3 апреля 1999 года Сергей и Евгения поженились. Веселое это мероприятие состоялось в родном городе жениха, в уютном загородном ресторанчике. Свадьба была небольшой, но яркой и вкусной. Не считая, Катерины Егоровны и невнятного Паши, все остальные жильцы «нехорошей» квартиры, как в шутку называл её Мистюков – присутствовали. Женька настояла на этом. Со стороны невесты, кроме друзей-соседей были родители с братом и Туська. Галина Аркадьевна не могла приехать по состоянию здоровья. Со стороны жениха двое сослуживцев с их половинами и отец с матерью. Всего полтора десятка человек. На этой свадьбе самой пьяной оказалась невеста. К своему удивлению и последующему на утро стыду, Женька в этом смысле переплюнула даже Лёху с Толиком. Начало медового месяца у новобрачных ознаменовалось дежурством новоиспеченного супруга у брачного ложа, едва успевающего менять тазики своей жене, которая хоть и находилась почти в бессознательном состоянии, тем не менее, систематически их наполняла. Сергей умилялся, – бедная девочка, такая нежная и ранимая, – и снова несся в уборную, выплескивал содержимое, менял холодные компрессы, заваривал чай… Его интуиция либо крепко спала, либо отсутствовала вовсе. Даже слова его матери, которая на свадьбе с все возрастающей тревогой вглядываласьв невестку, не произвели на её сына ровным счетом ни малейшего впечатления:

«Сынок, та вона же пье…», – Валентина Федоровна, имеющая украинские корни, если сильно волновалась, часто переходила на родной язык.

Женька с сыном переехали в маленькую холостяцкую квартирку Сергея. Подали документы на расширение. В остальном, жизнь Евгении не сильно поменялась. Она работала на прежнем месте, Дима ходил в ту же школу. Вскоре пришло страшное известие, что у Галины Аркадьевны рак мозга. Зинаида Евгеньевна рассказалаЖеньке, что бабушка никого не хочет видеть, что открывает только Надежде, которая у неё практически живет, и, наверное, уже прописалась. Здесь Женькина мать расплакалась:

– Всю жизнь она так со мной, как с врагиней! Как будто, подозревает в чем-то всегда, чужая тетка ей роднее единственной дочери… Женя подумала, что это действительно так в их семье, взаимная нелюбовь матерей и дочерей. Она тоже прямо сейчас, не сходя с места, может назвать сразу нескольких людей, которые, да, ей дороже родителей. Но вслух Женя сказала:

– Какая же Надежда чужая тетка? Они больше сорока лет друг друга знают! Ты можешь представить хоть одно событие в нашей семье, в котором не принимала бы участия Надежда Ивановна?! – Женька замолчала, словно ожидая ответа, и продолжила, – Лично я – нет! Поэтому, если бабушке спокойнее, когда рядом с ней её подруга, я мешать не стану. У Женьки после телефонного разговора с матерью остался неприятный осадок. Она хорошо понимала, чего хотят её родители: чтобы она поговорила с бабГалей, убедила её в искренних и светлых чувствах, которые отец с матерью испытывают по отношению к Галине Аркадьевне, чтобы та прогнала, наконец, вездесущую Надьку и распахнула двери своей дочери и зятю. Но как быть с тем, что Женька и сама не очень верит в то, что родители переживают за бабушку, а не за квартиру и она терпеть не могла, когда её пытались использовать, или начинали манипулировать, как сейчас. Кроме того, бабушке сложно что-то навязать, она все всегда решает сама. Женя решила увидеть все собственными глазами. – А там посмотрим, – мысленно сказала онасебе. В любом случае, она не собирается ни уговариватьеё, ни, тем более давить. Для этого она слишком уважала её. БабГаля открыла дверь сама и так быстро, точно стояла за ней. Они расцеловались. Женька заметила, что она ещё больше осунулась и похудела, но в остальном, это была всё та же её бабушка, – мудрая, внимательная и любящая. Верная Надя, которая была здесь же, засуетилась, и в раскорячку, тяжело переваливаясь на своих отечных ногах, пошла на кухню ставить чайник. Женька, глядя ей вслед, подумала о том, что Надежда Ивановна сильно постарела, с того времени, как они не виделись. «Сколько ей, – задумалась она, – Шестьдесят, шестьдесят пять? БабГале скоро восемьдесят, а Надежда лет на девять или десять моложе …. Святые угодники, – осенило вдруг Женю, так и Надюше-то под семьдесят уже! Когда же это успело случиться?». Женька привыкла, что Надежда Ивановна всегда активна, энергична и всегда готова помочь. Вспомнилась фраза – дружба – понятие круглосуточное.

