При этом Иов открыто заявил, что фактическим правителем при царе Фёдоре был Борис Годунов: «Был тот Борис Фёдорович зело преизрядной мудростью украшен, и саном более всех, и благим разумом превосходя. И пречестным его правительством благочестивая царская держава в мире и в тишине цвела. И многое тщание показал по благочестии, и великий подвиг совершил о исправлении богохранимой царской державы, яко и самому благочестивому царю... дивиться превысокой его мудрости, и храбрости, и мужеству.

Таким образом, преемницей Рюриковичей на российском престоле стала царица Ирина.

Когда во время похорон царя Фёдора все архиереи, сановники и народ безутешно рыдали, „благочествая же царица от великия печали и сама близ смерти пребывала“, тогда „изрядный правитель, прежереченный Борис Фёдорович сугубу печаль в сердце своём имущи, и об отшествии к богу благочестивого царя сетовал, и о безмерной скорби благородной сестры своей благоверной царицы рыдал, и земного правления тишину и мир с опасением устраивал“.

Как видим, патриарх довольно грамотно обосновал необходимость передачи престола Борису Годунову. Иова совершенно справедливо называли ставленником Бориса, но тут интересы клана Годуновых абсолютно совпадали с интересами церкви и всего государства Российского.

Под давлением Иова и чтобы не вызвать кризиса власти, Боярская дума присягнула царице Ирине. При жизни царя Фёдора Ирину Годунову титуловали „великой государыней“. Как писал Р. Г. Скрынников: „...такое звание не равнозначно было реальному царскому титулу. До Лжедмитрия и после него цариц не только не короновали, но и не допускали к участию в торжественной церемонии. Ирина наблюдала за венчанием Фёдора из окошка светлицы. Не будучи коронованной особой, связанной с подданными присягой, Годунова не могла ни сама обладать царской властью, ни передать её своему брату“.[14]

На это легко возразить примерами из русской истории, вспомнив правление Елены Глинской, вдовы Василия III, правление в Новгороде Марфы Борецкой, вдовы посадника Борецкого, я уж не говорю о княгине Ольге.

Сразу же после смерти мужа Ирина стала издавать от своего имени указы (в XIV—XVI веках московские правители сами не подписывали указов, а писец ставил их имена и государственную печать). Первым же указом Ирина провела всеобщую полную амнистию, повелев без промедления выпустить из тюрем всех опальных изменников, воров, разбойников и т. д.

Патриарх Иов разослал по всем епархиям приказ целовать крест царице. В пространном тексте присяги содержалась клятва верности патриарху Иову, православной вере, царице Ирине, правителю Борису Годунову и его детям. Естественно, что такая формулировка вызвала недоумение у части населения. Значительная часть московской знати и простой народ в отдельных местах отказывались присягать.

Разумеется, и Иов, и Борис прекрасно понимали, что одной такой присяги недостаточно для воцарения новой династии. Поэтому они делают ряд умных политических ходов.

15 января 1598 года, то есть через неделю после смерти мужа, царица Ирина покидает Кремль и отправляется из Москвы в Новодевичий монастырь[15], где принимает постриг под именем Александры. Тем не менее, новая монашка продолжала подписывать (скреплять печатью) все царские указы, изменив только подпись: вместо „царица Ирина“ стало „царица инокиня Александра“.

В те времена отъезд из столицы в период нестабильности был классическим ходом монарха. Вспомним отъезд Анны Австрийской с малолетним Людовиком XIV из Парижа во время фронды, отъезд царицы Софьи Алексеевны из Москвы в ходе стрелецких волнений и т. д.

В Новодевичьем монастыре было намного безопасней в случае бунта черни, с одной стороны, а с другой — там царица-инокиня практически не испытывала давления Боярской думы. Через несколько дней в Новодевичий монастырь приехал и Борис Годунов.

