– Hai! Hai! Hai! – засмеялись зрители.

– Hai! Hai! Hayah! Hai! – засмеялся Багдадский Вор; и в следующий момент, когда пузатый, седобородый ростовщик остановился у фонтана и нагнулся, чтобы отхлебнуть глоток воды, сложив руки, проворные пальцы Ахмеда опустились, сплелись, немного потянули и вылезли с тугим кошельком.

Еще одно незаметное движение проворных коричневых пальцев; пока тело Ахмеда лежало неподвижно и пока глаза оставались невинными, как у ребенка, кошелек шлепнулся в мешковатые штаны из фиолетового шелка с серебристыми вставками, которые были собраны у лодыжек и которые вор приобрел только прошлой ночью – не заплатив за них – на базаре Персидских Ткачей.

Минуту за минутой он лежал там, смеясь, наблюдая, обмениваясь шутками с людьми в толпе; и многие из тех, кто останавливался у фонтана, чтобы попить или посплетничать, оставляли добычу в широких штанах Ахмеда.

Среди этой добычи были такие вещи, как: изящный платок, звенящий чеканным серебром и украденный из шерстяных складок бурнуса неповоротливого, задиристого, угрюмого татарина; звенящий пояс, украшенный рубинами и лунным камнем, с талии одной из любимейших черкесских рабынь халифа, которая шла по площади мимо фонтана в сопровождении дюжины вооруженных евнухов; кольцо из мягкого, чеканного золота, украшенное огромным сапфиром, с окрашенного хной большого пальца посещающего Стамбул франта, которому Ахмед, чтобы чужестранец не запачкал свое парчовое одеяние, помог попить воды, за что его изысканно отблагодарили:

– Пусть Аллах вознаградит тебя за твою доброту!

Но гораздо более существенной наградой стало вышеупомянутое кольцо.

Ахмед уже хотел прекращать работу, когда с базара Торговцев Красного Моря вышел богатый купец, Таджи Хан, хорошо известный по всему Багдаду из-за его богатства и экстравагантности – экстравагантности, необходимо добавить, которую он сосредоточил на своей собственной персоне и на наслаждении своими пятью чувствами; процветания он достиг с помощью чрезвычайной нужды, от которой страдали бедные и убогие, одалживая деньги по завышенным ставкам, беря в залог коров и нерожденных телят.

Он шагал жеманно, над его злым, скрючившимся, старым лицом смехотворно возвышался кокетливый тюрбан светло-вишневого цвета, его скудная борода была окрашена в синий цвет краской индиго, его острые ногти были вызолочены на щегольской манер, его худое тело было укрыто зеленым шелком, и он держал в костлявой правой руке большой букет лилий, который то и дело нюхал.

Ахмед все это видел, и все это ему не нравилось. Более того, он увидел высовывающийся из-за поясного платка Таджи Хана округлый вышитый кошелек. Толстый кошелек! Богатый, набитый кошелек! Кошелек, перемещение которого было бы одновременно и правильно, и нечестиво!

– Мой – во имя щетины красной свиньи! – подумал Ахмед, когда Таджи Хан проходил мимо фонтана. – Мой – или не смеяться мне больше никогда!

Его рука уже опустилась. Его проворные пальцы уже изогнулись, как знак вопроса. Кошелек уже легко скользил из-за поясного платка Таджи Хана, когда – позвольте вам напомнить, что Ахмед распластался на животе, а его голую спину согревало солнце, – назойливый москит приземлился на его плечо и больно его укусил.

Он пошевелился, изогнулся.

Его тонкие и длинные пальцы соскользнули и дернулись.

Таджи-хан, почувствовав рывок, посмотрел и увидел свой кошелек в руках Ахмеда.

– Вор! Вор! Вор! – закричал он, цепляясь за Ахмеда и не выпуская кошелек. – Отдай его мне!

– Нет! Нет! – возражал Ахмед, потянув кошелек и быстро перебросив его в левую руку. – Это мой собственный кошелек! Я не вор! Я честный человек! Это ты, ты сам вор! – И, обращаясь к людям, которые начали собираться в толпу, он продолжал гневно, с выражением поруганной невиновности: – Посмотрите на Таджи Хана! Этого угнетателя вдов и сирот! Этого идолопоклонника нечестивых богов и собирателя огромных процентов! Он обвиняет меня – меня – в том, что я вор!

– Ты и есть вор! – взревел купец. – Ты украл мой кошелек!

