– Юль, ты чего не спишь, рань такая! – знакомый и родной голос из палатки. Это Женька! Моя хорошая, моя родная Женька! Она-то здесь как оказалась? Теперь мы вместе, теперь-то мы разберёмся что к чему.

– Женечка, ты здесь! Я так соскучилась! Как хорошо, что ты здесь! – я обняла Женьку, которая лежала в спальном мешке, закрытом практически наглухо, только с отверстием для головы, и походила на большую личинку бабочки, спрятанную в коконе. Она открыла сонные глаза, поправила наехавшую на брови шапку и недоумённо уставилась на меня.

– Приснилось чего? Юльк, спи, сегодня ещё грести весь день. И шапку надень, холод такой. – Она чмокнула меня в щёку, перевернулась на другой бок и засопела, как ребёнок.

Я нырнула в спальник, лежавший рядом с Женькой, – стало быть, мой спальник. И начала изучать комаров на «потолке», которые залетели между тентом и палаткой и тщетно искали выход из этой ловушки. Я сейчас тоже вроде этих комаров: застряла в неизвестном времени, то ли реальном, то ли в вымышленном пространстве, и непонятно, суждено ли мне выбраться. Хорошо, что рядом Женька – мой верный и надёжный друг, который всегда остаётся рядом, что бы я ни творила, кем бы я ни была, в какие капканы ни попадала бы. Мысли подхватили меня и понесли от этой платки далеко за речку и горы.

Думаю, пришло время поподробнее рассказать о Женьке. Была бы я более усердной, могла бы написать о ней отдельный роман или сборник новелл. Но раз до сих пор этого не случилось, будем довольствоваться малым.

Мы познакомились двадцать семь лет назад глубокой осенью. Это был промозглый октябрьский вечер, такой же, как и все остальные, моя жизнь текла медленно, и, казалось, не собиралась менять своего русла. Однако! Встреча была для меня настолько неожиданной, как если бы меня окатили водой из-за угла. Тогда я ещё и представить не могла, насколько поменяется моя судьба с появлением этого человека. Не могла я предположить, какими новыми смыслами наполнится моя жизнь, потому что никогда ещё не задумывалась о смыслах, ведь было мне всего три с половиной года. Родители задолго до появления Женьки обещали мне сестру или брата, маленького, похожего на куклу. Кукол, с румяными щёчками и разодетыми в платьица, я не особенно жаловала, предпочитая им мягкого старенького мишку, конструктор из алюминиевых деталей и оранжевую дудку. Конструктор нравился, потому что всякий раз из него можно было собрать что-нибудь новенькое, с папиной помощью даже выходил грузовичок. Про дудку и говорить нечего – с дудкой всегда веселей, и клавиши у неё разноцветные. А мишка – это и огромная любовь, которая только могла уместиться в детском сердце, и глубокая щемящая тоска, ведь был он изрядно потрёпан, и надежда, ведь знал он все мои сокровенные желания…

И вот из роддома привезли Женьку.

– Она совсем некрасивая. И не наряженная даже. Может, обратно отдадим? – говорила я. Что скрывать, появление в доме малыша не стало для меня радостной новостью. Взрослые хлопотали вокруг нового ребёнка, и, казалось, я уже никому не была нужна, кроме своего мишки.

– Вот увидишь, она вырастет, и вы будете играть. Будете дружить, – убеждала меня мама.

И каждое утро я подходила к кроватке сестры, затаив надежду: «Может быть, она уже выросла?..». Но новый день повторял предыдущий: в лучшем случае Женька молчала и смотрела на меня из пелёнок своими большими удивлёнными глазами. Нет веры взрослым. Всё врут. Постепенно я с этим смирилась. Стала участвовать в купаниях малыша: подавала маме градусник, полотенца, трясла над маленькой пластмассовой ванной погремушкой. Женька обычно не плакала, да и вообще она не из тех, кто расстраивается по пустякам. Но когда у неё заболел живот, несколько ночей подряд она отчаянно кричала, слёзы так и катились по раскрасневшемуся лицу, и нельзя ничего было с этим поделать. Тогда мне стало её жаль, впервые я почувствовала боль и беззащитность другого человека. Мама ходила кругами по комнате, укачивая Женьку, и я разглядела её маленькие розовые пятки, которые как раз были на уровне моих глаз. Я и сама не заметила, как полюбила эти пятки.