– Надежда Ивановна, а как Костик? – спросила она.

– Хорошо, Женечка, что ему, – живет, как птичка Божия, – заулыбалась Надя, – увидел зернышко и счастлив. В церковь ходит, помогает там, а я не запрещаю, нужно же ему чем-то заниматься. Родители от него из своей Германии деньгами откупаются, а со мной ему тоже, небось, не очень-то весело. Женьке опять пришла на ум вычитанная где-то фраза, – даунята – славные ребята, да что со мной сегодня? – подумалось ей.

– А вы знаете, я ведь осознанно врачом захотела стать в классе пятом, наверное. Мечтала, вырасту, стану знаменитым доктором, вылечу Костика, и мы поженимся – все трое невесело посмеялись.

Галина Аркадьевна внимательно глядя на Женю, спросила:

– Ладно, знаменитый доктор, замуж ты вышла хоть и не за Костика, да второй раз. А где же супруг твой, я его и видела один раз всего, когда вы забежали ко мне спасаясь от дождя? – и, обращаясь к Надежде, пояснила, – Если бы не внезапно начавшийся дождь, испортивший им все свидание, так я б и по сю пору зятя не имела чести лицезреть.

– Капитан на объекте, подробнее даже не спрашивай, это страшная военная тайна, т-с-с-с, – Женька театрально приложила палец к губам, глядя на пожилых женщин смеющимися глазами, – Да ладно, шучу я, он заберет Димку с продленки и заедут сюда вечером.Разрезая торт, она продолжила:

– А про дождь, Надежда Ивановна, это правда, мы с Сережей в тот день оказались в Ставрополе из-за премьеры фильма «Мама», смотрели? С Нонной Мордюковой. Выходим из кинотеатра, а тут ливень, ну вот мы и прибежали сюда… Да мы и так собирались, конечно… – она поставила перед бабГалейблюдце с тортом, и добавила:

– Жаль, что тебя на свадьбе не было…Галина Аркадьевна слушала внучку, любовалась её свежим, румяным лицом с яркими, словно промытыми майской грозой серыми глазамии удовлетворенно кивала её словам и своим мыслям. Обе, не сговариваясь, оттягивали разговор о болезни, анализах и вытекающих из всего этого совсем нерадостных перспективах. Галина Аркадьевна, когда ушла Надежда, начала издалека и опять заговорила о прописке, Женя объяснила, что есть возможность получить двухкомнатную квартиру, а если она будет с Димкой прописана здесь, этого может и не случиться.

«И потом, ну куда твоя квартира денется? – повторяла опять Женя, – Дальше нашей семьи – никуда!»

Они долго сидели вдвоём, бабушка и внучка, – тихо разговаривали, чему-то смеялись и просто молчали. Женька обещала приезжать каждую неделю, а если будет нужно, то и чаще. Галина Аркадьевна с улыбкой кивала. Даже она, хоть и не знала точно, но видимо, интуитивно чувствовала, то, что этот вечер, который она в ясном сознании и с удовольствием провела вместе с любимой внучкой у них последний. Может быть поэтому, так часто в этот день её взгляд задерживался на Жене, и она иногда теряла нить разговора. Поэтому они так много в этот день вспоминали дорогих сердцу, ушедших людей. И долго, уже все вместе, рассматривали семейный альбом, с подробнымикомментариями Галины Аркадьевны,с её грустными и забавными историями, связанными с той или иной фотографией, рассчитанные, в большей степени, на Сергея и правнука Димку. Обратно ехали молча. Говорить никому не хотелось. Даже Сергей, которого трудно было бы упрекнуть в сентиментальности, уже подъехав к дому, и глянув на заплаканную Женьку, проговорил: «Да, грустно все это…» Сын Дима, вроде бы не проявивший особой заинтересованности ни к бабушкиным рассказам, ни к фотоальбому, тоже притих и смотрел в окно.

