В этот раз я видел реку. Бесконечно быструю. С рябой в солнечных блёстках поверхностью.

Ах, как больно, когда бьют сапогом под ребра! Бьют и при этом попадают куда целили.

Я покатился по полу, зажавшись и скуля тоненько, по-щенячьи. Река моя пропала.

– Вставай, сволочь золотопогонная! – сверху заорал грубый голос. – Геть!

С трудом, в несколько приёмов я поднялся. На полусогнутых, дрожащих ногах. Не успел рассмотреть кто – наверное, тот гад, что кричал толстым голосом «геть» – швырнул меня к выходу. К распахнутой настежь двери. Получив дополнительное ускорение дюжим пинком под зад, в проходе я ткнулся в спину человека в чёрной гимнастерке.

– Ходчей ходи, ну! – встречали нас на улице.

Неожиданное солнце понудило зажмуриться, выбило слезы. Заслоняясь ладонью, я пытался адаптироваться, не дожидаясь новых пинков.

Нас завели за угол, потом через огород отконвоировали к дому. И по-прежнему в хорошем таком спортивном темпе.

Поставили напротив дымящейся летней кухни. Из сильно бурлящего закопчённого большого чугунка невыносимо для меня, голодного, пахло мясом. Прочно заложенные природой рефлексы убавили физическую боль. Продолжая массировать зашибленный бок, я сглотнул слюну. На меня оглянулся высокий в чёрной гимнастерке, которого я нарёк Ястребом. Не знаю, то ли горловые звуки мои услышав, то ли по другой причине.

– На ногах держаться можете? – почти не шевеля губами, спросил.

Я без особой уверенности кивнул.

На плечах Ястреба топорщились чёрно-красные погоны с белой выпушкой и серебряной шефской буквой «К». Продольный просвет на каждом погоне означал, что их обладатель находится в капитанском чине.

Нечто подобное я, помнится, моделировал в полутьме сарая. Впрочем, я уже перестал удивляться. Всецело отдался на волю провидения, подобно Робинзону Крузо на необитаемом острове.

И всё-таки это – чрезмерно затянувшаяся галлюцинация.

– Что, ваши благородья, жрать хотца? – издевательски заржал здоровый, голый по пояс рыжеусый жлоб.

– Дарья, плесни офицерьям в корыто помоев! – поддакнул из-за дыма озорной тенорок.

– Да погуще, со дна почерпни!

– Гы-гы-гы!

Ястреб сквозь сцепленные зубы, не размыкая челюстей, оскалился ненавидяще:

– Быдло!

Рыжий жлоб сразу резво шагнул к нему. Попутно выдернул из колоды топор. Толстым ногтем проверил остроту сверкнувшего лезвия.

У меня обмерло внутри.

– Охолонись, Петро! Сперва допрос сымем по форме! – попридержал рыжего молодой тенорок. – Атаман ждёть!

Атама-а-ан… «Скажи мне пра-а-авду, атама-ан! Скажи скорей, а то убью-ут!» – была такая песенка в репертуаре лёгкой на слезу певицы Тани Булановой.

Ражий рыжий лоб Петро и обладатель задорного тенорка – знакомый чубастый парень в тельняшке, так удачно подвезший меня давеча на подводе, отконвоировали нас в сад. Там среди плодоносящих яблонь за длинным столом сидела компания лихих людей. Знакомым, кстати, оказался не только сам парень, но и его замечательные шнурованные ботинки на толстой рифленой подошве. Всего неделю назад я расписался в ведомости у начальника вещевого склада прапорщика Мотовиловца за их получение.

Несмотря на всю отчаянность положения, мне ужасно жалко сделалось неношенных спецназовских берцев.

В лихой компании из троих в атаманы я определил самого с виду фактурного. В кумачовой рубахе пузырями, весёлого, кудрявого и фиксатого. С большой серебряной серьгой в ухе. В наплечных скрипучих ремнях.

Запрокинув голову, он надолго припал к краю глиняной кружки. На жилистой шее его мощным поршнем ходил кадык.

Это сколько же в такой ёмкости поместится? Грамм пятьсот или больше? Такую лошадиную дозу мне, конечно, не одолеть, но соточку для восстановления кислотно-щелочного баланса я бы дёрнул с превеликим удовольствием.

Курчавый атаман оторвался, наконец, от кружки, со стуком поставил её. С усов его закапало молоко. Он облизывался, а я испытал сильное разочарование. Хотя, опять же, как и жалость по отнятым ботинкам, неуместное. Если бы он самогонку пил или бражку дудонил, один бы хрен похмелить меня не сподобился.

