– Мне больно будет вспоминать.
– Не вспоминай.
– Но я так не могу! Тебя послушать, так всё проще некуда, а я всё никак не научусь прощаться с теми, кого любил… Прости.
– Незачем просить прощения – это я, дура, всех запутала, и себя, и тебя тоже. А всё оказалось не так. Я всё ещё люблю его.
– Как мне вернуть тебя?
– Заколдуй меня, – предложила та. Серые глаза смотрели прямо и серьёзно, почти просительно. – Приворожи. Ведь ты можешь.
Тот помотал головой.
– Это будет нечестно.
– Зато просто и легко. Ты же знаешь моё имя. Или нет?
– Знаю. – Жуга кивнул и улыбнулся грустно. – Знаю, Алина. Чтобы вернуть человека, всегда надо знать его истинное имя.
Зерги прищурилась в лукавой усмешке.
– Ты ошибся всего на одну букву.
– Да неужели? – Жуга склонил голову набок и придвинулся поближе. – Сказать, на какую, или не надо?
– Ну и хитрила ты! – Зерги рассмеялась и замахнулась в притворном гневе. Жуга поймал кулак на полпути, и оба, сцепившись, с хохотом и визгом покатились вниз по склону – небо и земля закружили в безумной карусели – и остановились только возле самой воды. Сели, отряхиваясь и отплёвываясь, продирая залепленные снегом глаза.
– Дурило гороховое! – буркнула Зерги, выскребая из-за шиворота мокрый снег. Выскребла, швырнула в травника. Тот увернулся.
– Ну так с кем поведёшься…
– Ну тебя! Смех один с тобой.
– Хорошо хоть не слёзы. – Он вздохнул и улыбнулся. – Грустная у нас с тобой вышла история. С несчастливым концом.
– Это только в сказке всё хорошо кончается. В жизни весёлого мало. Каждый ребёнок едва родился, а уже плачет. Хоть бы один засмеялся. – Зерги придвинулась ближе, протянула руку, взъерошила его рыжие волосы. Холодные пальцы тронули шрам на виске. Жуга молчал, глядя девушке в глаза. – Глупый, глупый маленький лисёнок… – Она улыбнулась. – Что тебя тянет? Куда ты идёшь? Что за мечты тебя влекут?
– Если б я знал это сам… Да и нет у меня никаких мечтов… мечтей… мечт… тьфу ты, чёрт! – Вконец запутавшись, он рассмеялся и взял её руку. Прижался щекой к ладони и умолк.
Зерги задумалась, вспоминая, и вдруг встрепенулась.
– Что?
– Да так… Вспомнилось одно старинное присловье. Подумалось вдруг: а ну как тебе пригодится.
– Какое присловье? – Жуга насторожился.
Зерги улыбнулась и прочла:
Четыре есть зверя и времени года,
У каждого место своё и порода:
Волков встретишь к помощи,
Псину – к беде,
Медведь спросит строго и плату возьмёт,
А лисы помогут, да всё не тебе.
– Как-как? Помогут, да всё не тебе? – Жуга задумчиво потёр подбородок. – Интересно… хоть и не совсем понятно. Там было ещё что-нибудь?
Зерги пожала плечами.
– Может, было, я не помню.
Взгляды их встретились, и оба сразу умолкли.
– Береги себя, – неловко сказала Зерги.
– Мы увидимся снова? – спросил, помолчав, Жуга.
– Кто знает? – ответила она и тихо повторила: – Кто знает…
Жуга ничего не сказал.
Они стояли, мокрые, в снегу, стояли и смотрели друг на друга.
А ветер пел высоко вверху свою вечную песню.
Они стояли и смотрели.
А ветер пел высоко вверху.
Они стояли.
А ветер пел.
Они…
…и ветер.
Оправа: Говорящий
6
На сей раз медведь молчал довольно долго.
«Это тоже стихи?» – спросил он наконец.
– Какие?
«Про меня и про других».
– Да.
«Нам, сухопутным, рыбу не понять, и плавать поверху на деревянных досках тоже дело глупое. Хотя откуда вам быть умными? А пиво ваше доводилось мне пробовать. Горчит, но вкусно, пахнет хмелем и приятно животу. А женщина… Гм… Трудно разобраться. И почему-то мне немного больно. Ах-р!!! Ну конечно – боль! Вот, вот чему сродни вся ваша дружба. Да. Это я понимаю. А тебе? Тебе разве не было больно?»