– Это мой кошелек!

– Нет, мой… О отец дурного запаха!

– Козел! – раздался ответ Ахмеда. – Козел с запахом похуже козлиного! Злоупотребляющий солью! – И он спрыгнул с выступа, встретившись с врагом лицом к лицу.

Стоя там, в ярком, желтом солнечном свете, балансируя на голых пятках, готовый либо драться, либо бороться, в зависимости от случая, он представлял собой прекрасное зрелище: скорее низкий, чем высокий, но с идеальными пропорциями, от узких ног до кудрявой головы, с прекрасными, широкими грудью и плечами и крепкими мышцами, переливавшимися, как проточная вода. Там не было вашей неуклюжей, вялой, перекормленной нордической плоти, напоминающей жирный, розово-белый сальный пудинг; это было гладкое, безволосое тело, наделенное силой мужчины и грацией женщины. Лицо было чисто выбритым, за исключением дерзких маленьких усиков, которые дрожали от хорошо разыгранного гнева, когда он осыпал оскорблениями заикающегося от ярости Таджи Хана.

Толпа смеялась и аплодировала – так как у Таджи Хана было немного друзей в Багдаде, – пока в конце концов гигантский, чернобородый капитан стражи не проложил себе путь сквозь толпу.

– Тише, вы оба, боевые петухи, – угрожающе прогремел он. – Это Багдад, город халифа, где вешают мужчин в цепях на воротах Львов за слишком громкий крик на рыночной площади. А теперь… тише, тише… в чем проблема?

– Он взял мой кошелек, о защитник справедливости! – причитал Таджи Хан.

– Кошелек никогда не принадлежал ему, – утверждал Ахмед, смело демонстрируя обсуждаемую вещь и высоко ее поднимая. – Это самая драгоценная реликвия, завещанная мне моим покойным отцом – да пребудет его душа в Раю!

– Ложь! – воскликнул второй.

– Правда! – настаивал Ахмед.

– Ложь! Ложь! Ложь! – Голос купца достиг безумной высоты.

– Тише, тише! – предупредил капитан и продолжил: – Есть только один способ разрешить это дело. Кто бы ни владел этим кошельком, ему известно его содержимое.

– Мудрый человек! – заметила толпа.

– Мудрый, как Соломон, царь Иудейский!

Капитан дозора беззастенчиво принял лесть. Он выставил свою огромную бороду, как таран; поднял волосатые, жилистые руки.

– Я воистину мудр, – спокойно признал он. – Пусть тот, чей это кошелек, скажет, что в нем. А теперь, Таджи Хан, так как вы утверждаете, что это ваш кошелек, полагаю, вы скажете мне, что его содержимое – это…

– С удовольствием! Легко! Без труда! – раздался ответ торжествующего купца. – В моем кошельке три золотых томана из Персии, один сколот с края; яркий, резной, серебряный меджиди из Стамбула; восемнадцать разных золотых монеток из Бухары, Хивы и Самарканда; кандарин в форме башмака из Пекина; горсть мелких монет из земли франков – да будут прокляты все неверующие! Дайте мне кошелек! Он мой!

– Секундочку, – сказал капитан. Он повернулся к Ахмеду: – Теперь скажите вы, что находится в кошельке.

– Что ж, – сказал Багдадский Вор. – Он пуст. В нем совсем ничего нет, о великий владыка! – И открыв кошелек и вывернув его наизнанку: – Вот доказательство! – Но он держал свою правую ногу очень ровно, чтобы украденные деньги, которые он опустил в мешковатые штаны, не гремели об остальную добычу, тем самым не выдав его.

В толпе раздался смех. Буйный, преувеличенный, высокий, восточный смех, теперь он заглушил слова капитана:

– Вы сказали правду, молодой человек!

Мужчина нагло и бесстыдно подмигнул Ахмеду. Год или два назад он взял взаймы у Таджи Хана некоторую сумму денег, и первого числа каждого месяца выплачивал высокие проценты и существенные взносы, и, благодаря неким чудесным расчетам, был не в состоянии уменьшить основную сумму.

Он обратился к купцу с сокрушительными, сухими словами:

– Помни, о хранитель, которому пророк Мухаммед – благословения и мир ему! – завещал честность как очаровательную и важную добродетель! Нет-нет… – отмахнулся он, когда Таджи Хан хотел взорваться потоком горьких возражений. – Помни, более того, что язык – враг шеи!