Помещение было небольшим и дорого обставленным — данная комната предназначалась для неофициальных приемов. Из-за плотно задернутых окон здесь царил полумрак — источниками света были камин и свечи в канделябрах. Это казалось странным, учитывая, что день выдался солнечным и впору бы открыть окна, впустить внутрь солнце и свежий воздух, но королева, очевидно, придерживалась иного мнения.
Она сидела в глубоком кресле, облаченная в черное с бордовыми вставками платье — худая, прямая, бледная.
— Ваше Величество, — я преклонила колено и опустила взгляд, — сердечно благодарю за то, что согласились меня принять.
Она молчала. С минуту я стояла на одном колене, стиснув зубы от напряжения в мыщцах.
— Поднимитесь, леди Стенсбери, — сказала она, наконец, — и подойдите ближе, я хочу видеть вас.
Я подошла и получила возможность рассмотреть ее лицо. В нем, к моему удивлению, не было злости — я видела перед собой уставшую, одинокую и нездоровую женщину. В молодости она, вероятно, была красива, остатки привлекательности еще читались на ее лице.
— В послании вы говорили, что хотите вернуться ко двору, — сказала Беренгария. — Хотя покинули его по доброй воле. Что же произошло?
Письмо сочинял Роберт, он же и проинструктировал меня о том, что следует ответить на этот вопрос.
— Как вам известно, финансовое положение нашей семьи довольно шатко. Я хотела спокойной жизни, но с моей стороны было ошибкой оставить двор. И я благодарна вам, Ваше Величество за то, что вы согласились дать мне шанс.
— Кхм… — закашлялась она, — я думала, вы начнете говорить о долге и патриотизме. Хорошо, что не стали врать. — Наши взгляды встретились. Беренгария смотрела серьезно, но без враждебности. — Я, конечно, знаю о том, кто ваш муж, и о том, что еретичка Молли Хоуп была вашей подругой, это все мне хорошо известно. Что, кстати, вы думаете о ее казни?
— Мне тяжело судить, — сказала я, помня наставления Инилеи, — Молли была дорога мне, и я очень сожалею о том, что с ней случилось.
— Порой нам приходиться делать выбор между долгом и привязанностью, — ответила королева. — Это нелегко, но только так мы можем противостоять искушению.
— Мне еще только предстоит научиться этому, Ваше Величество.
Все шло не так, как я ожидала. Я думала, что увижу перед собой чудовище, религиозную фанатичку, но Беренгария произвела на меня странное впечатление. Она не вызвала отвращения, как впрочем, и симпатии. Мне было жаль ее. Королева выглядела иссушенной и уставшей. Ее нездоровье увидел бы и слепой. Интересно, когда она в последний раз была на свежем воздухе? И почему не прикажет хотя бы открыть окна? Полумрак, пыль и затхлый воздух превращали эту комнату в склеп, а ее обитателей в похороненных заживо. Мне стало душно.
— Я даю вам разрешение вернуться ко двору и стать одной из моих фрейлин, — сказала Беренгария. — Вы будете получать соответствующее жалованье, как и ваш супруг.
— Благодарю, Ваше Величество, — я снова опустилась на колено и поцеловала протянутую мне руку. Она была холодной и шершавой.
— Вы можете занять место в кресле, — разрешила королева и обратилась уже к фрейлине. — Оставьте нас, Катерина.
Ага, значит, приближенную даму зовут Катерина, подметила я. Надо запомнить.
Мы остались вдвоем и около минуты сидели в полной тишине. Сказать, что я чувствовала себя неуютно — не сказать ничего. Королева задумчиво смотрела в едва приоткрытое окно и будто бы не замечала меня. Возможно, она ждала, что я заговорю первой — но о чем?
— Каковы настроения на севере? — спросила она, наконец, по-прежнему не глядя в мою сторону.
— В Нальгорде все спокойно, Ваше Величество, — ответила я. — Тернадцы ведут себя тихо, и за время моего пребывания в Фитфилд-Холле не было ни одного конфликта.
Беренгария подперла ладонью острый подбородок и повернулась ко мне. Ее глубоко посаженные, внимательные глаза, впились в меня. Худая, сухопарая, с выбившимися из-под чепца темно-рыжими волосами она напоминала старую синицу, хотя в действительности ей было не так много лет.
— Я спрашиваю не о тернадцах, — королева наклонилась вперед. — Думаю, вы понимаете, леди Стенсбери.