– Издеваешься? Конечно, было.
«Так почему ты не бросил это всё?»
– Легко тебе говорить! – Травник уселся поудобнее. – Что ты знаешь о любви? У вас, зверей, всё просто – вы ищете себе пару, только если настаёт такое время, гон. А после гори оно огнём! Своих детей сожрать готовы.
«Не говори мне про огонь!»
– Хорошо, не буду. Но сам посуди, разве я не прав?
«А разве вы порой не убиваете своих детей?»
Жуга промолчал. Затем заговорил, медленно, нехотя:
– Я пробовал забыть. Я был в отчаянии. Хотел начать жить заново. Не вышло. Это сильнее меня.
«Не надо злиться. Просто я хочу понять, зачем ты всё это делаешь. Когда ты сам поймёшь себя, вопросы станут не нужны».
Травник поднял взгляд на зверя.
– А может, я тоже один из вас? Такое возможно?
Медведь покачал головой:
«В тебе нет волчьей прямоты, зла псов и жадности медведя».
– А как насчёт лисиц?
Враг моего врага
Всю ночь, весь день и всю вторую ночь мела метель, вздымая юбками в прощальной кутерьме лежалый серый снег, кружилась вихрем, провожая зиму-госпожу последней пляской, и лишь к утру на третий день угомонилась наконец.
В густом лесу царила тишь. Снег лежал на поляне повсюду: на старых пнях, торчащих тут и там, на согнутых ветвях деревьев, на плоских, щербатых от времени камнях старого дольмена. Был снег тяжёлым, ноздреватым, каким ему и полагается быть в конце февраля, и уже не хрустел под ногой здоровым зимним огурцовым хрустом, только проседал со скрипом, тяжко, неприятно.
Всходило солнце.
Сорока на ветвях суматошно завертела головой, слишком поздно услыхав шаги, расправила крылья и взлетела, стрекоча, сверкая белыми боками. Мелькнула меж деревьев и уселась на макушке высокой ели, с любопытством глядя вниз, где показались люди.
Двое вышли на поляну одновременно с разных сторон, один с севера, другой с юга. Шагнули на нетронутый снег и остановились, молча глядя друг на друга.
Они были похожи, эти два странника. Очень похожи. Перепутать их было проще простого – оба рыжие, кудлатые, худые телом и лицом, обоим можно было дать на вид лет двадцать. Они могли бы быть братьями, и даже шрам, косой чертой пометивший висок пришельца с юга, в точь повторял такой же у второго странника.
Но была между ними и разница.
Пришедший с севера одет был в старый полушубок, местами порванный и кое-как зашитый, выглядел усталым, словно после долгого пути. Бог знает, где и как провёл он нынешнюю ночь, спасаясь от холода и ветра, вероятно, где-нибудь в стогу. В буйных рыжих волосах, не знавших гребешка по меньшей мере две недели, застряли ломкие золотистые соломинки. В руках его был посох, за спиной котомка.
Второй казался моложе, волос имел покороче, шёл налегке, а одет был совершенно не по погоде – в серые домотканые штаны, рубаху и мохнатую безрукавку белой овчины. Имей сорока чуть больше соображения, чем отпущено глупой птице, её непременно удивила бы ещё такая нелепость: следов на снегу он не оставлял.
Они сошлись посредь поляны и встали там, лицом к лицу, где замерли в извечном хороводе серые круги руин. Странник с юга первым нарушил молчание.
– Зачем ты здесь? – спросил он тихо.
– Пришло время, – медленно ответил другой, – и я вернулся.
– Всё возвращается на круги своя, – кивнул парень в безрукавке. – Чего ты хочешь теперь? Помощи?
Тот покачал головой.
– Совета, – сказал он.
– Глупо спрашивать совета у себя самого.
– Не так уж и глупо. Ты – это не совсем я, а я – совсем не ты. Ты можешь войти туда, куда я и заглянуть боюсь.
– Так чего ты хочешь? – помедлив, повторил вопрос пришелец с юга.
