— Тебе вызвать такси? — прервал он первым молчание, а меня перекосило. Хамло неотесанное!

— С чего бы вдруг мне вызвать такси? — хмыкнув, плюхнулась обратно в кресло, изящно закинула ногу на ногу. — А тебе помочь свои пожитки собрать?

Кажется, меня прокляли. До седьмого поколения, как пить дать! А нам не привыкать — мы закаленные! Нервным движением он взлохматил свои волосы, что уже успели высохнуть, и Синица сквозь зубы процедил:

— Я никуда не собираюсь. Значит так, Фролова, — едва ли выговорил мое имя, словно оно было ядовитым, — я пошел разбираться, а ты долго не засиживайся.

Засим командир пожелал еще раз окатить меня убийственным взглядом, пнуть с дурости мой чемоданчик и откланяться, громко хлопнув дверью.

Никто и не сомневался, что неразумный побежит восстанавливать справедливость. Ну, а мы как более развитые, а то бишь хитрые, шустро поскакали в комнату. Как я и ожидала, Синица все же мужик, а против природы, едрит мадрид, не попрешь, потому-то и не удивилась, застав кучу неразобранных коробок в комнате, пару разбросанных носков, а еще конструкцию весьма сомнительного и подозрительного вида. Большую в почти мой рост штуковину, накрытую покрывалом до самого низа. Жуть какая!

Быстро все это безобразие перетащила в зал, поставила около выхода, а носочки с полотенцем так уж и быть, сжалившись, запихнула в первую попавшуюся коробку. Осталась только эта подлянка. Разумно решив, что самой мне такую громадину не поднять, оставила сие безобразие для хозяина. И так чуть не надорвалась, а я девушка хрупкая, нежная. Я же будущая мать, в конце-то концов!

Свои же вещи я поспешила разложить по полочкам в шкафу. Лифчик к лифчикам, трусишки к трусишкам, пижамки, носочки, чулочки (колготы принципиально не ношу, не комильфо это) и все остальные женские премудрости. Не поленилась даже по цветам рассортировать. Косметику на столик в комнате. Крема, гели, шампунь (импортный, между прочим, из самого Парижу) обосновала в ванной, обувь нашла свое место в прихожей.

Так, тихо мурлыча себе под нос, и справилась. Поставив ноутбук на стол, осмотрелась и счастливо вздохнула. Эх, лепота!

Вдруг Сатанинская конструкция шевельнулось, а я замерла — точно вкопанная. Что-то под ним угрожающе поскреблось и я с воплем:

— Дьявол!

Пробкой вылетела из спальни, не забыв захлопнуть дверь.

Накручивая круги вокруг дивана, дошло… Чего это я? В самом деле? Нервная такая, что бес в церкви. Непорядок. Лялю — ухажера моего шкафовидного не испугалась, когда тот полез в окно с цветами, да пылкими речами. А уж, поверьте мне, там было чего пугаться!

Здоровый лоб, морда-лица перекошенная и зловещая, лапищи, что дубины, и ко всему прочему — влюблен. Влюблен окончательно и бесповоротно! С его-то слов. И все бы ничего… Что я от ухажеров через форточки туалетов не уматывала удочки, что ли? Так этот настойчивый гад жениться вздумал! Угрожает этим по сей день!

Уж ежели Лялю не испугалась, то что мне до ветерка. Просто ветерок подул, а я натура впечатлительная… На том и решила, что, дескать, всяких странных конструкций не боюсь, а в комнату не заходила, потому что вещи уже разложила. И чего там, собственно говоря, делать?

Очень кстати заурчал живот и я, посетовав на голодного предателя, стала рыскать в поисках еды. В чем преуспела. Пицца была хоть и не первой свежести, но голод не сосед — от него не уйдешь. Так меня, жадно жующую, и застал Синица. Даже ничего не сказал. Видимо мои голодные зенки были весомым аргументом, против его претензий.

— И как? Разобрался? — отрывая кусок пиццы зубами, поинтересовалась. Без ехидства, к слову, и с искренним интересом. В конце-то концов, нужно же ему где-то жить?

Уже привычно холодный Синицын опустился на стул за барную стойку аккурат напротив меня. Взял кусок пиццы, не внимая на мое возмущенное:

— Эй!

