Я встаю, прохожу через маленький приют и прощаюсь с Матроной.

— Спасибо, Татума, — говорит она, но не делает реверанс.

Она перестала их делать только сейчас, после трёх лет моих просьб. Она всё ещё отказывается перестать благодарить меня, что всегда, казалось мне, должно быть наоборот. Мне всегда кажется, что это я должна благодарить её.

Макушка моей головы чуть выше двери приюта. Это здание и другие дома в этом районе построены из высушенной травы, собранной во второй ротации. Каждую перемену эти дома сгорают дотла, а затем отстраиваются заново в пятой ротации. Я не могу себе представить, каково быть вынужденным всё время делать это, и думаю, что это пустая трата их времени, но понимаю, что должно остаться определённое количество деревьев Каура, чтобы можно было очистить воздух от дыма. В нашей истории были времена, когда этот баланс нарушался и приводил к большим человеческим жертвам.

Деревня всегда помогала мне смотреть на жизнь в перспективе. Худые, обветренные люди вокруг меня одеты в свободные брюки и туники, испачканные сажей от дыма и пепла. Но они счастливы. Дети бегают между телегами и повозками в босоножках, с распущенными волосами, визжат, когда их ловят.

Один мальчик спотыкается и падает передо мной. Я приседаю. Его возраст около одной перемены. Я протягиваю руку, чтобы поставить его на ноги, когда он выхватывает руку и хватается за нижнюю часть моей вуали. Я протягиваю руку вперёд и хватаю вуаль перед его рукой, а затем разжимаю его пальцы другой рукой.

Я поднимаю глаза.

Деревня перестала шуметь, все люди смотрят на нас в ужасающем молчании. Из соломенной постройки выбегают женщина с мужчиной и бегут в мою сторону. Я отпускаю руку мальчика, и женщина хватает его, стараясь держаться как можно дальше от меня.

Мужчина опускается передо мной на колени.

— Милосердная Татума, пожалуйста, не причиняй вред моей семье. Я приму любое наказание от их имени, — он умоляет меня.

У него деревенский акцент, буква «р» перекатывается в его словах. Частные наставники вбивали в меня это, и я знаю, что придворных учили тому же в дворцовых классах.

Они худощавые, явно работяги, судя по усталой сгорбленности их плеч. Такое произошло со мной впервые. Так много людей наблюдает.

Мужчина всё ещё стоит на коленях. Его жена прижимается к мальчику и плачет. Если мне нужно было напоминание о страхе, который внушала моя мать, это было оно. Слово Татум было непреложным, а я была следующей в очереди.

Я кладу руку на плечо мужчины. Он как минимум на три перемены старше меня или так выглядит.

— Он маленький мальчик и не знал, что правильно. Я не собираюсь причинять вред твоей семье, — говорю я. — Как тебя зовут?

— Турин. Я Турин, — заикается он.

— Что ж, мистер Турин, возвращайся к своей жене и сыну. Никакого вреда не было причинено, — говорю я.

Потребовалось время, чтобы уйти. В конце концов, я ухожу, немного опечаленная после того, как они выражают мне бесконечную благодарность и желают всяческих благ и долголетия. Маленькая девочка, может быть, другой их ребёнок, приблизилась с маленьким тортом, от которого я вежливо отказалась. Одно из моих самых сильных избиений произошло после того, как мать застала меня за употреблением деревенской еды.

Дома меняются, когда я приближаюсь к дворцу, в большинстве случаев они сделаны из Каура — знак богатства и положения в Осолисе. Непосредственно за границей дворца находятся дома из Каура, у которых только крыши сложены из соломы. Эти обители принадлежат самым богатым жителям деревни — таким, как Сатумы, и их помощникам, которые следят за обеспечением продовольствием, ресурсами и регенерацией в течение ротаций.

Оландон ждёт меня во внешних садах, когда я прохожу через неохраняемую стену на территорию дворца.

— Ты была в деревне, — говорит он.

— Была, — с улыбкой говорю я.

Было редкостью, когда я не проводила там хотя бы часть дня.

— Тебе тоже следует пойти.

