— Патент?

— У нас называется «привилегия».

— Это понятно. Но долго. К тому же идей у всех, как грязи. Мне бы хотелось опытный образец, чтобы продемонстрировать, что это работает. Есть у вас выходы на таких людей?

— Английский клуб.

— Может быть. Что бы я без вас делал!

— И государь, — заметил Гогель.

— Хорошо. Только не говорите ему, что я сумасшедший.

— Вы не похожи на сумасшедшего, Александр Александрович.

— Это радует, — усмехнулся Саша. — Классно бы было такую ручку сделать, а то гусиное перо — это, конечно, очень романтично, но совершенно ужасно!

Гувернер хмыкнул.

— И еще один вопрос, — сказал Саша. — Григорий Федорович, здесь есть библиотека?

— Конечно.

— Покажете?

— Пойдемте!

— Далеко?

— Около версты.

Спокойным шагом дошли минут за пятнадцать и оказались перед двухэтажным строением совершенно эльфийской архитектуры. Высокая крыша, балкончик, высокие окна и арочки, обрамленные неким белым кружевом. Ковка что ли? Саша был совершенно уверен, что из камня этого сделать нельзя. Даже полоток готической церкви «Сен Шапель» в Париже казался куда грубее.

И тогда он совершенно четко понял, что американцы полные лохи. Ну, зачем они изобретали из головы и строили зачем-то декорации для Лориэна во «Властелине колец»? Вот же! Приезжай — и снимай! Явный дворец Галадриэли!

— Не узнаете коттедж? — спросил Гогель.

— Нет. Я его не помню. Здесь живет королева эльфов?

Гувернер помрачнел.

— Не воспринимайте все так всерьез, Григорий Федорович, — сказал Саша. — Я прекрасно понимаю, что это дворец кого-то из моих родственников. Но, исходя из архитектуры, трудно же предположить других хозяев, кроме короля Оберона и королевы Титании. Хотя, хотя… Может быть, еще фея Моргана или королева Медб.

— Королева Медб?

— Не знаете? Это из ирландского эпоса. Древняя королева, воительница и колдунья. Ее обычно изображают на резном деревянном троне, с копьями и щитом, а перед ней на треножнике что-то дымится. Так чей это на самом деле дворец?

— Это дворец-коттедж вашего покойного деда государя Николая Павловича и его супруги Александры Федоровны, вашей бабушки.

— С ума сойти! Совершенно не бьется с образом! Я ожидал от деда скорее чего-то тяжеловесно-классического, чем псевдоготики.

— Это он строил для государыни.

— Бабушка жива?

— Да. Но она сейчас в Ницце.

— Там красиво, — улыбнулся Саша. — Но очень жарко. Полдень. Юг. Midi[13].

Внутри дворец оказался еще более эльфийским, чем снаружи.

Готические потолки, готические люстры из кованого кружева, готическая резная мебель и камины с изящнейшими белыми изразцами, а в окнах — цветные витражи. Лестница — сказочное чудо с тоненькими балясинами. Стены, с нарисованными окнами готического храма, светильник на тяжелой цепи.

— Боже мой, кто это строил? — восхитился Саша. — Глава выколоть, голову отрубить, и чтобы нигде больше!

— Фермерский дворец вас так не восхищал, — заметил гувернер.

— А что там интересного? Классика, как классика. Скукотища! А здесь! Собор-вокзал, что в Кельне, тихо курит в сторонке.

— Почему «Собор-вокзал»?

— Потому что прямо у его подножия железнодорожная станция.

— Вы там были, Александр Александрович?

— Неважно. Возможно кто-то рассказывал. Даже Нотр-Дам отдыхает, несмотря на реставрацию шпиля Виолле-ле-Дюком. Я понимаю, что Собор Парижской Богоматери и храм Волхвов аутентичнее, но здесь такая феерия!

— Александр Александрович, а что за Виолле-ле-Дюк?

— Парижский архитектор и реставратор, Григорий Федорович.

Библиотека была выдержана в красных тонах. Всю стену напротив входа занимали книжные шкафы с резной деревянной отделкой в виде стрельчатых арок. Жаль только, что с непрозрачными дверцами.

— Вы здесь ориентируетесь? — спросил Саша. — Мне нужен какой-нибудь медицинский справочник или энциклопедия.

