Чтобы заговорить в постмодернистские времена о цензуре серьезно, надо сойти с ума, как Гамлет. Надо начать называть литературную власть по именам. Легко обозвать Путина, но враг твой – ближний, а не дальний. Однако, не каждый может «сойти с ума» против своей выгоды. О какой цензуре вообще речь, если правды нет? Если вместо субъекта осталась лишь субъективность, лишь та или иная точка зрения, и интеллектуальные упражнения экспертов. Литературной истины давно уже нет, зато есть литературный дискурс. Умение мыслить ни к чему, важно уметь формулировать свое мнение, подбирать правдоподобные аргументы, излагать гладкими правильно выстроенными фразами.

Но где же наши Гамлеты, чтобы хотя бы показать литературной власти спектакль, как в уши современной изящной словесности вливается яд? Как, например, заливает свои стилистические жидкости Галина Юзефович, «о которой приятно говорить и думать, которую хочется носить с собой, открывая и перечитывая в случайных местах, которую так и тянет дарить и рекомендовать знакомым». Это Юзефович написала так о книге Водолазкина «Лавр». Продолжим цитату: «В том, что ее ждет счастливая читательская судьба, особо сомневаться не приходится. Надо думать, что и премиальная судьба этой книги тоже будет счастливой». И как это бедняжка угадала? Остается только похлопать в ладошки и позвать на сцену и самого лауреата «Большой книги», порадоваться стилю его «высокой актуальной прозы». Вот вам примерчик: «Если информация соответствует действительности, говорят Тихону слободские, лучше признайся, потому что в данном случае брошена тень на праведника и на Страшном суде нелегким будет твое предстояние».

Да, будет нелегким ваше предстояние на Страшном Суде. Знайте об этом, праведники, коррупционеры, хапуги и бездари!

«Alterlit», 21.01.21

Сатана, говорил Розанов, соблазнил папу властью, а литературу – славою. В золотые времена русская литература славна была смысловыми пластами. Сегодня на них цветет литературная власть. Вторичный мир, где теперь и тайно и явно циркулирует капитал, может только соблазнять. Из русской литературы власть теперь откровенно делает литературу премиальную. А премиальный писатель как отличник. Он отвечает на уроке, что хотят от него учителя. Он краснеет от напряжения рядом с директором, и пыжится в присутствии завуча. Премиального писателя поверяют нормой и прочат ему премиального читателя. Но старая грамматика и старый синтаксис выдают сами себя. Наша литературная власть, как большая и скучная книга, она надеется, что читать ее будут всю жизнь. Зевая, почесываясь, переворачиваясь с боку на бок и засыпая от несомненности и правильности прочитанного. Нашей литературной власти нужен глупый читатель. Чем глупее читатель, тем дороже шуба у Шубиной. Если кто не в курсе, это такой книжный олигарх, он выращивает «лавры».

Кибернетика – веселое словечко. С древнегреческого – искусство управления. На сегодняшний – наука управлять. Вот они нами и управляют. И литература – не исключение, а правило. Кибернетика успеха вместо практики себя. Пирамида громоздящихся друг на друге экспертов, контроль за инакомыслием, академия словесности, бесконечные агенты, «бак на банке»… И все пыжатся, пыжатся от своей важности, крутят подтасованные рейтинги, носятся с премиальными листами и управляют, управляют, управляют… А науправлявшись, обжираются и нажираются на своих банкетах, целуются и слюнявятся…