Потом мы вместе пошли в детский сад: Женька в ясли, я в старшую группу, обе разом переболели ветрянкой, пожалуй, самой весёлой болезнью на свете. Мама раздевала нас догола, рисуя зелёные крапинки, а мы хохотали: я – пискляво и звонко, а Женька – раскатисто своим грудным фирменным смехом. Все родственники и знакомые любили её смех, услышав который невозможно было сохранять сдержанность. Для Женьки было верхом удовольствия заявиться в кухню, где сидели взрослые, встать, подбоченясь, широко расставив ноги, с пухлыми, в ссадинах, коленками, хитро обвести всех взглядом и спросить:

– А хочите, я вам посмеюсь? Ахххахххаааа!

Разговор взрослых прерван, все смеются, а Женька продолжает, запрокидывая голову:

– Ахххахххаааа!

И так смеётся, пока мама не скажет:

– Женечка, ну хватит, хватит.

Родители не наказывали меня за Женькины проделки: каждый нёс ответственность за свои поступки. А вот во дворе мы всегда были вместе: уходили гулять на болото у стройки, нянчили бродячих щенков, вертелись на каруселях, отбивались от неприятелей и возвращались с поля боя тоже вместе. Когда я окончила первый класс, папа отвёл нас в парикмахерскую за соседним домом, где нам остригли косы. Только когда мне стукнуло двадцать три, я отрастила волосы, которые рассыпались по плечам, и, когда я расчёсывала длинные русые локоны, видя себя в зеркале, всё не верила, что это действительно я.

Когда мне было лет двенадцать, а сестрёнке около восьми, кончалось лето, дни стояли холодные. В соседней многоэтажке ощенилась собака, и её хозяева выкинули щенков в мусоропровод… Дети услышали писк у двери, ведущей к мусоропроводу и позвали дворника. Дворник открыл дверь и вытащил выброшенных с третьего этажа слепых щенков. Дети разобрали нескольких выживших щенков по домам на ночь. Мы взяли двоих. Мама не могла сдерживать слёз, когда вечером мы явились домой с новыми друзьями, и помогла нам организовать для них ночлег в коробке на нашем письменном столе под согревающим жёлтым светом настольной лампы. Мы застелили коробку детским зелёным одеялом в белую клеточку. Всю ночь в нашей комнате горела эта лампа, мы поили щенков молоком из пипетки, а те с трудом ползали по коробке и пищали, их маленькие лапы сводило судорогами. Глубокой ночью мы всё-таки сдались и уснули. А рано-рано утром нас разбудила мама, тихо сказав: «Девчонки, щеночки умерли».

Мы с Женькой хоронили щенков сами, вдвоём, прямо в том одеяле под деревьями за пятиэтажкой в нашем дворе. До сих пор в моих глазах стоит то мягкое зелёное одеяльце в белую клеточку…

Я благодарна маме, что она не стала жалеть нас и обманывать тогда, мол, щенки выздоровели и убежали, что дала нам возможность испытать, прожить эту боль, рвущую наши детские души… Ведь так мы узнали о жестокости и милосердии, о том, что жизнь конечна, а смерть бывает непобедима, даже если ты очень-очень стараешься её побороть, о том, что собаки, порою, лучше людей. В то утро мы стали старше…

Никогда мы не слышали от родителей укоров, вроде: «Подтяни гольфы, ты же девочка». Слезам, капризам и слабости не было места в нашем пацанском детстве. Родители учили нас никогда не сдаваться и быть вместе, что бы ни преподносила жизнь…

Я проснулась от шума за тряпичными стенками нашей палатки: удары топора, который эхом отзывался в горах, плеск воды, перестук камней под чьими-то уверенными шагами, монотонное бряканье ложки о металлическую кружку – кто-то уже размешивал сахар в чае, детские вопли, мужской раскатистый хохот. Словом, ночь отступила и жизнь в лагере снова закрутила своё колесо. Женька ещё спала, свернувшись калачиком и тихо посапывая. Ночной холод всё-таки пробрался ко мне в отсыревший спальник, и я принялась искать в своём рюкзаке сухие носки. Какой же здесь бардак, ничего не разобрать: верёвка, прищепки, полотенце, майка, упаковка сухарей, фонарик, спрей от комаров, складной нож и даже новенький тюбик крема для рук – есть всё, только не то, что нужно. Собираясь в этот поход, мы ещё дома разложили одежду в целлофановые мешки для защиты от влаги. И теперь, чтобы найти какую-нибудь вещь, приходилось открывать каждый пакет. Ну куда же могли запропаститься мои носки?