Нэнси выполнила просьбу, положила коробку на кровать и немного закашлялась от поднятой ею пыли. На пару с бабушкой они склонились и заглянули внутрь. Там лежало золотистое платье.

– Оно принадлежало твоей матери, – тихо сказала Джейн. – Она оставила его здесь, когда…

Фраза повисла в воздухе, Джейн прочистила горло и добавила:

– А я его сохранила… Для тебя.

Нэнси не сводила глаз с платья. Золотистое, до колен, обильно шитое бисером, оно выглядело поистине прекрасным.

– Принадлежало моей матери, – повторила она, не в состоянии точно определить одолевшие ее чувства.

Вещей Саманты Хантер у нее было совсем немного, хотя на чердаке до сих пор хранилось ее свадебное платье. А это золотистое она явно не захотела брать с собой, когда бежала из дома, бросив шестилетнюю дочь. Раньше Нэнси это платье никогда не видела. Хотя, вероятно, просто не особо расспрашивала бабушку о матери. Когда умер отец, всего через четыре года после бегства Саманты, Нэнси надеялась, что мать приедет на похороны и объяснит, почему уехала, бросив единственного ребенка, но этого так и не случилось.

Нэнси знала, что отец пытался найти жену. Об этом рассказала Джейн, когда внучка поинтересовалась, однако ему удалось выяснить лишь, что Саманту видели садившейся на поезд в Лондон, после чего ее следы терялись. Затем отец обратился за помощью в полицию, но поскольку она оставила записку, предупредив о своем отъезде, там тоже не смогли ничего сделать. И Саманта Хантер в Дэдли-Энде больше не появлялась.

Подростком Нэнси решила забыть о женщине, которой на нее явно было наплевать, и отказалась от любых попыток не только найти ее, но даже о чем-то таком думать. Пару лет назад попыталась ее погуглить, но, не отыскав даже ее странички на «Фейсбуке», приказала себе окончательно вычеркнуть Саманту из памяти. Зацикливаться на том, по какой причине сбежала мать, не имело никакого смысла – уехала и уехала, на том и конец.

Куда мучительнее Нэнси воспринимала смерть отца. Потому что знала, как он ее любил, как она сама его любила, как они вместе любили книги и их драгоценный магазин, превращавший их в одно целое. А еще потому, что тот несчастный случай потряс всех до глубины души, но при этом так и остался загадкой. У нее было слишком много вопросов, но лишь на очень немногие из них нашлись ответы.

Нэнси чувствовала себя сиротой, хотя формально ею и не была.

– А оно вообще мне подойдет? – поинтересовалась она показав на прекрасное платье.

– С прической каре ты будешь выглядеть настоящей флэппершей.

Нэнси потрясенно посмотрела на бабушку:

– Кем?

– Флэппершей, – повторила Джейн, на этот раз уже громче. – В двадцатых годах прошлого века так называли молодых эмансипированных девиц. А ты что подумала?

Нэнси покачала головой, решив, что на этот вопрос лучше не отвечать.

– Хотя последнее слово, дорогая моя, конечно же, за тобой.

Девушка провела пальцами по ткани.

– Ты видела ее в нем?

– Один раз. Когда твои родители встречали Новый год с друзьями в старом доме.

Тот дом располагался на соседней улице от бабушкиного коттеджа, Нэнси проходила мимо него несчетное количество раз, и мысль о том, что когда-то там вместе с ней жили родители, порождала в ее душе странное чувство. То, что раньше у нее была семья сразу из трех человек, теперь казалось ей сказкой.

– Она была такой же высокой, стройной и темненькой, как ты. А в этом платье выглядела просто потрясающе и на редкость гламурно. Помню, твой отец не сводил с нее глаз с таким видом, будто никогда не видел подобной красоты. – Голос Джейн чуть дрогнул при этих словах.

– Если от вида этого платья ты будешь грустить, я его точно не надену.

– Не буду, обещаю тебе. Просто я немного поддалась сантиментам. Теперь со мной полный порядок. К нему можешь надеть черные туфли на каблуке, и у меня есть золотистая сумочка. Все вместе будет смотреться идеально.

Нэнси посмотрела на платье, казавшееся ей просто роскошным.

– Понимаешь… Я никогда не думала, что мне понадобятся какие-то ее вещи.

