— Думаю, нам лучше укрыться внутри, — предложил Цавар.

Кодаста сжала дробовик и последовала за ним. На стенах висели картины, изображающие последователей Дерката, некоторые из них держали книгу о нём. Некоторые столы в помещении уцелели, и на них солдаты положили артиллерийские боеприпасы и мины.

— Для чего это помещение? — поинтересовался Модесто, глядя на хатрака.

— Это «фсам», на немецкий можно перевести как «ночлег». Приют для всех страждущих. Здесь их могут умыть, накормить. Здесь они могут помолиться вместе с остальными.

— А разве это безопасно? — спросил Цавар. — Ведь у них могут быть болезни. Да и в принципе… Молиться, когда кто-то ест…

— У храмов есть устав, — поспешила Кодаста его успокоить. — Там весь распорядок принятия ночлежников и правила обращения с ними.

На этом диалог и закончился. Одна из картин рядом с ними внезапно упала и разбилась. Кодаста от ужаса отпрыгнула и начала молиться святому о прощении. В её голове вновь зажглось чувство… Теперь она смогла его познать: ненависть. Но к кому? Это чувство стало куда сильнее, чем в прошлые разы. Вместе с ненавистью проснулось чувство долга. Она осознала, в чём он заключается. Ранее неосязаемый его смысл был прямо у неё в руках.

— Тише, всего лишь картина, — попытался её успокоить Цавар своим умиротворяющим голосом.

Только она хотела гавкнуть на него, но не смогла: ненависть ушла. Осталось осознание того, что она что-то неправильное делает. Но это чувство как пришло, так и ушло. В голове наступило глухое молчание.

— Не надо так с религиозными, — предостерёг воктонца Модесто. — Для нас в храмах всё свято.

Тот ничего не ответил и стал осматриваться по сторонам, избегая встреч взглядом со своими напарниками. А тем временем они подходили к арке, ведущей в такой же тёмный зал: по сторонам скамейки, по центру пьедестал со ступенькой, сзади, у стены, трибуна. В пол, между скамеек, по правую от Кодасты сторону впился неразорвавшийся артиллерийский снаряд. Его хвост указывал на вход, ведущий в коридор.

— А тут, я так понимаю, читают проповеди, — начал Модесто. — У нас в католических церквях есть подобное: называется кафедрой. Но что по середине?

— Сюда можно только по определённым дням, чтобы молиться самому святому Деркату, — ответила Кодаста. — Пока «мекраф», верховный священник храма, читает священные стихи про святого Дерката, его помощник даёт прихожанам чашу, наполненную настоем Дерката.

— Настоем? — уточнил Цавар.

— Настой, собираемый из трав этого региона. Святой Деркат напоил им голодных хатраков.

— Можешь рассказать поподробнее об этом святом? — попросил Модесто, пройдя к пьедесталу.

Кодаста заметила, что его внимание что-то привлекло. Он опустился на колени и поддел ручку дверцы, открыв её. Оттуда он достал статую дерева с хатракскими лицами.

— Что это? — удивлённо спросил он.

— Это статуя духа леса. Он был союзником Дерката. В храме она используется во время ритуала, который идёт после испития чаши.

— У вас ещё и духи есть? — с его лица не спадало удивление. — Им нужно молиться?

— Да, есть. К одному святому одни духи дружественны, а к другим они же враждебны, — со спокойствием экскурсионного гида рассказала Кодаста. — Молиться им не надо. Почитать тоже.

— А зачем статуя тогда?

— Во время молитвы святому Деркату мы вспоминаем всех его сподвижников и продолжателей. Дружественные духи в виде статуй, а сподвижники — в виде картин.

Модесто многозначительно промолчал и положил статую на место. Кодаста свободной рукой махнула в сторону коридора. А он оказался величественным, но очень побитым. Везде лежали ящики, где-то валялись трупы, а окна повылетали, но картины с религиозным сюжетом остались практически невредимыми.

Они медленно преодолевали метр за метром: вдалеке слышался муридский гул. Человек с интересом разглядывал изображения. Какой-то хатрак, который есть на всех картинах. Художник показал его величественным. Само собой напрашивалось сравнение с христианскими иконами, но было понятно, что здесь раскрывается целый сюжет. Картины развесили на всём протяжении коридора.

Кодаста будто вновь погружалась в детство, где наизусть учила этот сюжет. Она будто вспоминала всё, что с ней здесь давным-давно произошло. Она вглядывалась в картины и поймала себя на мысли, что религиозный сюжет и действительность совпадают.

— Кодаста, не хочешь рассказать нам, что тут нарисовано? — вдруг попросил Модесто.

— А давайте мы не будем отвлекаться? — возмутился Цавар, но был прерван человеком, поднявшим палец вверх.

Кодаста встала в центр коридора, откуда ей открывался вид на весь сюжет. Пытаясь сформулировать первую мысль, она бросала взгляд то на Модесто, который с интересом на неё смотрел, то на Цавара, который явно был раздражён происходящим и осматривал мусор на полу.

— Как и со всеми святыми, Деркат были ниспослан Богом для наказания смертных и проповедей, — начала она. — Он пришёл откуда-то с запада.

— Пришёл? У него нет родителей? — спросил Модесто.

— Нет, святые только приходят. Но они никогда не говорили, откуда именно.

— И почему он пришёл именно сюда? — направлял её мысли Модесто, видя, как ей тяжело выбрать то, о чём говорить.

— Каффимцев поразил страшный голод…

— Кого? — внезапно встрял воктонец, перебив Кодасту.

— В древности это место, где построен город, называлось Каффимом. Вот жителей историки так и назвали.

— Я так понимаю, здесь изображено его пришествие? — спросил Модесто, смотря на картину.

Кодаста подошла к нему и подтвердила его догадку. Большой хатрак в коричневых одеяниях, идущий по траве, на которой играет синий свет звезды, а его дорога ведёт на другую сторону полотна: там раскинулась мёрзлая почва, под землёй сидят напуганные хатраки, а в плохо нарисованных загонах трупы животных.

— Он идёт спасать их от голода? — понял Модесто.

— Они сами виноваты в голоде, поэтому святой был послан для проповедей и призывов к раскаянию, — ответила Кодаста.

В этот момент на лице у человека проскользнула показавшаяся ей подозрительной ухмылка, и по телу прошли мурашки. Он сверлил её взглядом, и она, спасаясь, отвернулась и всмотрелась в противоположную картину.

В отличии от прошлой, здесь не было никакого бедствия. Всю верхнюю половину занимал хатрак с трезубцем на голове, смотрящий вниз и ухмыляющийся. Это был монарх. Позади него — чернота с редкими белыми точками. А внизу расположилась толпа плохо детализированных хатраков, сливающихся в единое целое. Но акцент художник сделал на пятерых изгнанников, которые шли прочь. Кодаста прекрасно помнила, что это «группа фарисий» — проповедников святого Шерфа, дружественного к Деркату.

— За этот грех Бог послал им святого Дерката? — спросил Модесто.

— Да, эти проповедники многого натерпелись, — развила его мысль Кодаста. — Их сажали, их били, их пытались прогнать.

— И святой решил отомстить? — с саркастичными нотками неуважения к религии спросил воктонец.

— Тебе следует помолчать, — зашипел на него человек. — Чего они пытались добиться?

— Распространить знание. Эта земля была далёкой от грамотности и религиозной просвещённости.

В это время Цавар прошёлся практически по всему коридору, бегло, как заметила Кодаста, рассматривая сюжеты. Не нужно было обладать особой наблюдательностью, чтобы понять его невербальные знаки: ему это откровенно скучно. Модесто прокашлялся и посмотрел на воктонца.

— Знаете, хочу вам рассказать одну историю, — начал он, не сводя с Цавара глаз. — Произошла она давно. На какой-то планете, — он остановился, чтобы вспомнить. — Не скажу название, на очередном маленьком совещании испанских националистов.

Воктонец встал у стены и принял вызов Модесто, всматриваясь в его движения через непрозрачный одинарный визор.

— Там нашёлся один парень, который отказался от утренней молитвы. Я спросил у него: «Ты плохо себя чувствуешь или не веруешь?» — и прервался, ожидая реакции Цавара.