– Обойдусь.

Софи изгибает бровь, глядя на грязь и капли горчицы на подоле моего платья. Думаю, мне даже стараться бы не пришлось, чтобы отыскать там и следы крови Тони.

– Как пожелаешь.

Она переключает свое внимание обратно на газету, которую развернула, когда двигатели самолета заработали, подготавливаясь ко взлету, и с тех пор пролистывала страницу за страницей. Корсаков был единственным из моих знакомых, кто находил время прочитать целую газету, а не бегло просмотреть интересные заголовки.

Когда мы вышли со склада, вооруженных людей уже не было на своих постах, а два охранника Софи ждали во внедорожнике с окровавленными руками. Все мои мысли о побеге тут же испарились. Они не обменялись ни словом, просто кивнули Софи, когда она приказала отвезти нас в аэропорт.

Теперь они ютятся рядом с нами, закатав рукава своих черных рубашек, методично и аккуратно чистя и полируя целый арсенал клинков.

Кинжалы и мечи разной длины и формы – некоторые с простой функциональной рукоятью, как у ножа, который я потеряла сегодня, другие с позолотой и драгоценными камнями – блестят на свету. У Скалли бы слюнки потекли. К стене кабины прислонен арбалет, рядом с ним – связка изящных колчанов.

– Ты не используешь пистолеты. – Эту внезапно пришедшую мне на ум мысль я не хотела озвучивать.

– Какой в этом азарт? – низким и хриплым голосом говорит мужчина, сидящий слева. Он делает паузу, чтобы впервые взглянуть прямо на меня, позволяя увидеть хищный блеск в его золотых радужках.

Хотя я никогда не была свидетелем, но знаю: Корсаков убивал людей. Он мог разозлиться из-за их предательства и обвинить их в том, что они вынудили его отомстить. Но позже, спустя недели после чьего-то исчезновения, он торжествовал. Я думаю, где-то глубоко внутри, несмотря на оправдания, убивать ему нравилось.

Я не вижу ни намека на раскаяние в глазах, которые сейчас смотрят на меня, и то, как они скользят по моей шее и груди, заставляет меня, закутанную шерстяным одеялом, сжаться.

Переключив свое внимание на маленькое окошко иллюминатора рядом с собой, я вслушиваюсь в постоянный гул двигателей. Далеко внизу меркнут огни города. Я никогда раньше не летала на самолете, не говоря уже о частном, и, когда белый внедорожник остановился рядом с ним, меня это заинтриговало.

– Куда мы направляемся?

– Ко мне домой.

В Бельгию, если то, что она сказала мне раньше, правда. Несмотря ни на что, я чувствую, как улыбка касается моих губ.

– Тебе нравится эта мысль.

Софи выглядывает из-за газеты, пристально наблюдая за мной. Общительная, дерзкая женщина из бара исчезла. Она так хорошо следит за выражением лица и тоном, что я не могу распознать ее настроение.

– Я никогда не была в Европе. То есть я, конечно, планировала когда-нибудь поехать. – Корсаков требовал, чтобы я всегда была в пределах досягаемости, если только я не грабила кого-нибудь по его поручению, так что побег в Лондон или Рим не представлялся хорошим вариантом. По правде говоря, я думаю, он беспокоился, что если я уйду, то уже не вернусь.

Все еще не могу поверить, что он мертв. Любви я к нему не испытывала, но мне было важно, что он ценил меня. Кто знает, что я почувствую, когда пройдет шок. Будет ли это что-то кроме облегчения?

– Не бойся. Скоро ты увидишь много новых мест. – Софи выглядывает из собственного окошка. – Я не покидала родной Париж, пока мне не исполнился двадцать один год – в том же возрасте, что и ты сейчас. Тогда я встретила Элайджу. Он хотел показать мне мир.

И все же он никогда не был в Нью-Йорке?

Софи знает, сколько мне лет. Вернее, человек, который ее послал, знает.

– Так ты работаешь на Малакая? – Произнесение этого имени вслух не помогает вспомнить, знакома ли я с ним.

– Я служу ему, да. Скоро все обретет смысл. – Она делает паузу. – Ромери́я – красивое имя. Уникальное.

Я сглатываю, преодолевая волнение. Прошли годы с тех пор, как я отзывалась на свое настоящее имя. Это было словно в прошлой жизни.