Откусил, прожевал и невозмутимо поведал:

— Хозяева деньги не вернут, — ну это и так понятно, но отчего-то свое саркастическое замечание оставила при себе, — они их на адвокатов потратили. Но предложили альтернативу…

Синицын сделал выразительную паузу, а я навострила ушки, как та лиса.

— Пять месяцев вместо трех.

— Почему это пять?

Тут уже Синицын искривился в усмешке и нахально заявил:

— Потому что кое-кого жаба задавила! — и не успела я вставить слово, как продолжил, — Ты заплатила за два по цене трех. Поэтому, на правах сильного пола я живу, первые три месяца, а потом заселяешься ты на два.

Кусок пиццы встал в горле, глаз дернулся, спина неестественно выпрямилась — точно деревянная. Вернуться домой? На три месяца.… От подобной мысли тотчас же заворотило. Уж лучше я со свету сведу этого сильного на правах слабого!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Синицын, — коброй зашлась, вставая из-за стола, — ты же мужчина, — оскалилась, блеснув коварно глазками. Будущий неупокоенный жмурик сощурился, не подозревая, что в случае его отказа его скоропостижная кончина неизбежна. — Разве ты можешь выгнать бедную девушку на улицу?

Между тем подкралась с кошачьей грацией к нему, провела коготками по спине, почти ластясь. Димка повернул свою голову ко мне. Наши лица оказались неприлично близко, но его не проняло. Сухо он изрек:

— Во-первых, не на улицу, а, во-вторых — могу.

Ухх, рожа жмотярская! Так и продолжая невозмутимо жевать, он даже не моргнул, когда мои ногти с силой вонзились ему в бок. Так просто его не пронять.… И, судя по решительному взгляду, отступать он был не намерен. Скорее меня вышвырнут за шкирку, как паршивого, нагадившего в ботинки котенка, нежели проявят благородство.

Синицына я успела изучить вдоль и поперек. Безусловно, из тех крохотулик, что мне удалось о нем узнать, я сложила некий весьма скудный портрет его скрытной личности. И пущай он был не склонен к жалости… Однако есть ли на свете мужчина, невосприимчивый к слезам?

Нос как по заказу шмыгнул, щечки надулись, а из глаз солеными крупными капельками потекли слезы. Синицын перестал жевать, вздохнул и угрюмо шикнул:

— Фролова, не надо мыльных опер.

— Дим, — проскулила, а изо рта вырвалась жалостливая тирада достойных громкий оваций, — мне ведь правда некуда идти.

— Фролова, ну что ты мелешь? — недоверчиво на меня покосился. — К родителям чеши, а через три месяца приходи.

— Так… нет у меня родителей, — прошептала. И хотелось бы прикусить язык, но бомба уже была запущена. Обратного пути нет. Если врать, так уж с размахом! Такова заповедь Ульки Фроловой!

— Как… нет? — опешил он.

— Так, сирота я, — горько вздохнула, утерев фальшивую слезу. — С самых пеленок сирота. Ни матери, ни отца…

— Ааа…

— Так, у тетки обитала. Та меня с самых пеленок и растила, — без зазрения совести врала. Так-с, надо больше драматизму… — выгнала меня карга старая. Взяла только потому, что пособие платили. Хорошо хоть девки помогали, чем могли, а то так бы по миру и пошла. Она ж и кормить меня забывала, — покачала головой и покосилась на пиццу, — а как я по электричкам ходила песни пела — никто ж не знает! Заставляла меня еду отрабатывать, а хахали так ее вообще…

На этих словах глаза Димы налились кровью, а скулы заходили ходуном.

— Они тебе что-то сделали?

Перегнула…

— Ээ, нет! — выкрикнула поспешно. — Просто на улицу выгоняли, ну, а я к девчонкам шла. Тетка Райка меня, как свою растила, — ну тут считай, не соврала. Дунькина бабушка мне всегда была рада, и в случае чего приютила бы под крылышком.

— Прости, — взъерошил волосы, а я постаралась скрыть победную улыбку. Мужчины, едрит мадрид! От сердобольная душа.… Мысленно, я уже провожала Синицу в добрый путь, однако… — придется жить вместе. Я не могу пока переехать, — пожал плечами. — Очевидно, ты тоже. Остается только…

— Вот и договорились, соседушка! — резво подскочила с кресла, потрепала ласково по голове. Если его моя радостная реакция удивила, то виду Синицын не подал.