Здесь, чтобы более не возвращаться, обратим внимание на весьма важное обстоятельство — на позицию стрелецких полков, о чём обычно забывают наши историки. Ведь недаром мудрый Мао говорил: „Винтовка рождает власть“. Так вот, московские бердыши и пищали были целиком на стороне Бориса. Тот ещё при царе Фёдоре назначил главой стрелецких приказов своего троюродного брата Ивана Васильевича Годунова. Начальниками („головами“) всех пяти московских стрелецких полков (всего около 7 тысяч ратников) были назначены верные Годуновым люди. Естественно, что стрельцы были надёжной опорой Годуновых. Другой вопрос, что у него хватило ума и выдержки не только не применять силу, но и даже не грозить ею. Тем не менее, стрелецкие полки за спиной Годунова были, как любил говорить Нельсон, „fleet in being“, то есть „само существование флота является решающим фактором в конфликте“.

Большинство служилого дворянства и гражданской администрации также было на стороне Годуновых. Последние много лет бесконтрольно управляли приказами и ведали, как сейчас говорят, кадровой политикой. От Годуновых зависело назначение дворянина на службу, присвоение очередного звания, пожалование поместьями и вотчинами и т. д.

Только благодаря позиции московских стрельцов и служилого дворянства борьба за власть после смерти Фёдора обошлась без крови.

Однако оппозиция Борису была достаточно сильной. Мы привыкли к марксистским догмам о классовой борьбе, роли народных масс и т. д. Увы, сии догмы абсолютно не применимы к событиям 1598 года. Социальные программы Бориса Годунова и его противников не имели различий, а точнее, ни та, ни другая сторона не предлагала народу никаких изменений в жизни. Соответственно, беднейшие слои населения сами по себе не были заинтересованы в борьбе за престол. А оппозиция Годунову состояла из титулованной и старомосковской знати, небольшого числа представителей администрации во главе с дьяками Щелкаловыми и части московского духовенства, недовольной Иовом. Соответственно, за представителями знатных родов стояли их дворяне, боевые холопы и различная челядь. Оппозиция привлекала в свои ряды простых граждан подкупом, а также распространением различных слухов, компрометирующих Годуновых. Об убийстве царевича Дмитрия пока ещё и речи не было, зато вовсю муссировался слух об отравлении Борисом царя Фёдора.

Союз Годуновых и Романовых фактически распался. Часть Романовых сомкнулась с оппозицией Борису, но старательно держалась в тени. Сторонники Романовых распускали слухи о том, что Фёдор на смертном одре завещал престол Фёдору Никитичу Романову. Однако эта версия была столь далека от истины, что в 1598 году ни сами Романовы, ни кто-нибудь из оппозиции не рискнули высказать её где-либо публично. Эта „липа“ предназначалась лишь для недалёких и неинформированных людей, говоря языком того времени — для черни.

И дело не в том, что оппозиция боялась сказать о завещании царя Фёдора. На московских площадях в лицо Борису князья и бояре говорили и не такое. Просто тут было легко уличить оппонента во лжи. А вот спустя 15 лет, когда большинство ведущих политиков уже умерли, а у народа в голове всё перемешалось, об этой „липе“ заговорили публично.

Забыв старые обиды, Богдан Бельский вместе с Фёдором Ивановичем Мстиславским, при поддержке Романовых, выступил с предложением посадить на трон „царя“ Симеона Бекбулатовича. Кстати, сей „царь“ был женат на Настасье Ивановне Мстиславской, родной сестре Фёдора Ивановича. Но, как уже говорилось, эта кандидатура была более чем спорной, и от неё пришлось отказаться. Себя же Фёдор Никитич Романов предложить не рискнул, а других кандидатов попросту не было.

Кто-то из оппозиции выдвинул идею о передаче всей полноты власти Боярской думе. Сразу же после отъезда царицы Ирины в монастырь дьяк Василий Щелкалов вышел к собравшемуся в Кремле народу и потребовал присяги Боярской думе, но услышал в ответ: „Не знаем ни князей, ни бояр, знаем только царицу“. Когда же дьяк объявил, что царица в монастыре, то раздались голоса: „Да здравствует Борис Фёдорович!“ Вот здесь мы в первый раз слышим глас народа. Население Москвы категорически против боярской власти, которая неизбежно приведёт к анархии и междоусобице.