Остапчук сбежал. Акимов тоже было заметался, но стало понятно, что отделение не оставишь, а неотложных дел, как назло, у него не оказалось. Ведь еще с утра он уже принял Наталью и покорно выслушал в очередной раз ее тихие, невнятные, но такие жалобные речи. И вдруг – нате, опять она, вне графика. Снова гражданка Введенская нежным, музыкальным голосом поведала историю своей жизни, встречи с Ваней, объяснила, какой он был замечательный и внимательный, как он первый раз признался ей в любви.

Акимов лишь потирал рдеющие уши и прятал глаза, было так неловко, как будто он лично присутствовал при этом проникновенном, хотя и немногословном действе. Наталья при всей своей конфузливости обладала весьма образной речью и живым воображением. Иначе чем объяснить, что чем дальше, тем более разнообразным, обрастая новыми красочными деталями, становилось ее повествование?

Наталья увлекалась, сверкала глазами, кулачки ее трепетно сжимались. Неловко было ее прерывать. Сергей, сочувственно кивая, закономерно отвлекся на размышления о том, а что он вообще знает о Ване Палкине и о его жене Наталье? Оказалось, ничего. Люди они были тихие, ничем не примечательные, гостей не привечали, сами по гостям не ходили. Ваню любили, Наталью – нет, но теперь, конечно, все не так.

«Удивительно кислая и паскудная история», – философски заключил Сергей и в этот момент увидел возвращающееся начальство, а с ним – какую-то незнакомую пигалицу с портфелем в руках.

– Наталья, не пора за Сонечкой в садик? – деликатно намекнул Акимов, памятуя, что только упоминание о любимой дочке способно привести эту психическую в чувство.

Наталья спохватилась:

– Ах да, ведь и правда! Как с хорошим человеком поговорить приятно: даже не заметила, как время пролетело. До скорого свидания, Сергей Палыч, вы ведь Ваню найдете?

– Конечно, – не моргнув глазом соврал Акимов.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Наталья, попрощалась и направилась к выходу.

Обернувшись в дверях, она уточнила:

– Я еще к вам загляну, позволите?

– Позволит, позволит, – уверил ее Сорокин, как раз заходя в кабинет, – это наша работа, не сомневайтесь.

Наталья степенно поклонилась:

– И вам доброго дня! – И удалилась.

Удивительно она двигалась: не шла, а как бы плыла, и от всей ее субтильной, странно облаченной фигурки все-таки веяло немалым достоинством.

– Знакомьтесь, – пригласил Сорокин.

В дверь никто не вошел.

– Екатерина Сергеевна, ты где? Где пропала?

– Тут, – в кабинет проникла маленькая девчушка, остроглазая и остроносая, скуластая, с коротко стриженными темными волосами, в ситцевом костюмчике. Она напоминала какого-то зверька – то ли мышь, то ли лисицу.

– Знатную даму пропускала, – улыбнулась она и представилась: – Екатерина Елисеева, можно просто Катя.

– Сергеевна, Сергеевна, – назидательно поправил Сорокин, – нечего прибедняться. Привыкай, что ты – представитель власти и должна пользоваться уважением. Итак, товарищ Акимов… Сергей Павлович, знакомьтесь – наша практикантка из славного Заочного юридического института. Прошу любить, жаловать и щедро делиться опытом.

– Было бы чем, дела наши кастрюльные. – Акимов осторожно пожал протянутую крошечную ручку. «До чего же хрупкое создание, как бы не сломать».

– Не прибедняйся, – бодро посоветовал Сорокин, – у тебя всегда есть чем поживиться. Ладно, знакомьтесь, располагайтесь, Сергеевна, вот как раз свободный стол.

Начальство удалилось. Практикантка принялась осваиваться на рабочем месте. Из портфеля была извлечена одна книжка, вторая, третья…

Акимов ошеломленно наблюдал:

– Что, будем работать?

– Обязательно, – согласилась Катя, продолжая выгрузку. Показалась четвертая, пятая и шестая книжка со смутно знакомыми названиями: «Криминалистика», «Криминология», «Учебник по уголовному процессу», «Теория и практика экспертизы в советском уголовном процессе».

– Вы что, это все прочитали? – не подумав, удивленно спросил Акимов.

