– Наверняка уже в отключке, – думал Леонид, продолжая всхлипывать и сотрясаться всем телом от рыданий, – Ну и пусть, так ей и надо… – успело пронестись в его голове и он провалился в сон настолько глубокий и неподвижный, как будто в его сознании кто-то выключил рубильник, отвечающий за всю его жизнедеятельность.
Элеонора – донская казачка, закончила Ростовское художественное училище им. М. Б. Грекова и была направлена на работу в Ставропольский драматический театр, ассистентом художника. Элеонора прибыла сюда в возрасте девятнадцати лет. Она была удивительно хороша. Густых волнистых волос ярко-рыжего цвета в сочетании с зеленью глаз и белоснежной улыбкой было бы вполне достаточно, чтобы сделать её заметной даже ночью. Но Эля обладала ещё и пленительными формами, от которых шлакругом голова не только у желторотых студентов, но и вполне себе респектабельных, морально устойчивых партийных работников. Как раз с одним таким сотрудником училища, выплыла наружу некрасивая история, в которой Элеонора пыталась с его помощью добыть себе свободное распределение не вполне корректным и не достойным советской девушки-комсомолки способом. Скандалпостарались замять, перепуганный задним числом парторг отделался строгим выговором.Элю спасло её железобетонное рабоче-крестьянское происхождение, направление на учебу, подписанное председателем совхоза-передовика, определенные художественные способности и её показательное раскаяние с застывшими, но так и не пролившимися слезами в изумрудных глазах на комсомольском собрании. Вручая ей диплом вкупе с направлением в краевую столицу, зам. директора шепнул, что на большее в её ситуации рассчитывать не приходится.
– Какое у вас редкое и красивое имя, – сказал ей помощник режиссера, с трудом отводя взгляд от груди Элеоноры, – Родители так назвали?
Эля, как большинство рыжеволосых, легко краснела и имела белоснежную кожу. Сейчас она решила, что для этого самое подходящее время, потупила глаз, порозовела щечкой и ответила: «Отец. Ему нравилось все такое, – Эля неопределенно помахала в воздухе левой ручкой, – Но вообще так звали первую жену Федора Ивановича Тютчева» – Эле хотелось показать свою осведомленность.Мужчина хмуро кивнул, еще раз быстро скользнул тяжелым взглядом по Элиному декольте и произнес:
– Работать начнете вместе с Соколовским, талантливый художник, но сложный, неорганизованный человек, – он, остановился, внимательнопосмотрел наЭлю и сказал, выстреливая фразы, – Сначала на подхвате. Приглядывайтесь, запоминайте, слушайте. Работа ненормированная. Привыкайте. Жить будете в общежитии, ордер на заселение возьмете в приемной.Он встал, молча глядя на неё, как бы намереваясь что-то ещё добавить, но в последний момент передумал, и просто весьма сухо пожелал удачи и взялся за телефонную трубку, давая понять, что разговор окончен.
– Ах ты мой лысенький пупсик, – заливалась внутренним смехом Эля, когда вышла из кабинета помрежа, – Какие мы важные начальники и серьезные дяди, а сам еле встал, потому что все распухло внизу от вожделения!