Женька знала, что у бабушки вторая стадия рака, неоперабельная, болезнь запущена и прогрессирует, но и она не ожидала такого резкого и кардинального ухудшения её здоровья. Её стали мучить головные боли такой силы, что она начинала кричать. Во время этих приступов и сразу после них, никого не узнавала, обводила мутным взглядом комнату и звала Женю, даже, когда она находилась рядом. Женька правдами и неправдами доставала лекарства, это было дорого и тяжело, но то, что выписывали Галине Аркадьевне в городской поликлинике, либо помогало очень непродолжительное время, либо не действовало вовсе. Положение осложнялось тем, что бабушке, в основном,нужны были сильные обезболивающие, практически наркотики, тех, чтовыписывали легально, было смехотворно мало.Дважды помощь оказывал Лёня. Действовал не прямо, а через Тусю. Женя догадывалась, но не подавала вида, – остродефицитные препараты, так же, как и деньги, – не пахнут. Женька каждый выходной моталась в город, а иногда и после работы, если звонила Надежда и сообщала об ухудшении состояния или о том, что Галина Аркадьевна зовет внучку. После тяжелой работы, после ещё одной смены у бабушки, где Женька готовила, стирала, убирала, словом, делала то, что бабГаля уже не могла, у неё вошло в привычку ехать не домой, а в соседний город на свою бывшую квартиру. Официальную причину для визита она конструировала ещё по дороге, это была либо Майка, с которой она неожиданно подружилась, и которая за бесплатно вылеченный зуб, теперь шила ей платье, либо выражение соболезнования по поводу безвременно ушедшего супруга бабы Мани – Паши, и мгновенная организация дополнительных поминок в связи с этим, либо что-то еще. Но чаще всего никакого повода не требовалось, тем более никому и в голову не пришло бы в этой квартире удивляться, что замужняя женщина, имеющая ребенка и проживающая, вообще-то, в соседнем городе, пришла ненадолго в гости к своим, пусть и бывшим, но добрым и отзывчивым соседям. Можно сказать, друзьям. Её радушно принимали, тем более что Женя никогда не являлась с пустыми руками. Довольно часто, понимая, что на автобус домой она не успевает, а иногда поступая так сознательно, Женька звонила мужу и сообщала, что заночует у бабушки, так как не может её оставить в таком состоянии. Сама же после того, как Толик раз или два наведывался в соседнюю квартиру за алкогольным пополнением, уже поздно ночью отрубалась у бабы Мани на аккуратно заправленной кроватке отошедшего в лучший мир дяди Паши. Тем временем, то ли медикаменты Лёнчика оказали своё положительное действие, то ли Женькины усилия дали результаты, но Галина Аркадьевна стала чувствовать себя значительно лучше. Первая ремиссия была долгой и обнадеживающей. Бабушка хоть и начала стремительно терять зрение и почти не разговаривала, но сохраняла некоторую активность и была стабильна. Прекратилась ежедневная непредсказуемая рвота и эпилептические припадки,блуждающее сознание пришло в относительную норму. Женька облегченно вздохнула и… забеременела. Сергей не находил себе места от радости. В последнее время он ощущал тревогу, жена была или на работе, или бегала с рецептами по аптекам и знакомым, или ухаживала за бабушкой и даже не раз оставалась там с ночевкой. Её муж переживал: мыслимое ли дело, пару раз после таких ночных дежурств, жена не в состоянии была выйти на работу! Из-за чего у неё даже были проблемы. Но теперь Сергей категорически запретил жене подобные вылазки, опасаясь каких-либо осложнений для неё самой и ребенка. Женька прекратила визиты в «нехорошую» квартиру, а к бабушке её раз в неделю возил муж. Тем более, что у Галины Аркадьевны и её дочери Зинаиды произошло очередное хрупкое примирение и Женькина мать часть забот о бабГале взяла на себя. Этот период жизни Евгении был одним из самых размеренных и тихих. Она спокойно работала, погрузилась в заботы о семье, занималась сыном, перед которым всегда чувствовала плохо осознаваемую, но постоянно напоминающую о себе тем или иным способом, вину. Дима рос замкнутым мальчиком, колючим и необщительным. Женька винила себя, что родился он, когда они были студентами, перебрасывали его – то бабушке, то прабабушке, ему не хватало материнской любви, а отцовской он и почувствовать не успел. Учился он ровно, быстро схватывал новый материал, но было видно, что ему скучно, что школа его тяготит. Читал быстро и хорошо, но только то, что задавали, ни больше, ни меньше. Сергей на досуге занимался авиамоделированием и пытался увлечь этим мальчишку, но Дима не только не проявил ни малейшего интереса к такому времяпрепровождению, но и откровенно зевал, когда Сергей с увлечениемначинал рассказывать о той или иной модели самолета. Мистюков хмурился и соглашался с женой, что, «видимо авиация – это не его», но в душе презирал ребенка, а потому оставил в покое.