Она была не из тех, перед кем можно притвориться дурой, и это сойдет тебе с рук. Как и ее сестра, Беренгария очень остро чувствовала любую фальшь.
— Север страны всегда был предан новой вере и Вам. В Аране я терзалась сомнениями, ибо, как вы знаете, воспитывалась в старых традициях, но муж объяснил мне суть истинной веры.
— В Аране много еретиков, — согласилась Беренгария — Особенно сейчас, когда вовсю гуляют слухи о моей болезни.
— Вам следует беречь себя, Ваше Величество. Возможно, я не та, кто имеет право давать советы, но если позволите, вам все же следует чаще бывать на воздухе.
— Я прощаю вам вашу дерзость, леди Стенсбери, — отмахнулась королева. — За моим здоровьем следят лучшие рулеонские врачи. Что ж, — она закашлялась и расправила плечи, — с сегодняшнего дня вы считаетесь одной из моих дам. Я распоряжусь выделить вам и вашему супругу отдельные покои. Негоже мужу и жене спать в разных опочивальнях, — на этих словах в ее лице скользнула едва заметная грустинка. — А теперь ступайте и познакомьтесь с другими фрейлинами.
Из приемной я вышла в смешанных чувствах. Сложно сказать, как отнеслась ко мне королева, но пока я, без сомнений вызывала у нее подозрения, что совершенно естественно, однако враждебности с ее стороны не было. Сейчас все находилось в моих руках. Радовало одно — мне дали возможность быть рядом с Ричардом, а две головы всегда лучше, чем одна.
Итак, игра началась.
ГЛАВА 28
В действительности все оказалось не так плохо, как я поначалу предполагала. Фрейлины Беренгарии невзлюбили меня с первого дня, относились холодно и с подозрением, но открытой враждебности с их стороны я не увидела. Первое время было тяжело игнорировать едкие замечания, но каждый раз, когда желание сорваться становилось особенно острым, я напоминала себе, для чего нахожусь здесь. Вера в «большое дело», сколь бы пафосно это ни звучало, отрезвляла в моменты гнева.
Кроме того, уже через пару недель я откровенно жалела своих недоброжелательниц — все им было не меньше двадцати восьми, и ни одна не состояла в браке. Учитывая нетерпимость королевы к внебрачным связям, у бедняжек не оставалось ни одного шанса познать мужские ласки, а без них, женщина, как известно, хиреет, и у нее портится характер.
— Именно это я и представляю каждый раз, когда мне хочется нагрубить им.
Мы лежали в кровати, и Ричард вырисовывал указательным пальцем узоры на моей обнаженной спине. Время подбиралось к полуночи, а просыпалась королева рано, и чтобы к ее пробуждению быть в подобающем виде, нам, фрейлинам приходилось вставать еще раньше. Но меня не клонило в сон. К тому же надо было дописать письмо и завтра утром отдать его доверенному.
— А, знаешь, она все-таки не такая, как я представляла.
Ричард забрал у меня письмо и положил на тумбочку, чтобы чернила высохли.
— Ты сама понимаешь, что дело не в ней, а в ее окружении. Скоро рулеонцев в этом дворце станет больше, чем местных. За эту неделю я кое с кем переговорил, — Ричард свесился с кровати и взял стоящий на полу кубок, — Годефри на полном серьезе планирует вторжение в страну.
Не то, чтобы сказанное меня удивило, но я не думала, что при дворе об этом говорят практически в открытую.
— Говорить о смерти королевы считается преступлением, но поверенным Годефри нечего бояться.
— Будь осторожен, Ричард, — я коснулась губами его плеча. — Не доверься не тем людям.
— Не переживай за меня, — он взял письмо, положил в конверт и поставил сургучную печать. — Я умею выживать, Лиз.
— Выживать на Севере, и выживать при дворе — разные вещи, — вздохнула я.
О, нет, я не считала его глупым. Но Ричард, с его прямолинейностью был идеальной мишенью. Какому-нибудь рулеонцу достаточно зажать в углу испуганную служанку, чтобы спровоцировать конфликт. Кто-то может и пройдет мимо, но не Ричард. Или сказать гадость о его казненном брате, назвать меня шлюхой… Да что угодно. Он взрывался как пороховая бочка, и в этом заключалась его главная и, возможно, единственная слабость.