– Понимаю. Порой я и сама слишком сентиментально отношусь к тем или иным вещам, но сегодня, думаю, у нас не тот случай. Платье никто не надевал много лет, а для этой вечеринки тебе точно нужен какой-то наряд. Давай говорить прямо: на покупку чего-то нового у нас нет ни времени, ни денег. Нужно смотреть на этот вопрос с практической стороны.

Нэнси улыбнулась. Такой подход ей явно нравился.

– Ты права, бабушка. Спасибо тебе.

Джейн взяла Нэнси за руку и погладила.

– Никогда не забывай, что на свете полно людей, которые тебя очень любят.

– Не забуду, – кивнула Нэнси.

– Вот и замечательно. Но если мы не поторопимся, то пропустим всю мелодраму.

С этими словами Джейн встала и пошла наверх. Нэнси на миг застыла в нерешительности, но потом все же взяла коробку с платьем и отнесла ее к себе в комнату. А потом вернулась в гостиную к бабушке, размышляя о том, покинут ли ее когда-нибудь призраки прошлого.

В те выходные, точнее, в воскресенье, единственный день недели, когда Нэнси и Джейн позволяли себе не открывать книжный магазин, они отправились обедать в паб – один на всю деревню. В «Белом лебеде» – белом здании со стилизованной под солому крышей в самом конце Хай-стрит – они раз в неделю баловали себя, заказывая на обед жаркое. Никто не мог с уверенностью сказать, откуда взялось это название, поскольку никаких лебедей на реке и в помине не было. Джейн и Нэнси переступили порог теплого паба с горящим камином и подошли к любимому столику у окна, где уже сидели Джонатан с Пенелопой.

Нэнси задержалась у барной стойки, чтобы взять себе и Джейн что-нибудь выпить. Подойдя, протянула бабушке джин с тоником, махнула рукой Джонатану, потягивавшему свое пиво, чмокнула Пенелопу в щечку и села, предварительно сняв твидовое пальто. Потом сделала глоток из своего бокала и в ту же секунду почувствовала, как у нее согрелись щеки.

– Выпить сейчас в самый раз, – произнесла Пенелопа и показала на свое вино, махнув стянутыми в хвост белокурыми волосами. – Китти на этой неделе спала хуже некуда, и у меня больше нет никаких сил. Знаю, говорить так с моей стороны ужасно, но я рада, что могу сегодня отдохнуть.

Когда-то Пенелопа Гордон ходила с Нэнси и Джонатаном в школу, а теперь на полставки подрабатывала в книжном магазине, попутно приглядывая за маленькой дочуркой. Когда отец девочки уезжал в длительные командировки, бабушка и дедушка брали ее к себе на выходные. Он служил в армии и теперь был за границей, поэтому его родители помогали, чтобы Пенелопа хоть раз в неделю могла перевести дух и присоединиться к обеденной встрече в пабе. Джонатану, чтобы заявиться в «Белый лебедь», особый предлог никогда не требовался, поэтому он почти каждую неделю устраивался за их столом.

– Не говори глупостей, у тебя на это есть полное право, – заверила Пенелопу Нэнси.

Она всегда восхищалась тем стоицизмом, с которым Пен решала все вопросы во время вечных отлучек мужа. Подруга оставалась все той же маленькой говорливой блондинкой с сияющими голубыми глазами, какой ее знали в школе. Нэнси всегда завидовала ее небольшому росту. Они подружились еще в первом классе начальной школы, когда компания ребят стала дразнить Нэнси за высокий рост.

– Не поможешь мне? – позвала ее тогда Пенелопа.

Нэнси подняла глаза и увидела подвешенную на самом верху стены кроссовку.

– Это моя, и, кроме тебя, его больше некому достать. Мальчишкам для этого не хватает роста.

Когда Нэнси сняла ее кроссовку, ребята будто проглотили языки.

– Как же я хотела вырасти такой же большой! – сказала Пенелопа. – Ну и повезло же тебе.

Сама Нэнси так не считала, но в этом была вся Пен – воспринимала жизнь только в положительном ключе, даже сейчас, спустя столько лет. Они тотчас подружились, а потом она познакомила Пенелопу с Джонатаном: тот жил через дорогу от дома, где вместе с родителями обитала она. И хотя он был на два года старше их, а с точки зрения ребенка такая разница – пропасть, и все они друг от друга отличались, их всегда объединяла крепкая дружба.