Оландон вздрагивает. Помимо способности моего брата искренне любить двор, это был единственный вопрос, в котором мы были не согласны. Он не мог понять, чем деревня так привлекала меня. Он приходил раз или два по моему настоянию, но я знала, что он делал это с неохотой и отвращением. Он также ненавидит, как при дворе меня высмеивают за визиты в деревню. Этот смех никогда не беспокоил меня, потому что насмешки — единственная причина, по которой мать разрешает мне ходить в деревню. Она безмерно этим наслаждается. Но поскольку я также получаю удовольствие от тренировок и походов туда, я не теряю из-за этого сон.

— Татума Олина, какая встреча, — раздается голос.

Я закатываю глаза, но останавливаюсь. Я оборачиваюсь и вижу, кому принадлежит голос. Искренняя улыбка озаряет моё лицо.

— Сатум Джерин, вы вернулись из шестой ротации, — говорю я, удовольствие звучит в моём голосе при виде него после такого длительного отсутствия.

Он кланяется мне и Оландону.

— Да, мы только что закончили убирать ящики из Каура в следующей ротации фруктовых деревьев и посадили семена для сбора урожая в первой, — с улыбкой говорит он, морщинки вокруг его глаз разглаживаются.

Джерин — один из немногих придворных, которых я оставлю.

— Вы делаете для нас большую работу, — говорю я, кивая головой.

Мать никогда не оценивает его по достоинству, так что я всё время стараюсь хвалить его. Из трёх Сатумов он единственный, кто мне нравится.

Он рад комплименту.

— В этом году мы потеряли только десять деревьев. Двадцать новых деревьев, которые мы посадили в шестой ротации в прошлую перемену, пережили пожары, — я улыбаюсь энтузиазму в его голосе. — Благодаря бережному отношению Татум, у нас накопилось продовольствия почти на целую перемену.

— Пока там есть яблоки, вы знаете, я буду довольна.

Он делает небольшой поклон.

— Могу вас заверить, они выжили. Я всегда убеждаюсь, что эти ящики очень плотно закрыты перед четвертой ротацией.

Я прошу его передать приветы его жене и детям.

По пути на ужин мы с Оландоном обсуждаем тренировки стражников. Я рассказываю ему о проблемах, которые заметила в последнее время.

Технически стражу возглавлял дядя Кассий, но из тех редких моментов, когда я видела его на тренировках, я знала, что он был в лучшем случае посредственным бойцом и уж точно не достаточно хорошим, чтобы быть Главой стражи. Один из Элиты моей матери неофициально занимал эту должность, пока моему брату не исполнилось восемнадцать лет. Я слушаю рассказы брата и отгоняю ниточки ревности, пока он говорит.

Мы подходим к столовой, я вижу Кедрика, стоящего в стороне с делегатами. Он поворачивается в мою сторону. Однако несколько придворных наблюдают. Я скольжу мимо, не обращая на него внимания, моё сердце замирает.

ГЛАВА 06

Несмотря на данное ранее обещание не делать этого, я избегаю Кедрика во второй раз и, восстановившись, провожу всё своё свободное время, тренируясь с Аквином. Работа над собой до изнеможения помогает мне справляться с негодующими взглядами придворных.

Нетрудно избегать его, мать вела переговоры с Кедриком с тех пор, как он допустил промах в столовой. Я странным образом благодарна, хотя и понимаю, насколько это извращенно. Я бегу вниз по пустой дорожке к деревне, направляясь к Аквину. Луг уже убран и пуст. Моя мантия и вуаль прижимаются ко мне спереди, когда я бегу. Я представляю, как материал развевается за мной. В моём сознании моя вуаль становится моими волосами, а вместо движения материала, я ощущаю тепло огня прямо на своей коже.

Занятая этими мыслями, я едва успеваю среагировать на треск справа от меня. Огромные руки хватают меня. Я бью правой ногой, слыша в ответ громкое ворчание. Я подныриваю под руку высокого человека, хватаю его за запястье и, используя момент, перекидываю его через бедро и бросаю в дерево Каур.

Я разворачиваюсь и принимаю боевую позу, когда слышу приближающиеся тяжелые шаги нескольких человек. Я выпрямляюсь при виде Малира и Рона, выходящих на поляну. Эти два мужчины были наименее дружелюбными из всех делегатов, но вместо того, чтобы не любить их за это, я обнаружила, что мне это нравится. Когда люди были вынуждены по обычаю разговаривать со мной, они всегда были вежливы, хотели они этого или нет. Моя мать ненавидела меня, но не потерпела бы открытого неуважения ко мне.