– И выучила, – совершенно не обидевшись, ответила она, – все это теория, ничего трудного, не то что ваша работа. Вы практик, в любом случае больше меня знаете.

– Это – да, присутствует, – охотно признал Сергей. В ее восхищенных глазах он рос как на дрожжах.

– А какие дела вы мне передадите?

«Ах ты моя хорошая, моя милая, как ты вовремя!» – потирая мысленно руки, Акимов посмотрел на лежащее на столе тухлое дело об исчезновении Вани Палкина, оставившего без куска хлеба полоумную жену Наталью и серьезную дочку Соню. И только потом полез смотреть, чем бы еще порадовать горящую энтузиазмом практикантку.

Нельзя не признать, что старшие товарищи с постыдным удовольствием сплавили Сергеевне – так с легкой сорокинской руки начали называть Катю – все самые нудные дела. Правда, эта диверсия очень скоро обернулась против них самих. Тихая старательная Сергеевна как-то весьма споро разобралась с рутиной, во что Сорокин не преминул ткнуть подчиненных носами.

Глядя, как она лихо расшифровывает самые невнятные бормотания свидетелей и потерпевших, безошибочно выдергивая главное, не только Акимов, но и бывалый Остапчук испытывали чувство зависти, недостойное советского человека.

Ишь ты, кольщик-ударник! Она даже из Натальи умудрилась выдернуть что-то внятное, по крайней мере после разговора с ней – тихого, задушевного, как желчно выразился Остапчук, «сугубо бабского» – Сергеевна выпросила себе тухлое дело Вани Палкина и глубоко над ним задумалась.

Оставалось успокаивать себя тем, что более серьезные дела ей вряд ли по плечу, – хотя оснований для этой уверенности уже не было. Вскоре старшим товарищам и зубрам сыска пришлось искренне раскаяться в своем высокомерно-снисходительном отношении к маленькой и слишком умной Сергеевне. Всему виной стала наука геометрия.

Год назад в квартире дома Гладковых прогремел выстрел. Взрослые и дети заполонили лестничную клетку, взволнованно спрашивали, в чем дело.

– Это у Зыковых, – первой сообразила Оля, указывая на дверь, где проживал получивший квартиру военный капитан с супругой.

Словно в подтверждение ее слов, дверь распахнулась и на лестницу с ужасным воплем выскочила бледная растрепанная Зоя, жена капитана, в ночнушке и папильотках. Истошно крича, она кидалась на стены, хватала людей за грудки и вообще выглядела как помешанная. Соседи, войдя в квартиру, увидели на кровати труп хозяина, а рядом, на полу, – пистолет, по всей видимости, выпавший уже из мертвой руки.

Акимов поежился, вспомнив эту картину. Зоя Зыкова, полуголая, как будто не соображала, где она и кто все эти люди, водила пустыми глазами, истерично икала и отталкивалась руками, так что Вере Вячеславовне понадобилась помощь соседей, чтобы накинуть на нее халат.

На допросе Зыкова показала, что в тот вечер они были в гостях на именинах, затем выпили еще дома, и она, Зоя, легла отдельно на кушетку, потому что капитан был сильно пьян.

– Зачем же вы еще-то усугубили? – деликатно попытался уяснить Акимов, но она лишь руками развела:

– А что поделаешь? Муж в последнее время выпивал, были претензии по службе, начались болезни, к тому же он сильно храпел…

Она снова завыла, да так по-бабьи, что пришлось прервать допрос.

Вскрытие показало, что причиной смерти капитана стало сквозное ранение в область правого виска. Убитый был правша, вокруг раны ясно были видны ожог и частицы пороха у входного отверстия. Это убедительно подтверждало, что выстрел был сделан в упор. Экспертиза подтвердила и тяжелую степень опьянения покойного.

Все это воспринималось как пустая формальность – и так было понятно: напился и застрелился.

– А причины? – недовольно спросил Сорокин у прокурора.

– Бытовое пьянство, морально-нравственное разложение, проступки по службе, – с нетерпением отозвался тот. – Сорокин, что тебе еще надо? Конец года, между прочим.

И дело прекратил.

Вот почему Акимов удивился, обнаружив однажды практикантку изучающей это самое прекращенное дело.