– Ну шо, ваш бродья, погуторим трошки? – добродушно спросил он.

Вопрос был явно риторический. То есть отвечать на него не имело

смысла.

Но заговорил обладатель голоса, близкого к женскому, господин Бобров.

– Я человек… э-э-э… сугубо цивильный, то есть мирный. Исключительно мирный, – торопился он.

Бобров этот из сарая выскочил первым, сейчас тоже стоял впереди меня и личность его я не рассмотрел. Такой по комплекции в теле мужчина, с загривком. Облачённый в коричневую бархатную курточку. Типа в детскую, что ли. Впрочем, к требованиям моды в шизофреническом теперешнем уровне своего существования я ещё не привык.

– Я. я оказался с ними случайно. Я просто… э-э-э… обыватель! – неизвестно за кем гнался не успевал Бобров.

– Ну а гроши у тебя е, обыватель? – с дружелюбной ленцой продолжал допрос модник в кумачовой рубахе.

Серьга в ухе у него мерно покачивалась.

– У меня всё взяли… Отобрали, то есть… Ваши… э-э-э… соратники…

– Це ж разве гроши? – искренне удивился кудрявый и как колоду карт взъерошил большим пальцем пачку цветных листков. – Це «колокольчики»! У офицеров и то мошна толще оказалась. А ну, раздягайся живо! Обыва-атель…

Бобров, не дожидаясь повторных распоряжений, засуетился.

Рывком расстегнул пояс брюк, уронил штанины к коленкам. Суча ногами, вышагал из брючин. Проворно скинул свою нарядную бархатную куртку, которую на лету подхватил рыжеусый жлоб. Чертыхаясь, Бобров через голову стянул рубаху. Остался в нижнем белье игривого сиреневого цвета. Переливчатом, шелковом.

– Исподнее тоже скидовай! – усмехаясь, командовал старший.

– З-зачем? – робко, явно не надеясь на отмену приказа, уже взявшись за пояс кальсон, спросил Бобров.

– Ухи плохо моешь, сука? – рыжий сильно хлестнул его бархатной курточкой по спине.

Бобров испуганно присел, вжал в голову в плечи.

Я закрыл глаза. Как всё знакомо. В мои родные девяностые замешкавшемуся терпиле бандит заорал бы:

– Не догоняешь, сука?! Не врубаешься!

Мама дорогая, о чем это я? В какие-такие родные девяностые? Я в самом деле, что ли, поверил в то, что я в прошлом нахожусь? В горниле гражданской войны?

Бред сивой кобылы. Называется, допился.

– Гладкий кабанчик, а, Петро? – парень в тельняшке звучно похлопал Боброва по розовым, студенисто колышущимся бокам.

Рыжий Петро рывком сдернул с шеи ни живого ни мертвого, но голого Боброва цепочку с крестом.

– Рыжьё, братуха!

Я подумал – ошибался Ястреб, заверявший в сарае поручика: «Мол, местная самооборона, крестьяне». Это давно не крестьяне. Это если не блатные, то сильно приблатненные.

Замашки… жаргон… понты… Полный джентльменский набор!

– Когда и какой дорогой полк пойдёт на фронт? – новый, шершавый как наждак голос пришел от стола.

Я с интересом взглянул на заговорившего. Вопрос и интонация, с какой он был поставлен, были совсем из другой оперетты.

Вот кто оказался бугром, а не фиксатый кудряш вовсе. Крепкий серьёзный мужик с седоватыми висками, в солдатской гимнастёрке. Из знающих себе цену, не пропивших голову сверхсрочников.

Он обращался к Ястребу, а тот тяжело молчал. Глядел на свои грязные босые ноги, на оторвавшуюся штрипку брючины.

Пауза затягивалась. Я услышал, как заурчало в животе у нерешающегося без команды одеваться Боброва.

– В молчанку решил поиграться, капитан? Идейный? – наконец, скребанул наждаком настоящий Бугор. – Я ж у тебя не пароль, секретное слово выведываю. Любопытно мне, не через наше ли село, случаем, ваши двинуть намерены?

Ястреб презрительно сплюнул. Плевок, живой, как капля ртути, моментально свернулся в горячей пыли.

Боковым зрением я увидел, что рыжеусатый громила Петро и парень в моих спецназовских бутсах напряженно насторожились. Ожидая рывка Ястреба.

В кино про гражданскую войну в таких местах пленный хватал маузер, выложенный на видном месте потерявшим бдительность врагом, и начинал шмалять направо и налево. После чего выпрыгивал в окошко, приземлялся точнёхонько в седло приготовленного для него постановщиком трюков коня и уносился прочь.