– Просто Роми.

– Интересно, почему твои родители выбрали его, – размышляет Софи так, будто у нее уже есть идея.

– Они никогда не говорили мне, – лгу я. Моя мать как-то сказала, что имя пришло к ней во сне однажды ночью, еще до моего рождения.

– Ты знала, что по-испански оно означает «паломница»?

– Нет. Я уверена, это совпадение. – Сомневаюсь, что мои родители смогли бы связать между собой десять испанских слов.

– Та, кто путешествует в чужие земли, – произносит она так, словно цитирует определение, все еще не обращая внимания на свое окно.

– Типа Бельгии?

Ее губы сжимаются.

– Хотя испанская версия, скорее всего, будет иметь религиозный подтекст. Было время, когда человек регулярно совершал длительные духовные путешествия в поисках истины и смысла, а также чтобы делать подношения своему богу. – В ее голосе слышится насмешка.

Но именно ее выбор слов заставляет мои брови приподняться.

– Человек?

– Занятная вещь – то, что мы делаем во имя наших богов и ради собственного спасения. Ты знала, что они сжигали женщин на костре, называя их ведьмами и дьяволопоклонниками?

Мой желудок сжимается.

– И поныне остаются те, кто ищет правду, которую не видят. Правду, которой страшатся. Они убивают во имя своего бога, делая его работу. – Софи отходит от иллюминатора, пронзая меня своим острым взглядом. – Но тебе это уже известно, не так ли?

Я уже знаю, куда Софи так плавно ведет этот разговор.

– Твоя мать…

– Мертва. – Мой пульс стучит в ушах, и, когда она смотрит на меня, я бросаю ей ответный вызов.

Лишь легкое подергивание бровей Софи намекает на реакцию на мою ложь.

– Вижу, я нашла слабое место в твоей обороне. Значит, ты не поддерживаешь ее дело?

Она знает о моей матери. Конечно, она, черт возьми, знает.

Я стараюсь сохранить нейтральное выражение лица. Выход из себя только раскроет мою уязвимость.

– Ты имеешь в виду ее сумасшедший культ?

Все начиналось достаточно безобидно – с приглашения на групповой сеанс психологической помощи в церковном подвале, предназначенный для утешения людей, переживших утрату. Утрата. Вот на что это было похоже. Даже несмотря на то, что мой отец был жив.

Весь наш мир перевернулся с ног на голову, и я с облегчением обнаружила, что у мамы появились новые друзья. Однако в течение нескольких недель наши разговоры стали принимать странный характер. Она начала задаваться вопросами, действительно ли демоны и ведьмы существуют и было ли то, что видел мой отец, правдой.

Вскоре разговоры перешли к шепоту о существах, живущих среди нас и прячущихся у всех на виду. Правительство, по ее словам, скрывало правду, а ведьмы, маскирующиеся под медсестер, похищали новорожденных младенцев из родильных домов. Мама даже утверждала, будто видела доказательства магии, хотя, когда я настаивала, ее объяснения звучали скорее как расплывчатые загадки, нежели что-то похожее на правду.

Разговоры о заговорах, колдовстве и чудовищах занимали каждую минуту ее бодрствования. Мне было четырнадцать, и я не понимала, что питает эти растущие заблуждения, но я уже потеряла одного родителя из-за демонов в его голове и боялась, что могу потерять второго.

Мама уезжала каждый день, проводила свободное время в старой баптистской церкви, которую купила эта группа, называвшая себя Народными стражами. Мы и так едва выживали, полагаясь на продовольственные талоны, бесплатные столовые и секонд-хенды, но она все равно отдавала им все наши деньги. Я не удивилась, когда мама объявила, мол, мы переезжаем в ветхое здание, которое Стражи купили для своего растущего «сообщества» в ходе подготовки к грядущей войне со злом. Я кричала и ругалась, говорила ей, что не пойду, что убегу. Она упрямо стояла на своем.

«Я найду правду», – пообещала она мне.

Мне хотелось ей верить.

В течение нескольких недель я ела и спала под крышей Стражей, слушая, как эти люди, отмеченные татуировкой в виде двух сцепленных полумесяцев на подушечке большого пальца – знаком «ученика», говорят о потусторонних силах и распространении зла, скрывающегося в обличии человека.