— Есть энциклопедический словарь, — сказал Гогель. — Вот здесь!

Саша открыл рекомендованный шкаф. Словарь имел кожаные переплеты с золотыми надписями и толстенные тома числом тридцать с хвостиком. Из длиннющего названия Саша понял ровно четыре слова: «Universal», «Lexikon», «encyclopādisches» и «Künst». А также тот печальный факт, что словарь на немецком.

— «Но всё же мы не привыкли отступать!» — процитировал Саша — Григорий Федорович, вы знаете немецкий?

— Да, немного.

— Знаем мы ваше немного. Судя по тому, как Зиновьев немного знает французский. Значит, как только я скажу «пас», вы мне поможете.

Буква «L» была в 17-м томе.

«Laudanum» нашелся. Статья про него состояла ровно из одной строки: таинственное сокращение «f. u.» и слово «Opium». Сокращение очевидно означало «смотри ниже» или что-то в этом роде. Впрочем, какая разница, все было ясно.

Он положил том на письменный стол и поискал что-нибудь, что можно использовать в качестве закладки. Заложил карандашом.

Гогель сидел на стуле у входа.

— Что с вами, Александр Александрович? Вы мрачнее тучи! Нашли то, что искали?

— Да… почти. Минуту…

Буква «O» была в 21-м томе. И про «опиум» была здоровая статья на несколько страниц, в которой Саша не понял ничего.

Он положил 21-й том на стол, раскрытым на «Опиуме».

— Нужна помощь с немецким? — спросил гувернер.

— Нет. Мне все понятно. Я знаю, что такое опиум.

— Опиум?

— Лауданум — это спиртовая настойка опиума. Судя по запаху водки. Но, если ваша жена это принимает, вам, наверное, стоит прочитать.

— Вы так говорите, словно это яд.

— Это и есть яд. Причем весьма опасный. Вы знаете, почему сейчас англичане воюют с Китаем?

— Воевали. За свободу торговли и открытие портов.

— Угу! За свободу торговли опиумом, которую полностью запретил китайский император, в чем был совершенно прав, как бы не надмевались над ним так называемые «просвещенные» европейцы. Это гораздо опаснее водки. От опиума, правда, не буянят, а спят, зато смертельная доза гораздо меньше. А проспать всю оставшуюся жизнь не входит в мои планы. Слышали о притонах для курильщиков опиума?

— Да, но это же курение, а не настойка по рецепту врача.

— Разница небольшая. Так что я бы посоветовал вашей жене как минимум принимать его только в исключительных случаях, а лучше отказаться совсем, если она еще на это способна. Будете читать?

И он открыл и 17-й том со ссылкой, положил рядом с 21-м и оба повернул к Гогелю.

— Я не знаю, что написано в статье, — сказал Саша. — Я совсем не помню немецкого. Чувствую себя инвалидом.

Прямо напротив стола стоял очень странный рояль. Он был словно сломан посередине, и часть, которая обычно расположена горизонтально, была поставлена вертикально к стене и на ней выгравирована огромная лира.

Саша встал, подошел к роялю, открыл крышку, дотронулся до клавиш. Музыка всегда помогала ему думать, словно изолируя от внешнего мира. С лауданумом надо было что-то решать.

Кажется, вот эта октава. Нажал на белую клавишу, потом на черный ре диез, потом попеременно.

«К Элизе» была единственная пьеса, которую он прилично помнил после брошенной в пятом классе музыкалки.

Типично, в общем. Почему-то именно «К Элизе» выветривается у всех из головы в последнюю очередь.

Родители не сразу, но смирились, потому что было ясно, что ребенок собирается то ли на мехмат, то ли на физтех. В самом конце 80-х музыкальное образование в интеллигентных московских семьях уже не считалось необходимым.

А потом, лет в 14, Саша понял, что для соблазнения девочек гитара гораздо эффективнее фоно. И переключился на шестиструнку. В следующий раз о брошенной музыкалке он вспомнил уже абитуриентом, когда выяснилось, что на физтехе она добавляет баллы к экзаменам. Видимо, в память об Эйнштейне, который играл на скрипке.

Но диплома музыкалки не было, на физтех не хватило одного балла, и пришлось идти в МИФИ. А после второго курса вдруг стало ясно, что защищать невиновных от судебного произвола гораздо важнее физики.