Да, этой девушке был совсем не чужд высокопарный стиль даже в весьма пикантных ситуациях, она была «грековкой», выпускницей знаменитой художки, кроме того, Элеонора считала, что ей это идет, и часто использовала подобные выражения в своей речи, не всегда, правда, задумываясь, над темнасколько они уместны. Эля вообще не часто затрудняла себя раздумьями над чем-либо. Но совсем не потому, что была глупа, как можно было бы предположить. Совсем нет. Просто она считала это напрасной тратой времени и сил. Жизнь и без того быстротечна. А женский век и подавно. Молодость проходит, красота увядает. Больше всего Элеонора боялась старости и уродства. Больше всего ценила радость и удовольствия. А из всех радостных удовольствий выделяла чувственное наслаждение. Она была эротична и сладострастна до мозга костей. Бог знает, как случилось, что в глухой казачьей станице, в Ростовской области, у пожилых неграмотных родителей, восьмым по счету, но четвертым выжившим ребенком появилась на свет, ни на кого и близко не похожая девочка с изумрудного цвета глазами, которую назвали неслыханным и претенциозным для тех мест именем Элеонора. Где, и, главное, у кого могла научиться маленькая Эля, медленно и жеманно убирать со лба непослушную рыжую челку, вскидывая на собеседника исподлобья ярко-зеленый взгляд и светиться лукавой, какой-то нездешней улыбкой? Вряд ли кто-то мог вразумительно объяснить, почему её родной отец выходил из себя, не понимая, что происходит, когда ловил этот взгляд на себе и, топая ногами, кричал, как заполошный: «Выйди из-за стола, паршивка! Я те устрою счасгляделки!» Любимым уроком уЭли было рисование, а учителя рисования и черчения – щуплого, поджарого Антона Ивановича, она просто боготворила. Он первый заметил её несомненные художественные способности, а, как мужчина, и, как человек творческий, не мог не отметить превосходной женственной фактуры. В свободное от преподавательской деятельности время, Антон Иванович рисовал пейзажи. О чем и поведал однажды любимой ученице. УЭли загорелись глаза, и она попросила взять её в следующий раз с собой. Примкнуть, так сказать, хотя бы отдаленно прикоснуться к святому искусству…Строго говоря, это Элеонора, как набоковская Лолита соблазнила Антона Ивановича, только Эле было четырнадцать, а не двенадцать. Также как Гумберт у Лолы, бедный учитель отнюдь не был у неё первым. Но в отличие от европейского писателя ГумбертаГумберта, Антон Иванович, находясь в полном отчаянье и ужасе от свершившегося этого даже не заметил.
Как совершенно не помнил тот момент, когда она оказалась у его мольберта, и, втиснувшись между ними Антоном Ивановичем, прижалась всем телом, запустив горячие руки, с ловкими тонкими пальчиками, ему под свитер. Они были на опушке рощицы, которая являлась весьма посещаемым в станице местом, и только благодаря удачному стечению обстоятельств, их тогда никто не заметил. Потом он долго сидел на собственной куртке, раскачиваясь и обхватив голову руками, а Элеонора старательно приводила в порядок себя и своего учителя.
С огорчением рассматривая пятно от травы на юбке, она ласково успокаивала Антона Ивановича, как мать, вынужденная многократно разъяснять своему неразумному отпрыску очевидные вещи:
– Не надо так убиваться, ведь ничего страшного не произошло, я вас с пятого класса люблю, честное слово,– Элеонора, вскочила на ноги и упруго потянулась всем своим юным телом, – Давайте, я вам помогу встать, пора собираться. Она, наклонив голову, смотрела на свой рисунок:
– А здорово у меня эти березы вышли, правда, Антон Иванович?Он медленно поднял голову и долго смотрел на неё снизу вверх, взглядом, в котором читалосьотчаяние, недоумение, раскаяние и страсть.
Полтора года, до самого окончания восьмого класса, они регулярно встречались. Свидания всегда назначала Элеонора. Он не выказывал ни протеста, ни особого желания. Понуро соглашался.Но только до той секунды, пока она не подходила вплотную к нему, не обхватывала его лицо руками и не принималась жадно целовать. После этого у Антона Ивановича наступало какое-то помрачение рассудка, этот уважаемый педагог, сорокалетний женатый человек, отец троих детей, не помня себя, тонул совершенно в объятиях этой девочки, своей ученицы, не испытывая ранее, да и никогда потом, большего наслаждения в жизни.
Окончивший сам художественное училище им. Грекова, будучи истовым «грековцем», Антон Иванович, не только посоветовал это учебное заведение Эле, но и выступил её своеобразным протеже. Его там знали и уважали, помнили по некоторым работам, принимавшим участие в союзных выставках, и считали, что он закапывает свой талант, работая в далекой станичной школе простым учителем рисования. Эля легко поступила и с головой окунулась в бурлящую, многоликую и насыщенную студенческую жизнь в большом городе. Антон Иванович после отъезда Эли дважды приезжал к ней, но оба раза Элеонора выражала искреннее удивление и недовольство его появлением, о чем коротко и жестко сообщила во время их второй, как оказалось, последней встречи:
