душевные помои – дорогое удовольствие? В итоге Робин сорвалась. Не сразу. Этому подонку сначала надо было сломать ей несколько костей, оставить жуткий шрам на лице, а потом сдохнуть в пьяном угаре, чтобы она наконец прозрела. Прозрела и начала пить, литрами глотая чистый ром бутылку за бутылкой, закусывая его нарезанными кружочками апельсинами, посыпанными корицей. В тот день, когда умер ее отец, она позвала меня к себе. Вот в такую хижину, украшенную ловцами снов с ее свадьбы. Мы пили ром, ели дурацкие апельсины и много говорили. Обо всем.