Да так ведь и везде нынче, вздохнет проницательный читатель. Да, вот именно, что так ведь и везде. Коррупция, цензура и посредственность – самодержавие, православие и народность – своячество, подмигивание, либерализм. Бабло рифмуется с мурло. «Коллективно все блеснуло пошлостью, да такой, какой от Фонвизина не случалось» (Розанов). Литературной реальностью давно уже правят не оригиналы, и, увы, даже не копии (плохие или хорошие). Правят симулякры. Литературы – живой и яркой – больше нет. Зато есть модерирование и моделирование процесса. Ни конкуренции, ни рынка. Зато – продвижение и продюсирование. Но – только «своих». Сформирован целый литературный пул «своих». О, дивный «новый мир»! Литература как контролируемая форма социализации. Премии как тотальная сигнальная система. Какая на хрен состязательность? Техника формирования шорт-листов (лауреаты прописаны заранее). Проектирование, кодирование и генномодифицированный «естественный отбор». Вместо критики – ДНК посредственности: протезы Александрова, импланты Архангельского…

Информационная эпоха разрушает смыслы. И смысла в литературе больше нет. Литература – как нутро жизни, ее воображение, ее страсть, ее аффект, язык – как ее мощь и ее энергия, подменены фальшивой кибернетикой успеха. Литературный капитализм – страшная вещь вдвойне. На что надеяться – на новые постпутинские элиты? Молиться, что грядет «новая Прохорова»? Смешно. Литературная революция невозможна. И остается только горький, отчаянный нигилизм. Эстетическое и этическое подполье. Остается вслед за Бодрийяром назваться террористами («я террорист и нигилист теории»). Благо и у нас еще есть свое оружие – образы и язык.

Мы терпели довольно долго. Вы нас замалчивали, а мы вас терпели. Вы делали вид, что нас нет, а мы только утирались. Вы веллерили телевизор, глубокомысленно водолазили премиальное бабло, прилепинили гражданское, быковали филологическое и истерили улицкое, а мы… лишь ухмылялись. И медленно точили ножи, надеясь устроить вам длинную ночь. Нонконформизм как лингвистическая ночь. Наш язык – не юзефович, не складная и глянцевая гармошка. У нас за пазухой «дырбулщыл» и раскольниковский топор. Глаголы наши – смеяться и издеваться, жалить и раздевать. Существительные – колода, да плаха. Междометие – морозное «ах!» И вот уже на глазах изумленной толпы катится поддельная голова очередного «олигарха правды и справедливости», корчатся на опилках рожки да ножки «прирожденных стилистов». Какие, однако, приятные картинки из бессознательного. Вы симулируете «новую словесность», а мы – «старую добрую». Конформизм и… нонконформизм. А куда вы денетесь без бинарных оппозиций? У каждого порядочного мерзавца на стене портрет Че Гевары. Ваш удел психоанализ. Ваша судьба жить отрицанием себя. Разрыв между словом и делом. Бизнес на морали, да на красивой фразе. Нонконформизм как терапия смыслом, как деструкция порядка очевидного? К сожалению, сегодня можно лишь ностальгировать о тех романтических временах – Рембо, Лотреамон… В эпоху постмодернизма полетели к черту и смыслы. Но образы все еще парят, и все еще завораживают. Кружится колода, подмахивает топор. Нонконформизм как фасцинация образов, как опиум без религии. Как «ярость исчезновения» (Бодрийяр).

Нонконформизм как «право имеющий», как «посторонний», нонконформизм как «антиэндиуорхол» и «антилимонов», как все бесполезное, неангажированное и ненужное, порочное, как «Нимфоманка» фон Триера и как его же «Дом, который построил Джек».

«Я остаюсь внизу и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку. Чтоб по ней подыматься, надо быть жидовскою мордою без страха и упрека. Надо быть пидарасом, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я – не такой». Вниз, вниз, вслед за бессмертным Веничкой.

Нам остается лишь обсценное, в условиях, когда сцены больше нет.

НГ Ex Libris, 05.08.20

Умер Игорь Яркевич. Звезда контркультуры, непримиримый нонконформист, ниспровергатель ценностей, отчаянный русский нигилист. Умер внезапно, остановилось сердце. Ему было всего 57 лет. Начал он в 90-е. Начал ошеломительно, выбил подпорки из-под затхлой советской литературной сцены, завалил декорации. Радикально смешной, неповторимо дерзкий Яркевич был писателем-подрывником.